Франко Саккетти - Новеллы

Сборщик этот говорит: «Антонио, подойди-ка сюда и отведай хорошего винца».

Тот отвечает, что не желает пить.

– «Ты это, конечно, сделаешь». Сборщик тянет его за плащ, ведет куда нужно и говорит: «Присядь-ка!»

Тот отвечает: «В этом нет надобности» – и ни за что не хочет сесть.

Тут сборщик говорит: «Я могу и усадить человека насильно, желая оказать ему честь». И все понуждают Антонио сесть на скамью.

Когда тот садится, то всем кажется, что он сел на мешок со стеклом.

Сборщики спрашивают тогда: «Что это под тобой, что так сильно затрещало? Привстань-ка немного!»

Старший говорит: «Антонио, тебе следует желать, чтобы мы исполняли наши обязанности. Мы хотим посмотреть, что находится под тобой и что производит такой треск».

Антонио отвечает: «Подо мной нет ничего», и он поднял плащ, говоря: «Это, должно быть, заскрипела скамья».

– «Какая там скамья? Это не похоже на скрип скамьи. Подними-ка плащ, причина должна быть иная». И они заставляют его потихоньку поднять плащ. Коротко говоря, они видят нечто желтое, стекающее по его чулкам, и спрашивают: «Что это такое? Мы хотим осмотреть штаны, откуда как будто течет эта жидкость».

Антонио слегка передернуло. Другой сборщик быстро встает и говорит: «У него штаны полны яиц».

Антонио отвечает им: «О, не сомневайтесь: все яйца были битые, и я не знал, куда их положить, а что касается пошлины, то это сущий пустяк».

Сборщики спросили: «Их, должно быть, было несколько дюжин?»

Антонио ответил: «Честное слово, их было всего только три десятка».

Сборщики тогда сказали: «Вы как будто порядочный человек и даете честное слово, но как нам верить вам? Если вы обманываете город по такому пустячному поводу, то можете это сделать и в крупном деле. Знаете, как говорится: „Если собака лижет золу, ей нельзя доверить муки!" Ну, ладно, оставьте нам залог, а завтра утром вам придется сходить по начальству и рассказать о случившемся».

Тут Антонио воскликнул: «О, боже мой, я буду опозорен! Возьмите все, что хотите».

Тогда один из сборщиков предложил: «Ну, хорошо, не будем позорить граждан. Плати вместо одного динария тридцать».

Антонио опустил руку в кошелек и заплатил восемь сольдо, а затем дал им один гроссо и прибавил: «Берите и выпейте на него завтра утром, но я прошу вас об одном: ничего и никому не говорите».

Они обещали так и сделать, а Антонио отправился с седалищем, вымазанным яичницей.

Когда он вернулся домой, жена спросила его. «Что ты делал там столько времени? Я думала, ты остался в городе».

– «Черт возьми, – ответил тот, – я сам не знаю», и он стал поддерживать себя внизу руками и пошел, широко расставляя ноги, словно у него была грыжа.

Жена спросила: «Уж не упал ли ты?»

Тогда Антонио рассказал о том, что с ним приключилось. Когда жена услышала это, то принялась восклицать: «О жалкий неудачник, слыхали вы что-нибудь подобное, будь то в сказке, будь то в песне? Дай бог здоровья сборщикам, которые тебя опозорили, как ты того заслуживал».

Антонио же сказал ей: «Ну, замолчи».

Но она продолжала: «Что тут молчать! Будь проклято все твое богатство, когда оно доводит тебя до такого срама! Ты, верно, хотел высиживать яйца, как курицы, когда они выводят цыплят. Разве тебе не стыдно, что эта новость обойдет всю Флоренцию и ты останешься навсегда опозоренным?»

Антонио же ответил: «Сборщики обещали мне молчать».

Жена на это сказала: «Вот еще новая интересная новость. Мы не доживем до завтрашнего вечера, как вся округа будет знать об этом». (И так и случилось, как она сказала).

А Антонио ответил ей: «Ну, так вот, жена, я ошибся. Будет об этом твердить. Разве ты сама никогда не ошибалась?»

Она ответила на это: «Разумеется, я, вероятно, ошибалась, но – чтобы класть себе в штаны яйца, – этого не бывало».

Тут Антонио заметил ей: «О, так ведь ты их и не носишь».

А жена ему в ответ: «Велика беда, что я их не ношу. А если бы я их и носила, то скорее ослепла бы, чем поступила бы так, как ты. И мне стыдно было бы показаться после этого на глаза людям. Чем больше я об этом думаю, тем больше удивляюсь, что ты из-за каких-то двух динариев покрыл себя навсегда позором! Если бы ты еще мог соображать, то навсегда бы утратил веселость. Ведь вот и мне будет стыдно появиться среди женщин и всю жизнь будет казаться, что обо мне будут говорить: посмотрите, вот жена того, кто прятал в штанах яйца!»

