Никита Хониат - История
6. Но так как Андроник не мог захватить в свои руки врага, находившегося вдали, то он обратил свой гнев на людей, бывших вблизи, как это нередко делают собаки, которые, находясь вдали от человека, бросившего в них камень, мстят ему лаем, а брошенный камень грызут зубами. Он отдал под суд дядю Исаакова Константина Макродуку и Андроника Дуку за то, что они уверили, что если Исаак получит свободу и возвратится в отечество, то будет полезным и верным слугой Андронику. Спустя несколько дней эти люди были и осуждены за оскорбление царского величества, несмотря на то, что принадлежали к партии Андроника, были самыми главными ее членами и вернейшими его друзьями. Макродука, кроме разных услуг, которые со всем усердием оказывал Андронику, был еще и женат на сестре Феодоры, о незаконной связи которой с Андроником мы уже несколько раз упоминали в своей истории. А Андроник Дука, человек развратный, скупой, с бесстыдным выражением лица, о делах Андроника, казалось, заботился больше, чем сам Андроник. Если Андроник хотел выколоть кому-нибудь глаза, то Андроник Дука, как будто научаемый исконным человекоубийцей, радующимся о несчасть-{372}ях людей, определял еще лишить его и рук или присуждал к виселице. Весьма часто он порицал Андроника и бесчеловечно упрекал за то, что он налагает наказания, далеко не соразмерные с преступлениями. Когда наступил пресветлый и благознаменитый день, в который празднуется Вознесение на небо с плотию Господа и Спасителя нашего, во дворце назначается собрание и приглашаются почти все, принадлежащие к царскому двору. Поэтому люди всякого рода и народа со всех сторон стремились и спешили туда, где находился царь Андроник. Он жил в это время в так называемом внешнем Филопатии, а собиравшиеся по ошибке сошлись в так называемый Манганский дворец, который находился во внутреннем Филопатии и который Андроником впоследствии разрушен. Когда народа собралось много, даже очень много, когда пришли все, кому следовало быть,— вдруг, сверх ожидания собравшихся, выводят из устроенных там низких темниц Дуку и Макродуку и, как осужденных, ведут под конвоем ко дворцу. Думая, что их ведут к суду, и полагая, что они увидят царя в окнах верхнего этажа, Дука и Макродука оправляли на себе платье, поднимали глаза вверх, почтительно слагали руки. Но тут Стефан Агиохристофорит, которого современники называли Антихристофоритом, изменяя имя сообразно с его делами, потому что он действительно был бесстыднейшим из слуг Андроника, преисполненный всякого беззакония, схватил камень, ка-{373}кой только мог взять рукой, и, бросив его в Макродуку, как человека более почтенного и по родству с царем, и по преклонным летам, и по множеству богатств, убеждал всех последовать его примеру. При этом он осматривал все собрание и если замечал, что кто-нибудь не бросает камней, того осмеивал, бранил как неверного царю и уверял, что он скоро подвергнется тому же наказанию. Вследствие таких угроз, все собравшиеся взялись за камни и стали бросать их в этих мужей — жалкое и невероятное зрелище,— так что из камней образовалась большая куча. Затем, когда они еще дышали, их подняли люди, которым было поручено это дело и, закрыв их покрывалами, какими обыкновенно покрываются вьюки на мулах, отнесли Дуку в отдаленное место, отведенное иудеям для кладбища, а Макродуку переправили на ту сторону пролива, на противоположный Манганскому монастырю высокий берег, и повесили обоих. Тогда-то в первый раз жители Константинополя увидели то, что прежде и для самого слуха казалось невероятным; о чем прежде они и слышать не хотели, то теперь было у них перед глазами и то они оплакивали. Размышляя об этой казни, они находились в безвыходном положении, не знали, что делать, и испытывали двойное мучение. С одной стороны, они терзались страданиями единоплеменников, а с другой, представляя себе, что беда скоро дойдет и до них, они терпели более продолжительное мучение, чем те, кото-{374}рые уже подверглись страданиям. Эти с наступлением бедствия, о котором прежде помышляли, уже избавились от тяжкого ожидания, а у них постоянное ожидание беды и представление будущего, как будто уже наступившего, и ночью отнимало сон, и днем больше всякого бича терзало душу. И что всего удивительнее, так страдали не только те, у которых совесть не совсем была покойна, оттого что они желали и замышляли сделать зло Андронику, но и те, к которым он был расположен, которым постоянно оказывал какие-нибудь милости. Зная крайнюю подозрительность его характера и непостоянство в мыслях и в то же время опасаясь его чрезвычайной склонности к казням, и эти люди не считали себя безопасными от смерти.
