История о царице утра и о Сулеймане, повелителе духов - де Нерваль Жерар
Царица приблизилась медленной и торжественной поступью; он посмотрел на нее и ужаснулся; она стояла над ним, опираясь на согнутые пальцы руки, а другая рука поддерживала локоть. Она смотрела на него; губы ее шевелились, и он услышал слова:
– Сонное зелье действует…
Черные зрачки Сулаймана повернулись в белых орбитах, большие зрачки сфинкса расширились, но он остался недвижим.
– Что ж, – продолжала царица, – я повинуюсь, я уступаю, я ваша!..
Она опустилась на колени и коснулась холодеющей руки Сулаймана; глубокий вздох вырвался из его груди.
– Он еще слышит… – прошептала Балкида. – Слушай же, царь Израиля, слушай, мужчина, который думает, что любовь подвластна ему, и желает обладать женщиной, как рабыней, покупая ее ценой предательства, слушай: я вырвалась из-под твоей власти. Но если женщина тебя обманула, то царица не станет больше лгать тебе. Я люблю, и люблю не тебе, так было угодно судьбе. Я принадлежу к роду который выше твоего, и я должна была, повинуясь духам, охраняющим меня, избрать супруга моей крови. Твоя власть бессилью перед ними; смирись и забудь меня. Пусть Адонаи выберет для тебя достойную спруту. Он велик и милостив: разве не наделил тебя мудростью, и разве не платишь ты ему за это с царской щедростью? Пусть он не оставит тебя, я же забираю ненужный тебе дар духов, которым ты пренебрег и не сумел воспользоваться…
С этими словами Балкида, завладев пальцем, на котором сверкало чудесное кольцо, подаренное ею Сулайману, попыталась снять его, но рука царя, который тяжело дышал, судорожно сжалась в последнем усилии, и, как ни старалась Балкида разжать его пальцы, тсс было тщетно.
Она хотела еще что-то сказать, но гслсг-. Сулаймана ибн Дауда откинулась назад, яка обмякла, рот приоткрылся, веки опустились глаза погасли; душа его унеслась в страну грез.
Дворец Милло был погружен в сон; спали все, кроме слуг царицы Савской, которые усыпили гостеприимных хозяев. Вдали грохотали раскаты грома, молнии рассекали черное небо, разбушевавшийся ветер осыпал горы каплями дождя.
Черный как ночь арабский скакун поджидал царицу у крыльца; она подала своим людям знак уходить, и вскоре вся свита, обогнув холм Сиона вдоль глубоких оврагов, превратившихся в бурные ручьи, спустилась в долину Иосафата. Савеяне пересекли вброд Кедрон, вода в котором уже поднималась от дождя, преграждал путь возможной погоне, и, оставив справа Фавор в ореоле молний, добралась до Гефсиманского сада, откуда начиналась горная тропа в Вифанию.
– Поедем по этой дороге, – сказала царица своим стражам, – кони у нас быстрые; в этот час шатры, должно быть, уже сложены и наши люди направляются к Иордану. Мы встретимся с ними через час после восхода солнца за Мертвым морем, откуда все вместе доберемся до теснин Аравийских гор.
Она отпустила поводья своей лошади и улыбнулась буре, подумав о том, что разделила невзгоды своего дорогого Адонирама, который наверняка брел сейчас под дождем по дороге в Тир.
В тот миг, когда ее конь ступил на тропу, ведущую в Вифанию, молния осветила группу людей, которые крадучись пересекали ее и остановились ошеломленные, заслышав стук: копыт, не понимая, что это за процессия призраков скачет в ночи.
Балкида и ее свита пронеслись миме них один из стражей наклонился, чтобы разглядеть поздних путников, и тихо сказал царице:
– Это трое мужчин, они несут мертвое тело, завернутое в саван.
Макбенах
Во время «паузы», последовавшей за частью рассказа, среди слушателей возникли бурные споры. Многие отказывались принять версию сказителя и утверждали, что на самом деле у царицы Савской был ребенок от Сулаймана, а не от другого мужчины. Особенно возмущался абиссинец, оскорбленный в лучших чувствах предположением, что предком правителей его страны был простой ремесленник.
– Ты сказал неправду! – кричал он рассказчику. – Первого царя Абиссинии звали Менелик, и он вправду был сыном Сулаймана и Балкис-Македы. Его потомок и сейчас правит у нас в Гондаре.
