Приходи вчера - Татьяна Олеговна Мастрюкова
Тут словно током меня ударило, я назад отпрянула. Дверь-то как открыл, спрашивается? Ее ж заклинило, я сама через окно в дом залезла!
Малыш почуял и плакать собрался, ротик скривил. А сам такой несчастный, тощенький, коленки острые. Тут будто на ухо, будто за спиной стояла, бабулька, хозяйка дома, шепнула:
— Приголубь, словами ласкай, к себе не подпускай.
— Махонький мой, не плачь, не плачь! Я с тобой рядом, в обиду не дам.
Первое пришедшее в голову лепечу, а самой дико страшно. Даже не понимаю, в чем дело. Коленка случайно с дивана свесилась, так мальчишечка потянулся, чуть не схватил. Я отдернулась, ноги плотнее закутала и в одеяло, и в плед. А он по дивану, где только что коленка моя торчала, ладошками прихлопывает, ищет. Пальчики эти как паучьи лапки. Сколько их на одной руке: пять… шесть, семь?..
Как же жутко мне было!
Только бы не захныкал!
— Ай, какой ты молодец! И не плачешь, и сам сидишь! А у кого такие щечки, а у кого такой носик?
Что за бред я несла? Сроду с детьми не общалась и ненавидела всегда это сюсюканье. А сейчас не останавливаясь приговаривала, будто полоумная нянюшка. И до телефона не дотянуться, для этого надо обязательно с дивана сойти. Ни на помощь позвать, ни сфотографировать, чтобы убедиться, что это не мои галлюцинации.
Чехова открыла:
— А вот я тебе сейчас книжечку почитаю, да? Малыш, да?
И первое попавшееся вслух начинаю читать с выражением. А саму трясет, аж коленки стучат. Никогда со мной такого не было.
Ребенок заслушался, сел. Даже смеяться начал. А рассказ мне очень страшный попался, чему тут смеяться? Знаете, про девочку, которая так спать хотела, что придушила оставленного на ее попечение младенца?
Почему именно на нем книжка открылась? Там же столько смешных рассказов! А прерваться, чтобы другой выбрать, боюсь. Как я с ума не сошла… Или все же?..
Не знаю, сколько времени прошло. Я читала, уворачивалась от ладошек, не давала малышу заплакать.
Где-то очень далеко послышался крик петуха. Я никогда не слышала живьем, как поутру поют петухи. Да ладно, вообще как петухи поют, ни разу не слышала.
— Слышишь, малыш, — говорю, — петушок поет, солнышко встречает, да?
А мальчика-то и нет. Только прошлепали ладошки обратно в прихожку к входной двери, и стихло все…
Я еще довольно долго сидела на диване, прижав к себе книжку. Пока солнце окончательно не встало, пока деревня не загомонила. Кто-то на велосипеде проехал, какие-то женщины громко друг друга поприветствовали. Только тогда я — прыжком с дивана. Сначала телефон схватила, а потом пулей вылетела через окно на улицу.
Дверь все так же надежно заблокирована. На дорожке к крыльцу — никаких следов. Калитка заперта.
Даже не вспомнив о своей обычной робости, я остановила первую проходившую мимо местную жительницу средних лет и выяснила, кто мне может починить входную дверь, настояла, чтобы меня немедленно проводили к этому человеку, оторвала его от колки дров и договорилась, чтобы он сегодня же пришел и все исправил.
Решила для себя, что в случае чего буду ночевать в беседке на участке или вообще внаглую напрошусь к соседям. Однако мой напор никого не удивил, не возмутил, наоборот, дядечка-слесарь (или плотник, я не особо вникала) пришел довольно быстро. Пока возился с дверью, вытянул из меня подробности, которые я вовсе не собиралась никому рассказывать. Впрочем, воспринял их как само собой разумеющееся:
— Ну, девка, не дело через окошко залазить в дом. Кода порог переступаешь, как бы крест кладешь ногами. Потому, ежели кто под порогом схоронен, особливо некрещеный младенец, то всякий раз крестишь его.
Больше ничего такого со мной в этом доме не происходило. Правда, первую ночь я почти до утра спала вполглаза, реагируя на каждый скрип и шорох, какими полны все старые деревянные дома. Но никто больше не появлялся.
Так что я расслабилась и даже начала получать удовольствие от своего отдыха в деревне. Серьезно, расслабилась. Дядечка-слесарь (или плотник?) такой спокойный был. Значит, и мне бояться нечего.
Это сейчас я думаю, что это ненормально. Надо было в город к себе домой бежать, а не к плотнику. Сейчас так думаю в своей обычной, нормальной жизни. Правда, до сих пор на ночь кладу с собой рядом телефон с полной зарядкой и книжку. Только проверяю, чтобы в ней были исключительно позитивные истории.
Бытовал обычай — для защиты семьи хоронить умерших младенцев под порогом дома. Но одновременно умерший во младенчестве становился заложным покойником, ненавидящим тех, кто продолжает жить. Таких младенцев называли игошами. Поэтому нельзя было ничего передавать через порог, не переступив его, то есть не положив крест, который обезвредит нечистую силу. Игошу, как и пуганко-потерчатко, относили к роду кикимор — домашней нечисти, появление которой в доме часто являлось следствием порчи подклада. Считается, что избавиться от кикиморы практически невозможно. Хотя если порча делалась через куколку, то уничтожение оной сулило освобождение дома от этой нечисти.
ВАСИЛЬИЧ
Потом уже, когда сам не смог вспомнить, спросил у мамы: Васильич — это отчество или фамилия? Если отчество, то как его имя? Как вообще к нему обращались? Не могли же все подряд, от мала до велика, называть сильно взрослого уже человека только по отчеству или фамилии. Он же не дурачок какой-то юродивый.
Я предполагал, что мама может и не помнить детали, все же много лет прошло, но хотя бы что-то уточнит. Однако она задумалась и вдруг удивилась:
— Все мы знали, что он — Васильич, но никак к нему не обращались. Да и как-то повода специально звать его не возникало, а при разговоре все избегали обращения. Ну разве что кто-то говорил ему «мужик», как-то так… Это как когда не знаешь, на «ты» или на «вы», по имени или по имени-отчеству. И уточнить вроде было у кого, но всегда забываешь, к слову не приходится. Может, это вообще прозвище было, не могу сказать. Даже странно, вот ты спросил, и не могу вспомнить…
Васильич.
Единственное, что точно про него говорили, — он живет на другом конце деревни. Деревня
