Боги и смертные: Современное прочтение мифов Древней Греции - Сара Айлс-Джонстон
Вот только не он один искал в этот день спасения от немилосердной жары. За стенкой грота, в заводи под бьющим из стены источником купалась Артемида, которая тоже все утро провела на охоте.
Ей прислуживали спутницы из ее свиты. Кто-то чистил ее хитон, вытаскивая колючки и репьи, прицепившиеся к подолу, когда Артемида носилась по чащобе. Кто-то, опустившись на колени у заводи, поливал богиню водой, еще кто-то, встав у нее за спиной, высвобождал из гребней и расчесывал ее медные волосы. Кожа Артемиды, подрумяненная солнцем, отливала в полумраке пещеры золотом.
Когда в этот полумрак шагнул Актеон, он не сразу понял, чему стал свидетелем. А когда понял, оцепенел – сперва от изумления, потом от ужаса. Сердце выпрыгивало из груди, и казалось, его стук отдается беспорядочным эхом от стен грота. Актеона словно обманывали все чувства разом, он не понимал, где он и даже кто он.
Артемида поднялась навстречу незваному гостю, будто не заботясь о том, какие из ее прелестей он увидит. Ее спутницы тут же выстроились перед ней, загораживая богиню от мужских глаз, но ее обнаженные плечи и побледневшее от ярости лицо возвышались над этой живой стеной.
– Нечестивец! – воскликнула Артемида. – В своем ли ты уме, охотник, чтивший меня подношениями, а теперь явившийся сюда бесстыдно глазеть на обнаженную богиню? Ну ступай, расскажи остальным, что видел, – если останется чем рассказывать.
И она плеснула на Актеона водой. Там, где капли коснулись кожи, начал расти мех. Она плескала еще и еще, и его тело менялось на глазах. Руки удлинились, тазовые кости втянулись в спину, и он, не в силах держать равновесие как прежде, упал на четвереньки. Глаза разошлись к вискам, голову увенчали раскидистые рога. Актеон стал оленем – самой желанной добычей для охотника, которым он был еще несколько мгновений назад.
Собаки, дожидавшиеся снаружи, почуяли запах дичи и ринулись в грот. Перемахнув через свору одним длинным прыжком, Актеон помчался в лес, охваченный незнакомым прежде страхом. Поначалу ему казалось, что он сумеет скрыться, но собаки его были натасканы выше всяких похвал: они выгнали оленя на открытое поле, а потом не давали остановиться, пока он не выбился из сил. Когда же они наконец окружили его, он попытался выкрикнуть их клички: «Вихрь! Тигрица! Буря! Эбен!» – но оленьему языку не давались звуки человеческой речи. Из его горла вырывался только хрип, но и он вскоре смолк.
Задрав оленя, собаки принялись рыскать вокруг в поисках Актеона – наверняка он похвалит их и даст награду, – но его нигде не было. Они выли и выли, зовя хозяина, пока Хирон, догадавшись, что произошло, не изготовил статую Актеона, чтобы их утешить. Тогда они улеглись вокруг и заснули, положив морды на лапы.
Автоноя, узнав о гибели Актеона, отправилась искать его останки и, найдя, похоронила. Это был первый, но отнюдь не последний из потомков Кадма, навлекший на себя немилость богов.
{26}
Ниоба и Лето
Поначалу фиванский трон передавался в основном от потомка к потомку Кадма и Гармонии, но какое-то время городом правил Амфион, сын Зевса и Антиопы. Амфион женился на Ниобе, дочери лидийского царя Тантала и Дионы, дочери Атласа.
Семье Тантала повезло состоять в близком родстве с богами, которые относились к ним почти как к равным. На особенно короткой ноге Ниоба была с Лето, матерью Аполлона и Артемиды.
Любому другому смертному этого хватило бы с лихвой. Ниоба же, едва став царицей Фив, неоправданно возгордилась, отравляя свою душу беспочвенными сравнениями. В мыслях и словах она постоянно сопоставляла себя с Лето и приходила к выводу – сперва робкому, потом все более дерзкому, – что она по меньшей мере не уступает богине ни внешностью, ни достижениями:
– Я и сама по большому счету из богов: моя мать – дочь Атласа, а мой супруг – сын Зевса! А Лето – дочь двух титанов, о которых сейчас уже никто и не вспомнит…
Или:
– Казалось бы, такая богиня, как Лето, должна затмевать красотой любую смертную, однако стоит посмотреть на меня сейчас, и станет понятно, кто есть кто.
