Франсуа Рабле - Гаргантюа и Пантагрюэль
Ей-же-ей, я тону, я теряюсь, у меня глаза разбегаются в бездонной пучине этого ссужающего и должающего мира! Смею вас уверить, что ссужать – дело Божье, должать – геройская доблесть.
Слушайте дальше. Этот ссужающий, должающий и занимающий мир настолько добр, что, завершив свое питание, он уже начинает думать о том, как бы ссудить тех, кто еще не родился, и с помощью такой ссуды, буде окажется возможным, обессмертить себя и размножиться в таких же точно существах, то есть в детях. С этой целью каждый орган почитает за нужное выделить некоторую часть наиболее ценной пищи и послать ее вниз, а там природа уже приготовила удобные сосуды и приемники, через которые эта пища окольными и извилистыми путями спускается в детородные органы, принимает надлежащую форму и, как у мужчин, так и у женщин, отыскивает подходящие места, служащие для сохранения и продления человеческого рода. И все это совершается через посредство взаимных ссуд и долгов, – отсюда ведь и пошло выражение: брачный долг.
Отказывающего природа карает сильным раздражением во всех членах и расстройством чувств, ссужающему же дарует наслаждение, радость и негу.
Глава V
О том, как Пантагрюэль порицает должников и заимодавцев
– Я понял вашу мысль, – заметил Пантагрюэль, – вы, я вижу, отлично умеете рассуждать и говорите с жаром. Однако ж если бы вы проповедовали и разглагольствовали до самого Троицына дня, все равно вы, к своему изумлению, ни в чем бы меня не убедили. Вы зря тратите свое красноречие: я никогда не залезу в долги. В апостольском послании прямо говорится: «Не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви».
Вы пользуетесь прекрасными графидами и диатипозами, и они мне очень понравились, но вот что я вам на это скажу: представьте себе, что некий продувной надувала и неуемный заемщик опять явится в город, где все уже знают его повадку, – его появление повергло бы жителей в такой же точно страх и трепет, словно к ним явилась чума в том самом обличье, в каком она предстала в Эфесе перед философом тианским[486]. По-моему, персы были правы, утверждая, что второй порок – лгать, а первый – быть должным. Ведь обыкновенно долги и ложь тесно между собою связаны.
Я не хочу, однако ж, сказать, что никогда не следует брать в долг, что никогда не следует давать взаймы. Нет такого богача, который никогда не был бы должен. Нет такого бедняка, у которого никогда нельзя было бы занять.
Подобные случаи предусматривает в своих законах Платон: он разрешает брать воду из соседнего колодца, только после того как вы изрыли и перекопали свой собственный участок и поискали у себя слоя земли, именуемого глиноземом (то есть горшечной глины), а в нем – источника или же родника. Надобно заметить, что благодаря своему составу эта жирная, крепкая, гладкая и плотная земля долго держит влагу, утечка же и испарения при таких условиях затруднены.
Итак, это очень стыдно – везде и всюду, направо и налево занимать, вместо того чтобы трудиться и зарабатывать. Давать взаймы, по моему разумению, следует только тогда, когда труженику не хватает на жизнь его заработка или же когда он нечаянно и внезапно теряет свое достояние.
Оставим, однако ж, этот разговор. Вперед с кредиторами не связывайтесь, а от того, что было в прошлом, я вас избавляю.
– Мне остается только поблагодарить вас, – молвил Панург. – И если наша благодарность должна равняться тому расположению, какое к нам выказывают наши благодетели, то моя благодарность вам безгранична и беспредельна, ибо той любви, которую вы по доброте своей мне выказываете, цены нет, – она превосходит любой вес, число и меру, она безгранична и беспредельна. А вот если размеры благодарности должны соответствовать размерам благодеяния и той радости, которую испытывают облагодетельствованные, тут уж мне за вами не угнаться. Вы делаете мне много добра, больше, чем следует, больше, чем я заслужил, больше, чем я, откровенно говоря, того стою. Впрочем, не так много, как вам, вероятно, кажется.
Не это, однако ж, меня гнетет, не это меня точит и гложет. Когда я расплачусь с долгами, в каком я окажусь положении? Первые месяцы мне придется несладко, уверяю вас: ведь я не так воспитан и к этому не привык. Очень я этого боюсь.
Ко всему прочему, теперь кто только в Рагу ни пукнет, так уж непременно мне в нос. Все п….ны на свете, когда пукают, обыкновенно приговаривают: «Получай, кто расквитался!» Дни мои сочтены, это уж я чувствую. Сочинить эпитафию поручаю вам. И умру я весь как есть запуканный. Если какой-нибудь женщине, которая мучается от рези в животе, обычные ветрогонные средства не принесут пользы, то ей наверняка поможет порошок из моей непотребной и запуканной мумии[487]. Какую бы слабую дозу ни назначил ей лекарь, она от нее так начнет пукать, что сама удивится.
