Никита Хониат - История
Так-то умертвил Андроник Константина Макродуку и Андроника Дуку, и такую-то они получили от него награду за свою преданность и услуги. А спустя немного времени он повесил по ту сторону пролива, называемого Перамой, и двух братьев Севастианов за то, что будто бы они злоумышляли на его жизнь. И вот такими-то и другими подобными делами, а часто и еще худшими, постоянно занимался Андроник.
7. Между тем Алексей Комнин, происходивший от одной крови с царем Мануилом — он был сын его племянника — и занимавший при нем должность виночерпия, был сослан Андроником в Скифию, бежал оттуда и, как какой-нибудь крылатый змей, перенесся в Сицилию. Явившись к тамошнему тирану Вильгельму, он открылся ему и рассказал, кто он {376} такой. С ним был и Малеин, родом из Филиппийской области, человек незнатного рода, судьбой незамечательный и никакими подвигами не прославившийся. Оба они питали и таили в себе злобу главным образом против Андроника; первый негодовал, может быть, и справедливо, а Малеин — из угождения Комнину, и вместе для того, чтобы не знавшим его людям показаться человеком достойным внимания. Но эта их злоба обратилась ко вреду отечества: они рассказали королю не на ухо, но в слух многих — причем чуть не гладили его пяток и, как собаки, чуть не лизали их своими языками,— рассказали со всей увлекательностью не то, от чего должен был пострадать Андроник, но то, что могло побудить сицилийского тирана на завоевание римских областей как на легкую добычу. Воспламененный их речами, тем более что рассказы их были вполне согласны и сходны с тем, что он часто слышал от своих единоплеменников латинян, которые служили прежде по найму у римлян и терлись в императорском дворце, а в это время рассеялись в разные стороны вследствие жестокого и презрительного обращения с ними Андроника,— Вильгельм собирает все бывшие у него войска и нанимает множество иноземной пехоты и целые тысячи конницы, предложив щедрое жалованье и обещав еще большую награду. Переправив пехоту в Эпидамн и при первом же нападении овладев этим городом, а морские силы направив прямо в Фессалоникский залив, {377} он без боя, на известных условиях, занимает все области, лежащие между этими пунктами. Затем войска его в одно время окружили и опоясали Марсовым поясом славный город Фессалонику, и через несколько дней осады город был взят и занят неприятелем. Это произошло не оттого, что защитники его были слабы и неопытны в воинском деле, но преимущественно от бездеятельности военачальника Давида, из рода Комниных. Он оказался человеком, совершенно бесполезным для фессалоникийцев, и был большой мастер только на то, чтобы вечно бояться Андроника и изыскивать средства, как избежать его страшных рук. Ему приличнее было бы потонуть в пучине морской, или броситься с высокой скалы, или укрыться в горах и пещерах, или, подобно Пророку, бежать и быть проглоченным морским китом. Но он ничего подобного не сделал, а, по несчастной судьбе фессалоникийцев, управляя ими и бесчестно приобретя себе звание вождя, хотя был изнеженнее женщины и трусливее оленя, тайно чуть не звал к себе врагов, готовых взять и его и город Фессалонику, когда они были еще вдали, и всеми мерами старался добровольно отдаться в их руки живым. Поэтому, когда наступило время битвы, когда всякого рода оружие и машины двинуты были против города, он скорее был зрителем врагов, чем противоборцем. Во все продолжение осады он ни сам ни разу не пошел на вылазку, хотя защитники города сильно побуждали его к тому, ни {378} им не позволял этого делать, но подавлял отвагу жителей, подобно тому, как негодный охотник подавляет лучшие порывы собак. Никто не видел его в полном вооружении; шлема, лат, наколенников и щита он избегал, подобно изнеженным женщинам, ничего не знающим, кроме своего гинекея, и только разъезжал по городу, сидя на муле, в широких шароварах, застегнутых назади, и в великолепных сапогах, вышитых золотом до самых пяток. Когда машины били в стены и бросали камни на землю, свист бросаемых камней и гул поражаемых стен возбуждали в нем только смех. Когда начали показываться и осыпаться проломы, этот человек, сам нуждавшийся еще в няньке, забившись под прочную арку стены, говорил своим приятелям, людям самым негодным: «Послушайте, как ворчит старуха»,— старухой он называл самую большую стенобитную машину, которая много вредила городской стене, выбивая из нее камни. Имея, по несчастью, такого предателя своим хранителем, такого пирата — кормчим, такого отравителя — врачом, Фессалоника, после непродолжительного сопротивления, покорилась врагам.
