Сочинения великих итальянцев XVI века - Макиавелли Никколо
Джусто. С какой радостью и удовольствием я немножко поспал! Не могу сказать толком, сон или что другое, пока я спал, доставило мне такое удовольствие. Не знаю, испытывал ли я когда-нибудь в жизни подобную радость.
Душа. Джусто, будь мне благодарен, что сегодня во время сна ты запасся такой бодростью, ведь я была тому главной причиной. Правда, и ты мне в этом помог, потому что вчера вечером мало съел.
Джусто. Моя дорогая Душа, я очень и очень тебе благодарен. Но скажи мне, как ты оказалась тому главной причиной?
Душа. Пока ты был связан сном, мне не мешало ни излишнее количество пищи, ни наше обычное занятие; я уединилась и стала сама с собой negoziare, предаваться некоторым размышлениям, порожденным во мне твоими чувствами.
Джусто. Остановись и, прежде чем продолжать, скажи, что значит negoziare, я этого слова не понимаю.
Душа. Negoziare значит заниматься чем-либо, прилагая к этому все усилия; и этот глагол происходит от понятия, которое латиняне обозначали словом negotium, а на нашем языке оно звучит как faccenda.[513]
Джусто. В таком значении это слово, должно быть, употребляется совсем недавно; что-то не припомню, чтобы когда-нибудь его слышал.
Душа. Да. Но разве я тебе не говорила, что постепенно языки совершенствуются и по мере надобности изобретают новые слова.
Джусто. Начинаю этому верить.
Душа. Так пусть ученые не утверждают, что-де невозможно перевести науки на наш язык из-за того, что в нем нет многих слов, необходимых для того, чтобы их выразить. Ибо такие слова заново создадут в языке, как это уже было со словами, обозначающими повседневные понятия.
Джусто. Хорошо. Продолжай свои рассуждения!
Душа. Итак, я тебе сказала, что, будучи свободна от твоих помех, углубилась в эти познания и чувствовала такое удовольствие и наслаждение, найдя себе столь мирный приют, что не только сама была счастлива, но и тебя сделала счастливым. Вот почему у тебя был такой спокойный и мирный сон, который ты хвалил.
Джусто. Ну что же, если делать это в твоих силах и ты меня любишь, как утверждаешь, почему же ты не даешь мне возможность всегда спать так же хорошо и столько, сколько мне необходимо?
Душа. Потому что вражда, существующая между нами или, лучше сказать, природная противоположность весьма часто не позволяет мне этого делать.
Джусто. Как же так?
Душа. Как?! Я сейчас не хочу говорить о тех помехах, которые вызывают в органах излишки в еде, питье, трудах или тысяча других страстей. Но скажи вот что: сколь часто, принуждаемая твоей вожделеющей частью, я уступаю и позволяю тебе делать вещи, прямо противоположные моей природе? А когда я вижу, что мною руководит низменная склонность, я впадаю в такое неудовольствие, что и ты это ощущаешь; вот наш союз и превращается в постоянную битву, которая никогда не дает никому из нас покоя. А ведь если бы ты послушался и позволил мне применять узду, как это положено, мы бы жили в таком согласии, что и исходящие от меня действия, и берущие в тебе начало, а также и те, что для нашего сохранения даны нам от природы, очень легко привели бы к цели.
Джусто. Ты несомненно права. Вот я и стал подумывать, не попросить ли тебя дать мне какой-нибудь совет и наставление: что делать, чтобы мы долго сохраняли наш союз и, насколько возможно, с наименьшими неудобствами и неудовольствием. Я, конечно, понимаю, что совсем без трудностей невозможно, ведь иначе в этой жизни ничего не будет происходить. Но прежде чем ты это сделаешь, я бы желал, чтобы ты избавила меня от сомнения, которое меня очень мучит и оставляет в нерешительности: а именно — я уже спрашивал тебя прошлым утром — как ты узнаешь все это без меня?
Душа. Это трудный вопрос, и уже многие, которых все почитали за мудрецов, споткнулись на нем, впав в огромные ошибки. Поэтому, наверное, было бы лучше, если бы ты и не пытался это узнать, ибо знание того, что знать не обязательно, порождает много недоразумений. Тем не менее для твоего удовольствия скажу тебе о существующих мнениях; но хочу, чтобы ты не останавливался на своем рациональном рассуждении, хоть как-то им удовлетворившись, а подчинил свое желание установлениям христианской религии, которая, движимая более ярким и надежным светом, чем человеческая мудрость, в отличие от нее, никогда не ошибалась.
