Александр Коротич - Сказания о Гора-Рыбе. Допотопные хроники

«Я знаю, что ты искал меня», — сказал унх и сделал жест рукой, по которому стало понятно, что он будет говорить только со старостой. «Я искал тебя затем, чтобы ты предупредил меня об опасности, которой я не знаю», — сказал Прохор. «Плотина», — сказал Уйго. «Плотина?», — удивился Прохор. Он конечно же знал, что только сила воды сможет закрутить колёса нового завода. Он знал, сколько поселян в этот час работает, чтобы возвести плотину к сроку, назначенному заводчиком Демидовым. Но он никогда не думал о том, что завод и плотина грозят жизни всех береговых таватуйцев.

«Сильно ли подымется вода?», — с замиранием сердца спросил староста. «На четыре человека». — ответил Уйго. Это означало, что с пуском плотины под воду должны уйти и молельный дом, и дворы береговых поселенцев.

«Когда?». — «До полной луны», — сказал Уйго. «Ты поможешь мне, Уйго? Надо будет уговорить всех береговых переселиться на гору». «Нет, Прохор Семёныч, — покачал головой тот. — Боле не смогу я помогать вам, потому что ухожу к своему народу — сделать то, ради чего я явился в этот мир. Прощай! Запомни только одно: слепые находят дорогу там, где зрячие ошибаются».

Сказал так большой унх и растворился среди сосен. С того дня никогда его не видели больше на этом берегу. Только сказки от него и остались: сказывают бабы таватуйские детишкам своим про огромного дикаря с чешуёй на груди, который говорил, не открывая рта, да врага своего мог в камень обращать. А те не верят — разве бывают в жизни такие чудеса?

Сказание о Катюшке

Ребятишкам таватуйским рассказы про завод ох как нравились! Наслушаются и бегут на берег, чтобы из песка да камней свой завод построить. В том потешном заводе было всё как в настоящем: и река с плотиной, и прорезы рабочие, по которым вода с плотины шла, чтобы колёса крутить. Рукастый Петруха Орлов даже колёса смастерил, маленькие, конечно, но совсем как всамделишние, со спицами и лопастями. Заводчиком Демидовым был конечно же Мишка Егоров, а управляющим — горластая сеструха его Дашка, которая лучше прочих умела прикрикнуть на остальных: «Работайте, дрань лесная! А не то я с вас семь шкур спущу! А ты вообще уходи отсюда, слепошарая, коли строить завод не можешь!». Это она кричала Катюшке Фроловой, которая робко поодаль стояла.

Катюшка та с малолетства глазами пуста была. Ей что ночь, что день — без разницы. Даже лица матери своей от других отличить не смогла бы. Зато чутьё у Катюшки был не в пример прочим: тёмною ночью она могла пройти сквозь лес пни разу ветки не задеть. А больше всего она любила на берегу сидеть, камушки перебирать да в воду кидать. Знал это дядька Егор Фёдоров, Панкратия внук, который Катюшку жалел и всячески приважал. Однажды подарил он ей кисет с камушками, да наказал ей беречь его, потому как это память, что от деда Панкратия досталась, которого таватуйцы как святого почитали.

Везде с собой Катюшка тот кисет носила, помнила Егоровы слова. Как прогонят её ребята, так шла она вправо по берегу до тех пор пока ни звуков, ни запахов от скита не доносилось. Садилась Катюшка на высокий камень да с камушками Панкратьевыми игралась: постучит камень о камень и слушает, как эхо отзывается.

Однажды почуяла она, что будто кто-то большой подошёл к ней с озера совсем близко. Дыханье незнакомое кто другой мог бы с ветром спутать, только не Катюшка, которой сызмальства уши глаза заменили. «Здравствуй, кто бы ты ни был! — сказала Катюшка. — Если не обидишь ты девушку убогую, то и я тебе ничего дурного не сделаю». «Здравствуй, девушка. Не жди зла от меня, а жди помощи, — ответил ей глубокий голос, такой, словно само озеро говорило. — Камни, что ты в руках держишь — не простые, они были в давние времена Панкратию Фёдорову даны, чтобы он моей помощью пользоваться смог, когда в том нужда была. Пока эти камни у тебя, я тебе служить буду. Скажи мне, в чём твоя нужда?»

Улыбнулась Катюшка, потому что ей вдруг спокойно на сердце сделалось. «Хочу я того, в чём Господь мне отказал. — Вздохнула она. — Хочу увидеть Таватуй-озеро, берега его, завод Верх-Нейвинский, хочу увидеть птиц и рыб, хочу увидеть лицо матушки любимой… Только никто таких хотений выполнить не в силах, потому как вместо глаз у меня камни». Сказала она так и заплакала.

«Зря ты Господа коришь, зря отчаянию отдаёшься, потому как не глазами, а сердцем человек зрит. Слепы те, у кого глаза на месте, а вместо сердца — камень, а твоему сердцу доброму весь мир открыт. Иди ко мне — и ты сама всё увидишь».