– Брат, – сказал один из персов, – дай нам дослушать до конца, иначе придется вышвырнуть тебя за дверь, как это уже однажды случилось. По нашему мнению, эта легенда вполне правоверна, а если твой жалкий «священник Иоанн» из Абиссинии непременно хочет быть потомком Сулаймана, то при ся признать, что по материнской линии он происходит от какой-то чернокожей эфиопки, а не от царицы Балкиды, у которой был тог же цвет кожи, что у нас.
Хозяин остановил абиссинца, собравшегося было ответить резкостью, и с трудом навел порядок в кофейне.
Рассказчик продолжал:
В то время как Сулайман принимал в своем загородном дворце царицу савеян, одинокий путник задумчиво глядел с высот Мори на угасающий в тучах закат и на огоньки факелов, вспыхивающие подобно созвездиям в густой листве сада Милло. В последний разов обращался мыслью к своей возлюбленной м посылал последнее «прости» скалам Салима и берегам Кедрона, которых ему не сужден: было больше увидеть.
День клонился к вечеру; солнце, бледнел взирало, как спускается на землю ночь. Удары молотков по бронзовым гонгам вывеян стране он одновременно царь и папа; все его «священником Иоанном». Его поддан себя «христианами святого Иоанна».
Адонирама из задумчивости; собравшаяся толпа строителей расступилась перед ним; он вошел в храм, приоткрыл восточные ворота и встал у подножия колонны Иакин, чтобы приступить к раздаче жалованья.
Зажженные под портиком факелы потрескивали, когда на пламя падали капли дождя, а задыхающиеся от жары строители весело подставляли лица под прохладную влагу.
Толпа была огромна, и кроме казначеев в распоряжении Адонирама имелись помощники, в обязанности которых входило выдавать деньги мастерам, подмастерьям и ученикам. Для разделения на три степени Адонирам произносил призыв, заменявший в данном случае знаки, подаваемые рукой, обмен которыми занял бы слишком много времени. После этого каждый называл пароль и получал причитающееся жалованье.
Прежде паролем учеников было слово «Иакин», название одной из бронзовых колонн храма; у подмастерьев был пароль «Вооз» – имя второй колонны; у мастеров. – «Иегова».
Разделившись по рангам и выстроившись в цепочки, строители один за другим подходили к конторкам, за которыми стояли казначеи; Адонирам касался руки каждого, и каждый шепотом произносил ему на ухо пароль. В этот последний день пароль был изменен: ученик говорил «Тувал-Каин», подмастерье – «Шибболет», а мастер – «Гиблим».
Мало-помалу толпа начала редеть: храм постепенно пустел; вскоре последние строители удалились, и стало ясно, что явилась не все, так как в сундуке оставались еще деньги.
– Завтра, – сказал Адонирам, – вы созовете строителей, чтобы узнать, не заболел ли кто и не посетила ли кого смерть.
Когда все ушли, Адонирам, не утративший до последнего дня бдительности и усердия, взял, как обычно, фонарь и отправила в обход храма и опустевших мастерских, чтобы удостовериться, что все его приказы выполнены и везде погашены огни. Шаги его печальным эхом отдавались от каменных плит; в последний раз смотрел он на свои творения и долго стоял перед группой крылатых херувимов – последней работе юного Бенони.
– Дорогое мое дитя! – прошептал он со вздохом.
Закончив свой обход, Адонирам вышел в большой зал храма, густой сумрак рассеивался красноватыми завитками вокруг его фонаря, освещавшего высокие своды, стены и три двери зала, выходившие на север, на восток.
Первая, Северная, дверь предназначалась для черни, через вторую входил царь и его воины, а через третью, Восточную, – левиты; за этой дверью возвышались бронзовые колонны Иакин и Вооз.
Прежде чем выйти через ближайшую к нему Западную дверь, Адонирам бросил взгляд в окутанную сумраком глубину зала, и его глазам, в которых запечатлелось множество только что виденных им статуй, вдруг предстал в игре теней призрак Тувал-Каина. Он всматривался в темноту, но видение росло, очертания его размывались; оно скользнуло к потолку и затерялось среди темных стен, словно тень удаляющегося человека с факелом. Эхо жалобного крика прозвучало под сводами храма.