Джусто. А что это за свет?
Душа. Священный свет веры, явленный Богом миру из уст Его слуг и, наконец, из уст Его святого Сына, — это путь, истина и свет миру. Бог явил нам этот свет, чтобы разумные создания могли с его помощью достичь своего совершенства, которое, естественно, заключается не в чем ином, как в созерцании первой неизреченной истины.
Джусто. Отныне я готов и при всех этих, и при других моих действиях делать только то, чего ты пожелаешь.
Душа. Хвала старости! Она так охладила твою кровь и ослабила силы, что ты, отказавшись от мирских удовольствий, дошел до нынешнего образа жизни. Так что можно сказать — как говаривал один наш гражданин — скорее грех оставил тебя, чем ты его.
Джусто. Пусть будет так, как ты желаешь, не хочу это с тобой обсуждать.
Душа. Вот еще почему я стремлюсь к тому, чтобы ты вернулся к благодетельной жизни: ведь хотя ты по необходимости стал жить благонравно, рабский страх — назову это так — может еще в один прекрасный день, по Божией благодати, превратиться в сыновнюю любовь. И у тебя будет не меньшая заслуга перед Богом, чем перед людьми.
Джусто. Трудно помешать молодости и другим возрастам не следовать по их пути, а кто не делает этого в молодости, делает в старости. То же происходит и с птицами, которые не перестают петь в мае, а продолжают и в сентябре. Но не будем больше это обсуждать; развей мои сомнения, о которых я тебе говорил.
Душа. Хотя было много мнений так называемых мудрецов, которые исследовали, каким образом я познаю и понимаю вещи, их можно легко свести к двум наиважнейшим школам, говорившим и писавшим обо мне: одну из них составляют те, кто полагает, что я бессмертная и во всем божественная и что меня создал великий всеблаженный Бог и вдохнул в тебя, — главой их был Платон вместе с другими членами Академии.[514]А вторую школу составляют те, кто полагает, что я была порождена вместе с телом, — главой этой школы был Аристотель со своими перипатетиками,[515] хотя он и говорил так темно, что из его слов нельзя однозначно понять, считает он меня бессмертной или смертной; он этим угождает и нашим и вашим, и в результате среди его единомышленников одни считают меня бессмертной, другие — смертной.
Джусто. И как же это ему удается?
Душа. Сейчас скажу. Тебе приходилось когда-нибудь слышать, как кто-нибудь просит у другого совета, жениться или нет? И когда первый говорит: «Она красивая», второй отвечает: «Женись», а когда он говорит: «Она плохой крови», тот отвечает: «Не женись», но если второй добавляет: «Зато у нее хорошее приданое», тот повторяет: «Женись», а если первый потом говорит: «Она немножко гордячка», тот вновь отвечает: «Не женись». Так он долго говорит то «да», то «нет», в зависимости от новых доводов, которые выставляет ему первый. То же самое проделывает со мной Аристотель; ведь, когда он рассматривает меня в единстве с телом, то говорит, что я смертная, а когда рассматривает меня как деятельный разум, способный действовать независимо от тела, говорит, что я бессмертна. В конце концов, кто читает Аристотеля, всегда сомневается, смертна я или бессмертна.
Джусто. Возможно, он и сам в этом сомневался.
Душа. Безусловно. Он поступил так, как обычно поступают все, любящие мирскую славу больше, чем истину. Когда они чего-либо не знают, то, чтобы не уронить свое достоинство, не признаются в этом и говорят невнятно, чтобы люди думали, что они не хотят этого говорить, и не догадались, что они этого не знают.
Джусто. Ах, как много зла приносит нередко мирская гордыня!
Душа. И какого зла! Ты только подумай о религии: так называемые теологи, чтобы не признаваться в том, что через посредство природного света они не понимают чего-то, имеющего отношение к вере, принялись обращать неверующих в веру с помощью доводов философии, а философия совершенно противоположна вере, так как подчиняется порядку и законам, в то время как вера во всем превосходит природу и выходит за ее пределы.
