Неонила Криничная - Легенды. Предания. Бывальщины
По мере преодоления остранения, очуждения аборигенов, столь свойственного раннеисторическому мировосприятию, чудь предстает в качестве самых обычных людей. Исчезновение чуди, связанное с переселением ее в иную местность либо с ассимиляцией, находит воплощение в сюжете «чудь в землю ушла», унося свои несметные сокровища. (Мотив этот использован в творчестве Н. К. Рериха.) К преданиям об исчезновении аборигенов можно причислить и древнерусское летописное предание об обрах (аварах).
Уже в образе первопоселенца, основателя деревни, подчас и города обнаруживаются следы различных эпох. В нем могут быть черты предка-родоначальника, вождя, главы патриархальной семьи или самого обычного человека — крестьянина, мастерового, солдата. Более поздний персонаж наследует признаки своего предшественника, нередко такие, которые с современной нам точки зрения могут показаться излишне гиперболизированными. Основатель селения, родоначальник подчас изображается человеком гигантского роста, могучего телосложения, необыкновенной силы. Впоследствии эта традиция закрепилась преимущественно за образом богатыря, силача.
Незаурядная физическая сила требовалась в различных видах трудовой деятельности. Нынешние старики помнят: плохо вооруженный полесовщик брал лося на измор, десятки километров неутомимо преследуя зверя по насту. А каких трудов стоила пахарю его нивка, особенно новая, отвоеванная топором и огнем у дикого леса! Тысячи и тысячи крестьян уходили в отхожие промыслы. Особые условия труда на лесоразработках, сплаве, у бурлаков, в строительстве требовали силы, упорства, выносливости. Эти же качества были незаменимы и на заводской работе, особенно неквалифицированной, нередко выполняемой сезонными рабочими (например, выкатка круглого леса из запани и погрузка пиловочника на корабли на лесозаводах Поморья).
И сложился в фольклорной прозе своеобразный культ физической силы, направленной на добро и созидание, культ сильных людей с кротким нравом, с остро развитым чувством социальной справедливости. Поныне помнят на Урале силача Василия Балабурду, о котором писал Д. Н. Мамин-Сибиряк в 1894 году в журнале «Вокруг света». На Волге добрым словом вспоминают Никитушку Ломова. Поныне жив на Русском Севере своего рода эпос об Иване Лобанове. Прототипом этого фольклорного героя послужил известный русский борец-самоучка Иван Григорьевич Лобанов (1879–1912), родом из Вологодчины.
Предания об Иване Лобанове впитали в себя едва ли не все мотивы фольклорной прозы, связанной с другими силачами — известными и безымянными. Иван Лобанов выносит на себе бревна из лесу. Поднимает и уносит на большое расстояние многопудовую чугунную бабу. Удерживает отходящий от пристани пароход. Перекидывает огромные тяжести. В этом схожи с ним и Василий Балабурда, и Никитушка Ломов. Но Иван Лобанов еще и борец. И в этом отношении он продолжает ряд героев, вступающих в единоборство с врагами-нахвальщиками, подобно юноше-кожемяке, о котором повествуется в начальной русской летописи под 992 годом, или Рахте (Раху) Рагнозерскому.
Еще более схож архангельский богатырь с теми персонажами, которые участвуют в единоборстве как спортивном состязании («Иван Донской», «Силач Андрюша», «Меньшиковы»). Рядом с Иваном Лобановым в преданиях нередко появляется его сестра, как бы дублируя и дополняя образ героя.
Казалось бы, силачи изображены в преданиях как реальные люди, современники рассказчиков. Но эпическое преувеличение их силы, вера в ее чудесное происхождение роднит силачей, родившихся в русской избе, с героями древних мифов. Простодушные наши добры молодцы встают в один ряд с героями античности, такими, как Геракл или Антей, не уступая им ни в силе, почерпнутой у матери-земли, ни в мудрой целеустремленности подвигов.
Сила нужна не только для мирного труда либо удалого состязания. Она требовалась и для борьбы с теми, кто с мечом приходил на обжитую предками, святую для нас землю. В древнерусских преданиях о подвиге молодого киевлянина и о белгородском киселе, помещенных в начальной летописи под 968 и 997 годами, повествуется о набегах кочевников южных степей — печенегов. Они продолжались вплоть до 1036 года, пока князь Ярослав Мудрый не нанес им решительное поражение под стенами Киева.