Тут Антонио сказал ей: «Ну, будет об этом! Остальные молчат, а ты, кажется, хочешь все разгласить».

Жена ответила ему: «Я-то помолчу, но не станут молчать те, которым это известно. Говорю тебе, муж мой, тебе и раньше цена была не велика, а сейчас уже оценят тебя по твоим заслугам. Меня выдавали замуж за богача, но, можно сказать, выдали за негодного человека».

Антонио, которого жена уже не раз назвала дураком, подумал и сознался наконец, что совершил большую гадость и что жена его говорит сущую правду. И он смиренно попросил ее помириться с ним и впредь, если он в чем напутает, чтобы она посчиталась с ним сама. Жена начала немного успокаиваться и сказала ему: «Ну, ладно. Неси свою голову на базар, а мне она ни к чему».

На этом дело и кончилось. Разве мы не скажем после этого, что женщины часто в отношении многих положительных качеств гораздо выше мужчин? Какими различными способами эта достойная женщина отделала своего мужа. Она настолько же отличилась среди женщин, насколько он унизил себя среди мужчин. Всякий рассказ в конце концов всегда теряет свой интерес, но не во Флоренции, где об этом случае всегда рассказывали на потеху граждан и в осуждение нашего приятеля Антонио. А он сам, чтобы служанка не заметила, снял с себя штаны и приказал поутру согреть себе крутого щелока и вылил его чуть свет в таз, а вечером велел подать еще таз щелока, в котором вымылся снова. Но на простыне продолжали оставаться желтые пятна, которые вышли только после нескольких ванн. Эти ванны были совершенно необходимы, так как желтки вместе с белками и скорлупой образовали корку, заклеившую все его седалище. Таким образом, этот жалкий человек сберег пошлину за тридцать яиц и был опозорен настолько, что об этом случае рассказывали долгое время и рассказывают еще и сейчас.

Новелла 148

Как в двух последних новеллах вы слышали о плохо удавшихся попытках некоторых граждан обмануть городских сборщиков податей, причем пострадали и кошельки их и честь, так в этой новелле я хочу рассказать об одном человеке, обманувшем свой город, и которому этот обман принес больше пользы, чем вреда.

Во Флоренции жил и поныне здравствует некий человек по имени Бартоло Сональини,[404] весьма предприимчивый купец, что явствует особенно из новеллы, которую я расскажу. Когда флорентийцы вели самую жестокую свою войну с графом Вирту,[405] и стали обсуждать распределение налогов и податей, то Бартоло сообразил: «Теперь они созовут членов семерок и составят совет,[406] который обложит также купцов, а обложение будет такое, что, кто не позаботится о себе сам и кому бог не придет на помощь, будет разорен». Поэтому, видя, что настало время, но что дело еще тянется, Бартоло, поднявшись утром, спускался к входной двери, и когда кто проходил мимо, то окликал его и спрашивал, а сам наружу не показывался: «Звонили ли на собрание?»

Приятель отвечал на это: «Что это значит, Бартоло?»

А тот говорил: «Ах, беда, брат мой, я разорен, потому что послал кое-какие товары за море, а море их у меня отняло, и это меня совершенно разорило. Для поддержания своей чести я должен выплатить некоторым людям большую сумму денег: они же, угадывая мое положение, которое настолько бедственно, что едва ли кто может это учесть, требуют уплаты, и видит бог, есть ли у меня чем им заплатить».

Приятель говорит ему: «Жаль мне тебя», и уходит с богом.

На другое утро, когда кто проходил мимо, Бартоло, стоя у приоткрытой двери, окликал то одного, то другого, спрашивая: «Ты не знаешь, звонили уже на совет?»

Кто говорил да, а кто нет, а иные спрашивали: «Что это значит, Бартоло?»

И он отвечал: «Мне не до шуток, мне остается одно из двух: либо покинуть этот мир, либо умереть в тюрьме, потому что одно дело, которое у меня было за морем, меня вовсе разорило, и, можно сказать, я нахожусь теперь между молотом и наковальней».

Он вел разговоры такого рода в течение более чем месяца, пока семерка не начала собираться и распределять налоги и подати. Когда дошел черед до Бартоло Сональини, каждый говорил: «Он разорен и прячется от долгов».

Один говорил: «Это верно: на днях он не решался утром выйти из дома и спрашивал, звонили ли на совет».

А другой добавлял: «Он говорил мне то же самое».

Третий подтверждал: «То, что они говорят, сущая правда. Корабль, шедший в Тунис,[407] как мне рассказывали, принес ему беду».