Автор неизвестен - Плутовской роман
Он так ловко прикидывается, так умело лицемерит, что хоть кого проведет, — заметил первый. — Ухитрился прослыть праведником во всем этом крае, будучи самым отъявленным плутом, которому равного не сыщешь.
— Я знаю его уже двенадцать лет, — сказал второй, — все эти годы он укрывает краденое, и так ему везет, что он ни разу ещо не переступил порога тюрьмы, хотя другие попадаются на первой же краже.
— Он всем нам благодетель, а его келья с подвалом, что он устроил под ней, отличное хранилище для нашей добычи, — молвил третий. — Славное обтяпали мы дельце позавчера, такой крупной кражи в этом краю никогда не бывало — больше полутора тысяч золотых эскудо отхватили у торговца окороками.
— Ежели погода улучшится, — снова сказал первый, — обещаю, что заработаем еще больше.
Тут они принялись толковать, как получше взяться за это дело, а Гарай ни слова не упускал — край этот был ему хорошо известен, каждый уголок знаком, знал он и отшельника, только до сих пор считал его святым мужем, не предполагая, что он занимается такими делами и что его келья — воровской притон.
Затем Гарай вернулся к Руфине и пересказал ей подслушанный разговор грабителей; оба они притаились, желая лишь одного — чтобы лошади не зашумели и не выдали их; задумав новое воровство, они все же не хотели терять то, что уже приобрели. Им повезло — лошади стояли тихо, небо прояснилось и грабители отправились свершать свое черное дело; слыша, что они удалились, Гарай и Руфина поехали к ближайшему трактиру, где заночевали и пробыли весь следующий день; там они обсудили, что делать дальше (о чем будет рассказано), — беседа грабителей навела их на мысль учинить еще одну покражу; итак, обо всем договорившись, они направились к келье у холма, где обитал брат Криспин, — как его называли с тех пор, что он сделался отшельником, — а иначе — Косме Злодей, по его прозвищу среди воровской братии.
Руфина хорошо разучила свою роль: Гарай привязал ее к дереву, росшему у подножья холма, вблизи кельи, и она принялась громко стенать и вопить:
— Неужели никто не сжалится над несчастной женщиной, которую хотят лишить жизни? Небо, смилуйся надо мною и покарай оскорбителя моей невинности!
А Гарай подавал свои реплики:
— Нечего зря кричать, никто тебе не поможет! Лучше употреби оставшиеся у тебя минуты на то, чтобы препоручить свою душу господу. Вот только привяжу тебя к дереву, тогда и прикончу кинжалом!
Криспин сразу услыхал вопли Руфипы; он был в келье один, что редко случалось, так как обычно на ночь у него собирались приятели, собратья по ремеслу. Не надеясь, что сумеет устрашить разбойников своими речами, праведник вооружился двумя мушкетами, подошел к тому месту, где находились Руфина и Гарай, и выпалил из одного мушкета. Гараю только этого и надо было — он условился с Руфиной, что сразу же пустится наутек, а тут кстати и предлог подходящий, будто он перепугался смертоносного оружия; нскочив на свою лошадь и взяв в поводья другую, он во весь опор умчался прочь.
Криспин подошел поближе и при ярком свете восходившей луны увидал Руфину — она заливалась притворными слезами, изображая, будто едва жива от перенесенного испуга, а когда отшельник-лицемер приблизился, она, чтобы лучше сыграть свою роль, закричала:
— Возвращаешься, мучитель, чтобы меня погубить? Тебя уже не страшат грозные выстрелы мушкета? Что ж, вот я, рази, по знай, что за преступление это, за гибель невинной, которую ты ложно подозреваешь, небеса тебя жестоко покарают.
Тут Криспин, подойдя к ней, молвил:
— Я не тот, сеньора, за кого вы меня приняли; я пришел избавить вас от мучений и готов защищать вашу особу. Где злодей, грозившийся лишить вас жизни? Глядите — забыв о смирении, которое подобает людям моего сана, я пришел с мушкетами, чтобы устрашить вашего оскорбителя, ибо мне подумалось, что сие будет угодно господу.
С этими словами он стал отвязывать ее, и когда это было сделано, Руфипа кинулась ему в ноги и сказала:
— Чудесное это избавление, брат Криспин (она уже знала его имя), могло прийти только от вас — не иначе как бог открыл вам, что здесь замышляется злодейство; взяв в руки оружие, столь чуждое вашему сану, вы, повинуясь гласу небес, поспешили на помощь, дабы покарать изверга. Да вознаградит вас бог, а я, слабая женщина, только могу смиренно поблагодарить вас за спасение — я обязана вам жизнью, которой угрожала ярость моего брата, поверившего ложным наветам.
Женщина показалась брату Криспину весьма соблазнительной — а он насчет женского пола промашки никогда не давал, — но, понимая, что лицемерная его роль велит вести себя скромно и благопристойно, он сдержал себя и не высказал просившихся на язык нежных слов, но, прикрываясь личиной святости, сказал:
— Сестра моя, я недостоин милостей, оказываемых мне небесами, однако стремлюсь и жажду уподобиться праведникам, служа господу в сей пустыне; божественной его воле было угодно, чтобы в этом происшествии я стал орудием спасения вашей жизни; хвала небу, все закончилось благополучно; теперь могу предложить вам убогую мою келью на эту ночь и на последующие, коль будет вам угодно, покамест не найдем чего-либо поудобней и не уляжется гнев брата вашего; от чистого сердца и из любви к ближнему предлагаю вам свой кров, ибо надел сие облачение ради того, чтобы творить добрые дела.