События, последовавшие за этим, составляют другую Илиаду бедствий, ужасы которой выше трагических. Все дома в городе были покинуты жителями; не было ни жилища, в котором можно было бы спастись, ни переулка, который избавлял бы от убийц, ни подземельев, которые скрывали бы надолго. Ни жалобный вид {379} не возбуждал сострадания, ни просьбы не трогали: меч гулял по всем, и только удар, прекращавший жизнь, полагал предел неистовству. Напрасно многие сбегались и во святые храмы, тщетна была надежда и на святые иконы. Варвары, смешав Божеское и человеческое, не уважали Божественных вещей и не давали пощады прибегавшим в святые места. Какова была участь тех, которые оставались в простых домах, которые, то есть, тотчас же умирали от меча, или если и избегали смерти, то теряли все имущество,— что грабители считали величайшим благодеянием,— таков же был конец и тех, которые убегали в храмы, не говоря о другом великом несчастии — об ужасной смерти, какую терпели многие во святых храмах от тесноты, при стечении бесчисленного множества народа. Враги, с оружием в руках, врываясь в храмы, умерщвляли всех, кого встречали и, как жертвенных животных, беспощадно закалали тех, кого хватали. И могли ли щадить людей те, которые не уважали святыни и нисколько не боялись Бога? Но еще не столько удивительно то, что они похищали вещи, посвященные Богу, скверными руками касались того, что было неприкосновенно, и песьими глазами рассматривали то, что должно быть недоступно для взора,— сколько нечестиво то, что они повергали на землю святые иконы Христа и Его угодников, попирали их ногами и, если находили на них какое-нибудь дорогое украшение, срывали его как попало, а сами иконы выносили на {380} перекрестки для попрания прохожим или жгли для варения пищи. Всего же нечестивее и нестерпимее для слуха верующих то, что некоторые из них, взойдя на престол, перед которым благоговеют сами Ангелы, плясали на нем, безобразно прыгали, распевая какие-то варварские, отвратительнейшие народные песни; а потом, открыв студные части свои, испускали мочу и сквернили вокруг священного места, совершая возлияния злым демонам и приготовляя теплые ванны, в которых эти губители плавают после трудов, подъятых на изобретение несчастий для людей и на совершение ужасных зол. Наконец показались в городе сицилийские вожди и, удержав толпу от убийств, прекратили эти ужасы и положили конец резне. Один из них, весь в железных латах, сидя на коне, въехал в храм мироточивого мученика и только с трудом мог остановить неистовство солдат, одних ударяя плоской стороной меча, а другим нанося и действительные удары.
8. Впрочем, и после этого положение фессалоникийцев было несносно. Хотя убийство жителей на другой день по взятии города прекратилось, но зато наступили другие бедствия, которые многоразличными путями доводили несчастных также до смерти, заставляли даже предпочитать смерть жизни, так что, говоря словами многострадального Иова, многие искали смерти, но не находили. Конечно, и все вообще со взятыми на войне пленниками обращаются дурно, поступают немилосердно и делают все, что внуша-{381}ет гордость победителя, но латинянин, победивший врага и захвативший его в свои руки, есть зло самое несносное и неизобразимое словом. И если пленником его будет римлянин, и притом человек, вовсе не знающий итальянского языка и столько чуждающийся иностранных обычаев, что даже в одежде у него нет ничего общего с латинянами, то его считают существом, отверженным от Бога и осужденным на то, чтобы принять несмешанный сосуд и испить нерастворенную чашу гнева Божия. Какая смертоносная ехидна, какой ядовитый змей, блюдущий пяту, какой лев, губитель быков, пренебрегающий вчерашним ловом и питающийся только свежей добычей, может так неистовствовать, как неистовствуют бесчеловечные латиняне над своими пленниками? Они не трогаются мольбами, не смягчаются слезами, не умиляются ласковыми словами. Если бы кто приятно запел, для них это было бы то же, что крик коршуна или карканье вороны. Если бы чье пение было так очаровательно, что, подобно звукам Орфея, двигало бы камни, и такой певец напрасно касался бы струн лиры и тщетно начинал бы свою звучную песню. Если же иной раз варвар и тронется пением, то жестокосердная душа его считает это пение за предсмертную прекрасную песнь лебедя и затем снова принимается за убийство, по-прежнему остается безжалостной и, подобно твердой наковальне, не поддается никаким просьбам. Люди этого племени умеют удовлетворять только гневу, любят подчинять-{382}ся только его внушениям. Какого самого ужасного зла не сделает человек, ненавидящий римлян, собравший в сердце своем такую злобу к эллинам, какой никогда не собирал в себе и не порождал сам древний змей, враг человеческого рода? Проклятые латиняне считают чуть не раем страну, в которой нам досталось жить и собирать плоды; до безумия влюбленные в наши блага, они вечно злоумышляют против нашего рода и стараются всячески сделать нам зло. Иногда, соображаясь с обстоятельствами, они притворяются и нашими друзьями, но ненавидят нас, как злейшие враги. Даже и тогда, как говорят они слова ласковые, льющиеся тише и нежнее елея, и тогда слова их суть стрелы и острее меча обоюдоострого. Таким образом, между нами и ими утвердилась величайшая пропасть вражды, мы не можем соединиться душами и совершенно расходимся друг с другом, хотя и бываем во внешних сношениях и часто живем в одном и том же доме. Они, привыкшие ходить большей частью с поднятой головой и надменно выправляющие свой стан, обыкновенно смеются над кротостью нашего характера и над нашим смирением, происходящим от нашего скромного о себе мнения; а мы, презирая их гордость, хвастливость, спесь и надменность, наступаем на их поднятую кверху голову и доселе попираем ее силой Христа, дающего власть наступать на змей и скорпионов без всякого зла и вреда.