Или еще хлеще:
– Лето так гордится своей двойней… Это при том, что у меня, видит небо, семь сыновей и семь дочерей, и все как на подбор удалые красавцы и прелестные умницы!
И даже:
– Почему Аполлон так любит отпустить кудри подлиннее? А Артемида носится в мужских охотничьих сапогах и болтается по лесам с девицами? Что бы это значило, м-м-м? Даже если у меня отнимут шесть дочерей и шесть сыновей, я все равно останусь богаче Ниобы как мать.
Довольно долго Лето, куда более снисходительная, чем остальные боги, пропускала все эти шпильки мимо ушей. Но когда мойры решают, что роду суждено сгинуть, безрассудство пускает корни в человеческом разуме и цветет буйным цветом, пока не перейдет все границы и не навлечет на обладателя гнев богов. Так однажды зарвалась и Ниоба. Прошествовав по улицам Фив в златотканом платье, усыпанном драгоценными камнями, она ворвалась в храм Лето, где как раз курили фимиам в честь матери и ее близнецов. Ниоба велела присутствующим снять с головы лавровые венки и прекратить церемонию. Если им хочется кого-то почтить как бога, пусть ищут не на Олимпе, а поближе, в царском дворце, заявила она.
Тут даже терпению миролюбивой Лето настал предел. Она призвала к себе Аполлона и Артемиду и не успела даже перечислить до конца все оскорбления Ниобы, как близнецы уже спешили в Фивы.
Аполлон нашел сыновей Ниобы на охоте и, вытащив из колчана самые быстрые свои стрелы, перебил их одного за другим. Охотники повалились на землю, всполошив дичь, которую выслеживали.
Артемида тем временем явилась во дворец. Там она отыскала в женских покоях дочерей Ниобы, выбиравших себе наряды на день и сооружавших друг другу прически. Ее стрелы засвистели, рассекая воздух так же стремительно, как стрелы брата, – и уже через несколько мгновений девушки лежали бездыханными, а кровь ручьями растекалась по мозаичному полу.
Горе Ниобы, узнавшей о случившемся, было так же безмерно, как до того ее спесь. Она рвала на себе волосы, царапала щеки, раздирала в клочья прекрасные платья. «Элелелеу! – вопила она. – Элелелеу!»
Она рыдала. Рыдала так, что глаза опухли, а лицо пошло пятнами; рыдала так, что промокли лохмотья, оставшиеся от ее одеяний. Рабыни пытались ее успокоить, стряпухи пробовали отвлечь ее яствами, но она безутешно бродила по опустевшим залам дворца – та, кому судьба подарила столько детей, теперь осиротевшая.
Боги, сжалившись над Ниобой, обратили ее в камень и вызвали вихрь, который перенес ее обратно на родину. Там окаменевшую Ниобу и оставили – на зубце горы Сипил. Но, даже превращенная в камень, она по-прежнему струила слезы по голому склону. Местные пастухи скоро начали бояться этой скалы, потому что по ночам вокруг нее разносилось эхо леденящих душу рыданий. А еще больше страха нагоняла на них коленопреклоненная женщина на вершине скалы: ее было отчетливо видно издалека, однако стоило вскарабкаться на скалу, чтобы встретиться с ней лицом к лицу, как она пропадала.
А что сталось с телами детей Ниобы? Совершать над ними погребальный обряд оказалось некому, потому что вместе с Ниобой боги обратили в камень и весь царский двор. Девять дней тела лежали непогребенными, пока наконец боги не предали их земле сами.
{27}
Арахна и Афина
В Лидии, еще до того, как выйти замуж и стать царицей Фив, юная Ниоба была знакома с другой девушкой – по имени Арахна. Ниоба происходила из царской семьи, а отец Арахны знатностью не отличался, но девушек роднила любовь к красивым материям. Ниоба любила облачаться в тонкие ткани, а Арахна любила их создавать.
На самом деле Арахна славилась на всю Лидию своим непревзойденным умением прясть и ткать. Из всех окрестных источников и рощ сбегались наяды и дриады полюбоваться работой Арахны и подивиться тому, какую тонкую нитку она ссучивает из кудели, как ровно подбивает уто́к, как грациозно ходит туда-сюда перед станком, продевая челнок с намотанной