Нельзя умолчать и о следующих обстоятельствах. Некоторые из приближенных к Андронику попросили у него позволения снять тела повешенных. Выслушав просьбу без неудовольствия, Андроник спросил, давно ли они умерли, и, узнав от исполнителей казни, что злые зле погибли, сказал, что он жалеет об участи этих людей. С этими словами он заплакал и затем прибавил, что власть и строгость законов сильнее собственных его чувств и склонностей и решение судей сильнее его личного расположения. О слезы, и у предков наших, и у нас льющиеся в душевной скорби из сердца, как дождь из облаков! О знак сильнейшей скорби и несомненное свидетельство внутренних мучений, хотя иной раз и от ра-{375}дости вы струей льетесь из глаз, как из желоба! У Андроника вы имеете не то значение, у него вы получили другую природу; когда льетесь из его глаз, вы служите предвестницами гибели и, можно сказать, открываете путь переправы через Ахеронт к водам Стикса, столько же холодным, сколько страшным, которые одним своим именем возбуждают отвращение. О, сколько очей погасили вы, когда лились обильными струями! Сколько душ увлекли вы в глубину ада, когда текли неудержимым потоком! Как много людей потопили вы! Каких мужей проводили вы в могилу, как последнее омовение или как надгробное и прощальное возлияние!
Так-то умертвил Андроник Константина Макродуку и Андроника Дуку, и такую-то они получили от него награду за свою преданность и услуги. А спустя немного времени он повесил по ту сторону пролива, называемого Перамой, и двух братьев Севастианов за то, что будто бы они злоумышляли на его жизнь. И вот такими-то и другими подобными делами, а часто и еще худшими, постоянно занимался Андроник.
7. Между тем Алексей Комнин, происходивший от одной крови с царем Мануилом — он был сын его племянника — и занимавший при нем должность виночерпия, был сослан Андроником в Скифию, бежал оттуда и, как какой-нибудь крылатый змей, перенесся в Сицилию. Явившись к тамошнему тирану Вильгельму, он открылся ему и рассказал, кто он {376} такой. С ним был и Малеин, родом из Филиппийской области, человек незнатного рода, судьбой незамечательный и никакими подвигами не прославившийся. Оба они питали и таили в себе злобу главным образом против Андроника; первый негодовал, может быть, и справедливо, а Малеин — из угождения Комнину, и вместе для того, чтобы не знавшим его людям показаться человеком достойным внимания. Но эта их злоба обратилась ко вреду отечества: они рассказали королю не на ухо, но в слух многих — причем чуть не гладили его пяток и, как собаки, чуть не лизали их своими языками,— рассказали со всей увлекательностью не то, от чего должен был пострадать Андроник, но то, что могло побудить сицилийского тирана на завоевание римских областей как на легкую добычу. Воспламененный их речами, тем более что рассказы их были вполне согласны и сходны с тем, что он часто слышал от своих единоплеменников латинян, которые служили прежде по найму у римлян и терлись в императорском дворце, а в это время рассеялись в разные стороны вследствие жестокого и презрительного обращения с ними Андроника,— Вильгельм собирает все бывшие у него войска и нанимает множество иноземной пехоты и целые тысячи конницы, предложив щедрое жалованье и обещав еще большую награду. Переправив пехоту в Эпидамн и при первом же нападении овладев этим городом, а морские силы направив прямо в Фессалоникский залив, {377} он без боя, на известных условиях, занимает все области, лежащие между этими пунктами. Затем войска его в одно время окружили и опоясали Марсовым поясом славный город Фессалонику, и через несколько дней осады город был взят и занят неприятелем. Это произошло не оттого, что защитники его были слабы и неопытны в воинском деле, но преимущественно от бездеятельности военачальника Давида, из рода Комниных. Он оказался человеком, совершенно бесполезным для фессалоникийцев, и был большой мастер только на то, чтобы вечно бояться Андроника и изыскивать средства, как избежать его страшных рук. Ему приличнее было бы потонуть в пучине морской, или броситься с высокой скалы, или укрыться в горах и пещерах, или, подобно Пророку, бежать и быть проглоченным морским китом. Но он ничего подобного не сделал, а, по несчастной судьбе фессалоникийцев, управляя ими и бесчестно приобретя себе звание вождя, хотя был изнеженнее женщины и трусливее оленя, тайно чуть не звал к себе врагов, готовых взять и его и город Фессалонику, когда они были еще вдали, и всеми мерами старался добровольно отдаться в их руки живым. Поэтому, когда наступило время битвы, когда всякого рода оружие и машины двинуты были против города, он скорее был зрителем врагов, чем противоборцем. Во все продолжение осады он ни сам ни разу не пошел на вылазку, хотя защитники города сильно побуждали его к тому, ни {378} им не позволял этого делать, но подавлял отвагу жителей, подобно тому, как негодный охотник подавляет лучшие порывы собак. Никто не видел его в полном вооружении; шлема, лат, наколенников и щита он избегал, подобно изнеженным женщинам, ничего не знающим, кроме своего гинекея, и только разъезжал по городу, сидя на муле, в широких шароварах, застегнутых назади, и в великолепных сапогах, вышитых золотом до самых пяток. Когда машины били в стены и бросали камни на землю, свист бросаемых камней и гул поражаемых стен возбуждали в нем только смех. Когда начали показываться и осыпаться проломы, этот человек, сам нуждавшийся еще в няньке, забившись под прочную арку стены, говорил своим приятелям, людям самым негодным: «Послушайте, как ворчит старуха»,— старухой он называл самую большую стенобитную машину, которая много вредила городской стене, выбивая из нее камни. Имея, по несчастью, такого предателя своим хранителем, такого пирата — кормчим, такого отравителя — врачом, Фессалоника, после непродолжительного сопротивления, покорилась врагам.
