Висенте Эспинель - Жизнь Маркоса де Обрегон
– Дорогая, я пущу тебе немного крови.
– Зачем нужно пускать кровь? – спросил я.
– Из-за падения, – ответил доктор.
– Так разве она упала, – спросил я, – с башни Сан Сальвадор, чтобы пускать ей кровь?
– Вы мало понимаете, – сказал доктор, – потому что от этой контузии при падении, если сдвинулись ипохондрические части[58] и почки, могло произойти непоправимое profluvium sanguinis,[59] а от ливора[60] на лице может остаться вечный шрам.
– А потом, – сказал я, – полуденный артур вступит в метафизическую окружность телесной вегетативности и кровь печени извергнется.[61]
– Что такое вы говорите, – сказал доктор, – я вас не понимаю.
– Не понимаете меня? – сказал я. – Но еще меньше ваша жена понимает вашу милость; неужели для того, чтобы сказать, что удар при падении может вызвать какое-нибудь кровоизлияние и оставить знак на лице, нужно произнести столько педантичных ученых слов, как контузия, ипохондрия, профлувиум, ливор, шрам! Приложите немного бальзама, или белой мази,[62] или сока листьев редьки и можете смеяться над всем остальным.
– Я тоже думаю, что это будет лучше, – смеясь, сказала она, – но хуже то, что у меня пропало желание есть.
– Положи, – сказал доктор, – немного полыни в устье желудка и поставь клистир; после этого и фрикации нижних частей,[63] вместе с эксонерацией желудка,[64] все это прекратится.
– Опять? – сказал я. – Этих молодых врачей, должно быть, не заставишь говорить на понятном языке!
– Так что же, вы хотите, – сказал доктор, – чтобы люди ученые говорили так же, как и невежды?
– Что касается сущности, – сказал я, – конечно нет; но в смысле языка – почему им не говорить так, чтобы их понимали?
– Графа Лемос, дона Педро де Кастро,[65] человека очень здорового, когда он отправился посетить свои владения в Галисии,[66] от дорожной усталости захватила болезнь, которую врачи называют геморроем, так как он был очень крупным и толстым и пил очень много воды; и так как при нем не было врача, Диего де Осма сказал ему: «Здесь есть один врач, который уже несколько дней хочет пощупать пульс вашей сеньории». – «Так призовите его», – сказал граф. Позвали его, и добрый человек, знавший болезнь, очень обдумал медицинскую риторику, рассчитывая этим путем приобрести благосклонность графа. И, надев на себя очень потертое и полинявшее черное платье и огромный перстень, похожий на наконечник вертела, он вошел в зал, где находился граф, со словами: «Целую руки вашей сеньории»; а граф ему: «Пусть будет в добрый час ваш приход, доктор». Врач продолжал: «Мне говорили, что ваша сеньория страдает от болезни орифисио». Граф, чрезвычайно любивший простоту, сейчас же распознал его и спросил: «Доктор, что вы хотите сказать этим орифисио – золотых дел мастер или что-нибудь другое?[67]» – «Сеньор, – сказал доктор, – орифисио – это та часть тела, через которую истекают, освобождаются и извергаются внутренние нечистоты, остающиеся от переваривания пищи». – «Объясните получше, доктор, а то я вас не понимаю», – сказал граф. А доктор говорит: «Сеньор, слово «орифисио» происходит от os, oris,[68] и facio, facis,[69] приблизительно os faciens;[70] потому что как у нас есть рот, через который входит пища, так есть и другой, через который выходит остаток». Граф, хотя и больной, умирая со смеху, сказал ему: «Так это называется по-кастильски[71] вот как, – и назвал это настоящим именем, – уходите, вы плохой врач, потому что вы все превращаете в пустую риторику». Так что медик погубил себя тем, чем думал приобрести доверие графа. Он убежал, а граф так смеялся, что заставил дрожать постель и даже зал; и я твердо уверен, что для больных является облегчением, если врач говорит на понятном для них языке, чтобы не повергать в беспокойство бедного пациента. Кроме того, врачи обязаны быть мягкими и приветливыми, с веселым лицом и ласковыми словами; хорошо, если они расскажут больным несколько острот или коротеньких анекдотов, чтобы развлечь их; пусть они будут любезны, чисты и благоуханны и настолько внимательны к больному, чтобы казалось, что они заботятся об одном только этом посещении; пусть они посмотрят, хорошо ли сделана постель больного в смысле опрятности и чистоты, и поступают, как доктор Луис дель Валье, который всех, даже в то время когда их соборовали, ободрял, давая им надежду на выздоровление; потому что бывают врачи, настолько невежественные в обращении и простой вежливости, что, даже когда человек не болен, они, чтобы поднять цену своему труду и увеличить свой доход, говорят больному, что его состояние опасно, чтобы оно действительно стало таким; и хорошо, чтобы, раз они считают себя слугами природы, они были ими вполне. Я не говорю о тысяче небрежностей, какие бывают в их распознавании болезней и в применении лекарств.
