История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович

смягчающее обстоятельство: я полагаю, что мой вкус до некоторой степени

отражает вкусы моего литературного поколения и что компетентному русскому

читателю мои оценки не покажутся парадоксальными.

Но если русский читатель и поймет меня с первого взгляда, боюсь, что

англосаксонский интеллектуал (ведь на самом деле русской литературой

интересуются только интеллектуалы) найдет некоторые мои оценки в высшей

степени странными. Английские и американские интеллектуалы в своих

оценках русских писателей отстали лет на двадцать – да и двадцать лет назад с

некоторыми их суждениями согласились бы только не слишком образованные

люди. В России большое значение, которое я придаю Лескову, Леонтьеву,

Розанову, символистам (главным образом Белому, а не Бальмонту) и Ремизову,

стало общим местом, тут я не оригинален. Точно так же мое прохладное

отношение к Мережковскому, к Арцыбашеву, к символизму Андреева, к

Горькому (среднего периода), к большей части поэзии Бальмонта –

свидетельство их стадного чувства.

Конечно, нет непогрешимых литературных вкусов, но не надо думать, что

чем они новее, тем точнее. Однако все-таки издалека виднее, и сегодня мало

кто решится судить Роджерса и Вордсворта, как их судил Байрон, или Сюлли-

Прюдома и Малларме – как французские критики 1880-х гг.

Эту книгу я писал в Лондоне и не смог бы написать ее без помощи

Британского музея и Лондонской библиотеки. Британский музей – бесценная

сокровищница русских книг XIX в. Менее полно в нем представлены книги

периода 1900–1914 гг., так как с начала войны их закупка почти полностью

прекратилась. Но, к счастью для меня, библиотекарь Лондонской библиотеки

доктор Хегберг Райт трогательно относится к изучению всего русского и

неустанно пополняет русский отдел своей библиотеки, так что там русская

проза и поэзия последних двадцати лет собраны с той полнотой, которой можно

ожидать в разумных пределах. Достаточно сказать, что без Лондон ской

библиотеки некоторые подглавки моей книги не были бы написаны.

5

Труднее всего мне было с книгами, опубликованными в 1914–1918 гг. Из-

за войны эти книги оказались редкостью в библиотеках Западной Европы.

С другой стороны, советские власти предельно затрудняли вывоз из России

книг, напечатанных до революции. Поэтому мне не удалось воспользоваться

некоторыми важными справочниками (включая такие необходимые книги, как

Новая энциклопедия Брокгауза и Ефрона и История русской литературы

девятнадцатого века Венгерова). Это сказалось, главным образом, на том, что в

моей книге мало биографических сведений, особенно о писателях,

анализируемых в III главе (Куприн, Арцыбашев, Сергеев-Ценский). С другой

стороны, я льщу себе мыслью, что дал, насколько возможно на сегодняшний

день, полный обзор послереволюционной литературы .

Выражаю самую искреннюю благодарность профессору сэру Бернарду

Перзу, без чьей энергичной поддержки эта книга никогда не была бы написана;

мисс Джейн Е. Харрисон, которая с бесконечной добротой и терпеньем прочла

некоторые главы моей книги и сделала бесценные исправления в моем плохом

английском (читатель легко обнаружит, каким именно главам так повезло); и

моему коллеге Н. Б. Джопсону за некоторые ценные замечания относительно

перевода названий русских книг.

Февраль 1925 г.

6

Глава I

1. КОНЕЦ ВЕЛИКОЙ ЭПОХИ

Царствование Александра II (1855–1881) бы ло эпохой великих

литературных свершений, золотым веком русского романа. В ту пору были

написаны почти все великие произведения русской художественной

литературы – от тургеневского Рудина и аксаковской Семейной хроники до

Анны Карениной и Братьев Карамазовых. Величайшие писатели обратились к

роману, но рядом продолжали цвести и другие жанры художественной

литературы, способствуя созданию картины Золотого века. Но в цветущем саду

таилась змея: все эти великие произведения были созданы людьми старшего

поколения, и у них не было наследников. Ни один из молодых писателей,

вошедших в литературу после 1856 года, не считался достойным стать рядом с

ними, и когда, один за другим, стали исчезать старики, места их оставались

пустыми. Перелом произошел вскоре после 1880 г.: Достоевский умер в 1881-м,

Тургенев в 1883-м. Толстой объявил о своем уходе из литературы. Великая

эпоха закончилась.

Поколение, рожденное между 1830 и 1850 гг., было нисколько не беднее

талантами, но эти таланты не уходили в литературу. То было поколение

великих композиторов (Мусоргский, Чайковский, Римский-Корсаков), великих

ученых (как, например, Менделеев), замечательных художников, журналистов,

адвокатов и историков. Но его поэты и романисты вербовались среди

второстепенных талантов. Словно бы нация растратила на литературу слишком

много сил и теперь стремилась возместить это, отдавая своих гениев другим

искусствам и наукам.

Но помимо таинственного процесса, восстанавливающего равновесие

между различными сферами умственной деятельности, были и другие важные

причины упадка литературы. Первая обусловлена некоторыми основными

чертами русской литературы и, в частности, русской литературной критики.

Великие русские романисты были величайшими мастерами своего дела, даже те

из них, кто, как Толстой, всячески скрывал это и делал вид, что презирает

«форму». Но они действительно скрывали и делали вид, что презирают

«форму». Как бы то ни было, читателю внушалось, что важно то, что они хотят

сказать, а никак не их искусство. Критики пошли еще дальше и попросту

отождествили ценность литературного произведения с моральной или

социальной полезностью его идеи. Они «объявили войну эстетизму» и

заклеймили всякий интерес к «чистому искусству». Вступавшие на

литературное поприще без труда прониклись новым учением, гласившим, что

форма – ничто, а содержание – все. Это сделало невозможной передачу

традиций мастерства, без которой невозможно нормальное развитие

литературы.

Молодые не могли воспользоваться примером старших из-за табу,

наложенного на все проблемы формы. Они могли только бессознательно и

бессмысленно копировать их, но никак не творчески их осваивать. Поколение

1860 года попыталось порвать с установившейся формой романа. Эта попытка

обещала развиться в творческие искания новых путей выражения – нечто

подобное преждевременному движению футуристов. Но атмосфера была

неподходящей для такого развития, и дело кончилось ничем.

Самый значительный из молодых новаторов, Помяловский (1835–1863),

умер молодым, и под общим давлением утилитаризма движение, вместо того,

чтобы привести к обновлению старых форм, вылилось в полное освобождение

7

от всякой формы. Это было осуществлено в творчестве самого одаренного

демократического прозаика того времени – Глеба Успенского (1843–1902).

Другие же, более традиционные и консервативные писатели, могли только

повторять методы и приемы великих реалистов, вульгаризируя и обесценивая

их. Для чего бы они ни применяли реалистическую манеру – для освежения

исторического романа, как граф Салиас, для пропаганды радикальных идей, как

Омулевский и Шеллер-Михайлов, для развенчания их, как Овсеенко, или для

описания добродетелей крестьянской общины и пороков капиталистического

общества, как Златовратский и Засодимский – все они одинаково

неоригинальны, неинтересны и нечитабельны . Классифицировать их можно

только как членов парламента – по политической принадлежности.

Вторая причина, ускорившая разрыв с литературной традицией –