Тяжкую память оставило о себе монголо-татарское нашествие. Начало его ознаменовано кровопролитной битвой 1223 года на Калке. Затем опустошительные походы на Русь в 1237–1240 годах. По словам предания «Батыева дорога», при появлении несметных вражеских полчищ бледнел свод небес. В условиях подъяремной жизни, когда до победоносной Куликовской битвы (1380) было далеко, герой предания, в отличие от былинного, нередко обрекается на гибель («Чалая могила», «Караульная гора»).
В устной летописи народа нашли отражение и многочисленные факты нападений шведов на северные рубежи Руси в течение XII–XVII веков. Набег шведов на Поморье в 1591 году запечатлело предание «Немецкая щелья», а бесславный поход «каянских немцев» 1611 года к Соловецкому монастырю — предание «Окаменели», которые рассказывают на берегах Белого моря и теперь.
О годах борьбы, которую вел русский народ против польско-шведской интервенции в начале XVII века, в эпоху Смутного времени, поведали потомкам предания «Гришка Отрепьев и паны», «Разорение Кокшеньги», «Панское озеро», «Литовцы на Киваче».
Отголоском Отечественной войны 1812 года стало предание «Как француз приходил». Свое освещение в народной исторической прозе получили эпизоды Крымской войны (1853–1856), в частности, безуспешные подступы английского десанта 29 июня 1854 года и 3 июля 1855-го к поморскому селу Кузомень на Терском берегу Белого моря («Про англичанку»), разграбление врагами Кандалакши 6–7 июля 1854 года («Серебряный колокол»).
В архаических преданиях от врагов избавляются посредством чуда. Непроглядный туман заволакивает селение, оно остается неприметным для Батыева воинства. Внезапно образовавшееся озеро поглощает шайку поляков. Разграбившие церковь шведы окаменевают. Для борьбы с врагом используется военная хитрость. Однако не чудеса и случайности определяют исход борьбы. Победу приносит упорство и самоотверженность. Понимание этого нашло отражение в позднейших преданиях.
В различных уголках России повествуется о том, как местные жители используют природные условия для ведения партизанской войны. Повсеместно бытует предание, в котором крестьянин, взятый врагами в проводники по бурной реке, направляет лодку в пучину водопада. Меняются географические названия, этническая, социальная принадлежность врагов (ими могут быть шведы, поляки, разбойники). Неизменным остается героический поступок крестьянина.
Отзвуки ратных дел наших предков, воплотившиеся в предания, сливаясь, образуют героическое сказание, воинскую повесть о борьбе русского народа с врагами на протяжении всей истории Родины.
Внешние враги в преданиях во многом схожи с разбойниками, жертвами которых оказываются крестьяне, рыбаки, мастеровые. Образ разбойников, как и внешних врагов, вырастает из знакомого нам по мифам персонажа — антагониста, противостоящего мифическому же предку-родоначальнику. Вот почему разбойник в преданиях, особенно архаических, — обладатель магической вредоносной силы. Эта сила может быть персонифицирована в одном лице («Владыка-воин»), либо в трех братьях («Колга, Жожга и Кончак»), либо во множестве («Ходил разбой шайками…», «Богатырь Пашко и разбойники»). Для поддержания магической силы у разбойников существовали, по преданию, обряды, связанные с принесением в жертву первого встречного («Дед Колышек и разбойники»). В поздних преданиях разбой осмысляется как совершенно реальное действие («Воровское городище»).
Борьба с разбойниками изображается зачастую как единоборство героя (нередко обладателя магического предмета или слова) с антагонистом, а позднее как реальная расправа с теми, кто отступил от нравственных законов человеческого общества.
В позднефеодальный период, в условиях усиления крепостного гнета, формируется иной тип разбойника, известного мировой литературе со времен Фридриха Шиллера под названием «благородного». Сущность его поступков определена сложившимися в фольклоре формулами: «у богатых брал — бедным отдавал», «обижал господ, за народ заступался». Эти формулы разворачиваются в живописные сюжеты, которые в разных местностях и при каждом новом исполнении играют своими красками. Народ любуется удалью раскрепощенного человека, отдает должное его находчивости, смекалке перед лицом социальных противников, преследователей, наделяет героя чудесными способностями: пуля не берет атамана, кандалы спадают с него. Посаженный в острог, герой предания «с водой уходит», с птицами улетает. В час гибели атамана его оплакивает сама природа («Ворожеин Артамон»). В северно-русских преданиях это Фома-воевода, в среднерусских и поволжских — Кудеяр и Кузьма Рощин, на Урале славится Васька Журавлев, в Сибири — Криволуцкий. С этими персонажами связаны утопические представления о том, как избавиться от нужды, добиться справедливости, обрести свободу.