Руфина снова принялась благодарить, проливая притворные слезы, — у женщин это легко делается; предложение она, конечно, приняла, оно было весьма существенно для ее замысла; так, оба направились к келье, причем отшельнику, уже охваченному страстью к Руфине, приходили в голову всякие грешные мысли; пока шли, коварная прелестница прикидывалась еще более усталой, чем была, и Криспин, ободряя, то и дело поддерживал ее под руку. Но вот он отпер дверь кельи, и они вошли внутрь; вся обстановка состояла из скамьи, где Криспин якобы спал, да грубого столика, в головах постели висело распятие, в ногах лежал череп, и тут же, на гвозде, висела плеть.
Руфина весьма изумилась, она уже стала жалеть, что пришла сюда, — убожество кельи и смиренное поведение хозяина словно бы противоречили тому, что говорили в лесу три вора. Заметив, что она внимательно разглядывает все его добро, Криспин молвил:
— Вам, сестрица, наверняка гостиница эта кажется убогой, и вы боитесь, что не удастся поспать с удобствами; но не печальтесь, вам повезло — нынешней ночью нет никого из молельщиков, приходящих в мою келью на девятидневные моленья, а они люди предусмотрительные и держат тут про запас кое-какое постельное белье.
Лицемер солгал — он уже успел выведать у Руфины, что та не из Малаги, и потому без опаски наплел ей, будто у него тут есть постель для молельщиков; на самом же деле он, чтобы спать с удобствами и приятностью, для себя держал мягкие тюфяки и всякое белье, чтобы можно было устроить отличную постель для одного, а то и для двоих, ибо у него частенько гащивали темные люди; постельные принадлежности и прочий скарб прятал он в подвале, тайно ото всех вырытом под кельей, хранилище вещей, которые, без согласия их хозяев, приносили сюда воры. Святоша попросил гостью подождать, проворно спустился в подвал и принес оттуда постель, которую и постелил в отдельной каморке, рядом с его комнаткой; поужинали они несколько лучше, чем ожидала Руфина, — на закуску были отменные фрукты, хорошо приправленная олья и крольчатина, оставленная, по словам Криспина, одним из его почитателей, делавшим ему много добра. Руфина, подавляя природную свою веселость, держалась за ужином очень чинно и притворялась, что из-за перенесенных невзгод совсем не может есть; отшельник тоже старался скрыть, что по его аппетиту ему и двух таких ужинов мало; из приличия он, под стать Руфине, в еде не давал себе воли, зато вволю глазел на гостью в течение всего ужина. После десерта он, разумеется, произнес благодарственную молитву — как и благословение в начале ужина, — затем, сняв со стола бедную, но опрятную скатерку, осведомился, почему хотел убить Руфину ее брат, и попросил рассказать все без утайки. Она же, якобы из чувства благодарности и долга перед радушным хозяином, с готовностью согласилась.
— Как ни тяжко мне, святой отец, — сказала она, — воскрешать былые печали, я вам столько обязана, что не могу выказать неблагодарность и не исполнить ваше желание; приготовьтесь же слушать, история моя такова.
Родом я из Альмерии, родители мои благородного звания, еще их предки искони жили в этом городе; детей у них было всего двое — брат, на год меня старше, да я, и когда родители наши умерли, мне было пятнадцать лет; юная и, как видите, недурная собой, я была окружена вздыхателями, искавшими моей руки, однако брату ни один из них не нравился, у каждого он находил изъяны то ли в происхождении, то ли в самой его особе, так что все были отвергнуты; причина, полагаю, состояла в том, что брат хотел поместить меня в монастырь, где жили в монахинях две моих тетки, а навели меня на эту догадку настойчивые уговоры теток постричься в их монастырь; но я, не питая влечения к монашеской жизни, не давала согласия, за что брат весьма был мною недоволен. В ту пору приехал в наш город из Фландрии некий идальго, оставивший Альмерию еще ребенком; за воинские заслуги он был пожалован чином капитана от инфантерии, а затем и от кавалерии; пожелав возвратиться на родину и получив на то соизволение генерала, он явился в Альмерию и поразил всех щегольскими нарядами, хоть состояние у него было небольшое, а в его отсутствие еще уменьшилось из-за выплаты больших процентов. Однажды он приметил меня в храме, разузнал, кто я, и, по всей видимости влюбившись, стал за мной ухаживать и посылать письма; чтобы не утомить вас многословием, скажу лишь, что его учтивость, дворянское, как и у меня, происхождение и многие достоинства побудили меня ответить на его чувство, и я, уверенная, что он все равно станет моим супругом, отворила ему дверь нашего дома; страшиться ему было нечего, ибо мой брат в это время лежал больной, страдая длительным и тяжким недугом, от которого не чаял оправиться. О, боже, как жаль, что он не умер, тогда не довелось бы мне испытать все эти ужасы! Один из моих поклонников, позавидовав счастливчику, который, только приехав, добился от меня таких милостей, стал за ним следить и однажды заметил, как он вошел в мой дом, а затем вышел в самый неурочный час; чтобы отомстить мне за пренебрежение, завистник надумал сообщить брату, что творится в его доме; и вот, придя навестить больного, он с глазу на глаз рассказал обо всем, что видел. Брат в ту пору уже несколько поправился, начал вставать с постели — ему не потребовалось особых усилий, чтобы своими глазами увидеть то, о чем ему донесли. Отомстить сразу он не мог, был еще слишком слаб, а потому отложил свершение мести до более удобпого случая; то, что я обратила свои взоры на капитана, разгневало его до чрезвычайности, любой другой выбор был бы для него менее огорчительным, так как в свое время у него вышла крупная ссора с братом капитана и отношения между ними были враждебными.