Вот почему я покорнейше вас прошу: оставьте за мной сотенки две-три долгов по примеру короля Людовика Одиннадцатого, который хотел было избавить от судебной ответственности Миля д’Илье, епископа Шартрского, но потом, уступив настойчивой его просьбе, оставил ему несколько тяжб – для упражнения. Уж лучше я откажусь в пользу кредиторов от доходов с моей улитни, да еще и с жукильни на придачу.
– Давайте прекратим этот разговор, – заметил Пантагрюэль, – я уже вам сказал.
Глава VI
Почему молодожены освобождаются от воинской повинности
– А каким это законом заведено и установлено, – осведомился Панург, – что насадившие виноградник, построившие новый дом и молодожены получают отсрочку на год по призыву на военную службу?
– Законом Моисея, – отвечал Пантагрюэль.
– Но почему же именно молодожены? – спросил Панург. – До виноградарей мне нужды нет, – слишком я для этого стар: пусть лучше позаботятся о тех, кто снимает урожай. И новостроители из мертвого камня также не занесены в книгу живота моего. Я созидаю живые камни, то есть людей.
– По моему разумению, – сказал Пантагрюэль, – цель здесь была такова: пусть-де молодожены первый год вдоволь насладятся любовью, займутся произведением на свет потомства и обзаведутся наследниками. Таким образом, если даже на второй год их убивали на войне, имя их и герб переходили к детям. А заодно удостоверялись, бесплодна новобрачная или плодовита (годичный опыт считался достаточным ввиду зрелого возраста, в каком тогда вступали в брак), с тем чтобы в случае смерти первого мужа как можно лучше пристроить ее вторично: плодовитую выдавали за того, кто мечтал о приращении своего рода, бесплодную же за того, кто не жаждал иметь детей, а брал жену за ее добродетели, сметку, привлекательность, – только ради домашнего уюта и ведения хозяйства.
– А вареннские проповедники порицают второй брак, – сказал Панург, – они говорят, что это безумие и позор.
– Для них это все равно что перемежающаяся лихорадка, – подтвердил Пантагрюэль.
– Да и для отца Скоблисия тоже, – продолжал Панург. – Когда он проповедовал в Парилье и громил второй брак, то прямо так и объявил: он, дескать, клянется, пусть, дескать, его сейчас черт схватит, но только он предпочитает лишить невинности сотню девиц, нежели вложить шпагу в ножны хотя бы одной вдовушке.
Мне ваш довод кажется разумным и веским. Ну, а что вы скажете, если я вам предложу такое объяснение: молодоженам давали отсрочку на год по призыву на том основании, что в течение всего первого года они наиграются вдоволь со своими дражайшими половинами (а ведь это их право и их долг), опустошат свои сперматические сосуды и по этой причине бывают такие заморенные, истощенные, изнуренные и чахлые, что, когда настает день сражения, они предпочитают нырнуть, как утки, в обоз, но только не быть вместе с воинами и отважными ратоборцами там, где воинствует Энио и где сыплются удары, ибо под знаменами Марса никто из них не способен нанести настоящий удар? И то сказать: все лихие удары они уже нанесли под пологом своей подруги – Венеры.
И вот вам доказательство – мы и сейчас еще среди прочих сохранившихся у нас древних обычаев и обрядов наблюдаем во всех порядочных домах такое обыкновение: молодожена по прошествии стольких-то дней посылают проведать дядюшку, чтобы временно разлучить мужа с молодой женой, чтобы он отдохнул немного, окреп, а затем, по возвращении, со свежими силами снова ринулся в бой, хотя у большинства нет ни дяди, ни тети. Да вот, недалеко ходить: после сражения под Рогоносом король Пук, собственно говоря, не уволил нас вчистую, меня и Цып-цыпа, а просто отпустил домой на поправку. Между прочим, Цып-цып все еще ищет свой дом. Когда я был маленький, крестная мать моего дедушки говорила мне:
Молитвы только тот твердит,В чью душу их слова запали.Один флейтист сильней дудит.Чем два, которые устали*.
Укрепляет меня в моем мнении то обстоятельство, что виноградари первый год почти никогда не едят своего винограда и не пьют вина собственного разлива, а равно и строители не живут в своих новых жилищах, оттого что боятся задохнуться из-за недостатка воздуха, о чем с таким знанием дела толкует Гален в книге второй О затруднительности дыхания.