– Это очень свойственно старым врачам, – сказал мой хозяин, – подходить к делу исподволь, как вы этого хотите, и обращать внимание на эти пустяки. Мы же, неотерики,[72] идем другим путем; для лечения у нас есть метод очищения желудка и пускания крови, вместе с несколькими эмпирическими средствами, чем мы и пользуемся.[73]
– И все-таки из-за этого, – сказал я, – я избегаю лечиться у молодых врачей, потому что у меня был один друг, молодой по возрасту и по опытности, очень ученый, пользовавшийся моим доверием благодаря разным изречениям Гиппократа,[74] приводимым им наизусть в подходящих случаях и произносимым с некоторым жеманством, и я отдался в его руки, когда меня впервые схватила подагра. Я вышел из этих рук с двадцатью потами и втираниями, и он мне задавал бы их до сегодня, если бы я сам не нашел у себя пульса с интеркаденциями.[75] Тогда, сказав, что мы ошиблись в лечении, – как будто я тоже в этом ошибался, – он меня покинул и ушел от меня со смущением и стыдом; но я, будучи здорового телосложения и хорошо заботясь о себе, поправился и, по выздоровлении, встретился с ним на площади Ангела лицом к лицу, причем его лицо было цвета перца, а мое желтушным, и я обошелся с ним так, что он вышел из-под моего языка хуже, чем я из его рук. Великие врачи, каких я знал и знаю, приходя к больному, с большим вниманием стараются узнать происхождение, причину и состояние болезни и преобладающие соки пациента,[76] чтобы не лечить холерика, как флегматика, и сангвиника, как меланхолика; и даже, если это возможно – хотя не существует науки об индивидуальных особенностях, – узнать тайные свойства больного; в таком случае лечение достигает цели, а врачи приобретают доверие.
– Никогда еще за свою жизнь, – сказал доктор, – не видывал, чтобы эскудеро был таким лисенсиатом.
– Но у меня еще больше дерзости,[77] – сказал я, – потому что, видя истину беззащитной, я бросаюсь ей на помощь, не думая о жизни и душе.
– Что вы знаете об интеркаденциях, – сказал доктор, – и какие у вас признаки подагры, так как вы избежали одного и не страдаете от другой?
– Интеркаденции, – отвечал я, – у меня были и после того, так как я перенес тяжкие болезни, но я не падал духом, а даже ободрял одного молодого и очень учтивого врача, который меня лечил в Малаге, потому что он очень смутился, обнаружив их в моем пульсе, так что в данном случае я был врачом, а он пациентом; и хотя мне говорят, что это особенное свойство моего пульса, он имеет все признаки интеркаденций. А когда я избавился от этой жесточайшей лихорадки, от которой я вылечился кувшином холодной воды, вылив ее себе на грудь, у меня появились огромнейшие скопления газов в животе, от которых мне этот врач дал немецкое средство, такое, что, если бы я применял его, надо мной издевались бы ребята, как я издевался над ним, потому что человеку холерическому и родившемуся в жарком климате он велел никогда в жизни не пить ни капли воды. А от подагры он предохранил меня советом Цицерона, гласящим, что истинное здоровье заключается в употреблении пищи, идущей нам на пользу, и в избежании причиняющей вред. Я не употребляю влажной пищи, не пью во время еды, не ужинаю, пью воду, а не вино, каждое утро, прежде чем встать с постели, я делаю очень сильное растирание, начиная с головы и проходя по всем членам до ступней, а когда чувствую тяжесть в желудке, то вызываю рвоту; всем этим и воздержанностью в других вещах я предохраняю себя от подагры.
Пусть ваша высокопреосвященная сеньория[78] простит мне, если я утомляю вас этими пустяками, случившимися со мной у этого врача, но я говорю о них потому, что, может быть, их прочтет кто-нибудь, кому они принесут пользу.
Тогда доктор сказал мне:
– Ради вашей жизни, скажите мне, учились ли вы и где, потому что ваше поведение настолько приятно во всем и вы так мне нравитесь, что, будь я знатным принцем, я никогда не расставался бы с вами.
– О том же самом, – сказала жена, – прошу вас и я, отец моей жизни, – и пусть Бог даст вам очень долгую, – расскажите нам о своей жизни; потому что вы ведете себя так, что этот рассказ будет, наверное, чрезвычайно занимательным: для доктора по содержательности, а для меня из расположения к вам.