Пошла на голос Катюшка и удивилась: думала она, что в озеро зайдёт, а пришлось в гору лезть. А гора та будто живая была — камни да деревья шевелятся, карабкаться ей помогают.

«А теперь клади свою руку сюда», — сказал голос.

Послушалась Катюшка и почувствовала под пальцами большой влажный шар, будто обняла она чей-то глаз огромный. И тотчас же свет ударил ей в лицо, и увидела она то, чего отродясь видеть не могла: и широкий водный простор, и горы, поросшие лесом, и посёлок кержацкий. Видела она ребятишек, столпившихся на берегу, видела каждый домик в посёлке том, мужчин и женщин, которых она узнавала по голосам. Она разглядывала их мозолистые руки, загорелые лица и светлые глаза. И от того что она могла их видеть, она любила их ещё сильней. Вот и дом её. Увидела она усталую женщину, что уснула, склонив голову на рукоделие. И не было в этом прекрасном мире никого, кто сравнился бы красотой с той женщиной.

«Матушка, я так люблю тебя!», — крикнула Катюшка. Женщина вздрогнула и огляделась вокруг, но никого не увидела. А взор катюшкин уже был обращён в сторону Нейвы, туда, где под крики управляющего измученные рабочие рыли прорезы и поднимали стены чугуноплавильной печки. Там среди усталых лиц она увидела отца своего, услышала его тяжёлый кашель и сиплое дыхание.

«Батюшка! — крикнула она. — Бросай работу и ступай домой! Хватит уже в Таватуе вдов и сирот!». Огляделся по сторонам Иван Фролов, подумал-подумал, бросил лопату и зашагал в сторону дома. А Катюшка тем временем вместе с чайками облетела озеро и нырнула в глубину, туда, где большие и малые рыбы стаями водили хороводы. Засмеялась Катюшка, оттого что всё это было куда прекрасней, чем она себе представляла. «Я вижу всё!», — кричала она, поднимаясь из глубин озера на поверхность. Вынырнув, она увидела остров, похожий на огромную рыбину с каменной чешуёй, а на боку той рыбины увидела девушку, которая обнимала огромный белёсый рыбий глаз. Заглянула она в глаза той девушки и не увидела в них ничего. Догадалась Катюшка, что это она сама, и от этого ей впервые страшно стало. В тот же миг всё пропало и она опять очутилась в темноте.

«Видишь, — сказала Гора-Рыба, — Для доброго сердца нет преград». — «Как же мне быть-то теперь? — заплакала Катюшка. — Слепой без надежды было легче, чем единожды зрячей!». — «Не горюй, девушка. Я ведь тоже наполовину слепая, а не плачу. До полной луны всё изменится и навсегда станет другим. В смутные времена случается такое, во что даже чародеям поверить трудно. Верь и надейся. А самое главное — береги камни Панкратьевы. Они тебе ещё последнюю службу сослужат!».

В этот момент почуяла Катюшка, что снова перед ней открытое озеро, а чудесной рыбины и следа нет. Пустилась она в обратный путь по берегу в сторону скита. Заслышала голоса ребятни, что над «заводом» своим заспорили: вот-вот подерутся. Подошла Катюшка, отодвинула парней и наощупь поправила в заводе то, что видела сверху, когда над миром летала. Замолчали все, потому что вода вдруг правильно пошла, даже колёса завертелись.

«Слепая ведьма!», — ахнула Дашка Егорова.

С того дня прозвище за Катюшку зацепилось. И мать, и отец её, что от работ заводских отказался, сильно переживали, а сама она лишь терпеливо улыбалась. Потому что теперь она знала, что не все зрячие видят мир таким, каков он на самом деле.

Сказание о таватуйских ходоках и управляющем Евлампии Севостьянове

Беда беде рознь. Одна беда — что туча, сразу всем видна, а другая невидимо крадётся. Пора бы бежать от неё, да всё вокруг о беде молчит, словно и нету её. «Может и не беда это, а коли беда, так не моя», — уговаривает себя человек. Но беде нет дела до сомнений человечьих — идёт себе. Потому никто из береговых Прохора Вяткина и слушать не захотел, когда тот им про грядущее затопление поведал.

«Не бывает так, чтобы дома живых людей на дно пускали!», — возмущались углежоги. «Бывает-не бывает — пустой разговор, — увещевал староста. — Третьего дня уж плотину закончили, значит скоро пустят. Собирайте пожитки и перебирайтесь на гору, да поживей. Скитники потеснятся, вас к себе примут, пока дома новые не отстроим». — «Ну уж нет! — возмущалась старуха Орлова, та самая, которую за глаза «каменной вдовою» звали. — Уж лучше под воду пойду, чем брошу дом свой! Здесь и дети мои с внуками выросли, и скотина, и огород — вся нелёгкая жизнь моя здесь! Зачем я тогда жила да мучалась?».