Маргарита Наваррская - Гептамерон
– Дорогая моя, не запирай, пожалуйста, сегодня дверь.
Слова эти святой отец хорошо запомнил. Вскоре все разошлись по своим комнатам. Однако, оставшись один, монах не мог думать ни о сне, ни об отдыхе. Как только он заметил, что в доме все стихло, – а это был тот час, когда он привык ходить к заутрене, – он тихонько направился в комнату хозяйки, которая ждала мужа и оставила дверь неприкрытой, потушил свечу и поспешно улегся к ней в постель, не проронив при этом ни слова.
Бедная женщина, в полной уверенности, что это ее муж, воскликнула:
– Как же так, друг мой! Вы позабыли о том, что вы обещали святому отцу не приходить ко мне раньше, чем в два часа пополуночи!
Но монах, более склонный в эту минуту действовать, нежели размышлять, и боявшийся, как бы его не узнали, ничего не ответил ей, чем весьма ее удивил. Он помышлял только о том, чтобы удовлетворить грешное желание, столь долгие годы его терзавшее. А когда он увидел, что час, когда должен прийти муж, уже приблизился, он встал с постели и поспешно возвратился к себе в комнату.
И точно так же, как с вечера уснуть ему не давало вожделение, теперь на смену ему явился неизменный спутник всякого греха – страх – и не дал ему ни на минуту сомкнуть глаза. Тогда он разыскал привратника и обратился к нему со следующими словами:
– Друг мой, господин приказал мне сейчас же отправиться в монастырь и помолиться там за него. Поэтому, прошу тебя, оседлай мне лошадь и открой поскорее ворота. Только смотри, никому об этом не говори, дело это важное и должно храниться в тайне.
Привратник, зная, что хозяин его всегда был рад чем-нибудь услужить францисканцам, потихоньку открыл ворота и выпустил его.
В это время дворянин проснулся и, видя, что час, в который святой отец разрешил ему пойти к жене, уже настал, как был, в одной рубахе немедленно же сделал то, что отлично мог сделать, не испросив на то позволения человека, ибо сие было давно разрешено ему Господом, – улегся в постель к жене. Услыхав его голос, та несказанно удивилась и, не зная о том, что произошло, воскликнула:
– Вот, оказывается, как ты держишь слово, которое дал святому отцу. Ты ведь обещал ему, что будешь заботиться и о своем и о моем здоровье, а ты, мало того, что явился ко мне раньше положенного часа, но теперь еще приходишь второй раз! Опомнись, что ты делаешь!
Услыхав эти слова, муж ее пришел в такое изумление, что не мог не высказать ей всего, что думал.
– Что ты мне такое говоришь, – воскликнул он, – я же отлично знаю, что уже три недели как не сплю с тобой; а ты меня коришь тем, что я ушел и вернулся! Если ты намерена продолжать подобные речи, я просто решу, что я тебе не по душе, и стану искать утешения где-нибудь на стороне, хотя это и не в моих правилах.
Думая, что он над ней насмехается, жена его ответила:
– Я слышу, что ты собираешься меня обмануть, да смотри только, как бы тебе самому не обмануться. Хоть ты первый раз не сказал мне ни слова, я ведь отлично знаю, что это был ты.
Тут дворянин сообразил, что оба они обмануты, и поклялся жене, что действительно не приходил к ней. Ее это так огорчило, что она принялась плакать и, вся в слезах, стала умолять его тщательно разузнать, кто это мог быть, – ведь в доме, кроме брата ее и монаха, никто больше не ночевал. Подозрение мужа сразу же упало на монаха, и он стремительно кинулся к нему в комнату, но комната оказалась пуста. Чтобы убедиться, что монах действительно скрылся, он побежал к привратнику и спросил, не знает ли он, куда делся францисканец. Тот рассказал ему все, как было. Тогда у хозяина дома уже не осталось сомнений, что все это сотворил негодяй монах. Он вернулся в комнату жены и сказал ей:
– Можешь не сомневаться, дорогая, – тот, кто спал сегодня с тобой и сотворил эту мерзость, был не кто иной, как наш духовник.
Молодая женщина привыкла относиться к монаху с большим почтением. А так как честь ее была ей дороже всего, то ее охватило такое отчаяние, что, позабыв о всякой человечности и женской доброте, она стала на коленях умолять мужа отмстить за это страшное оскорбление. Тогда тот, не раздумывая ни минуты, вскочил на лошадь и помчался в погоню за монахом.
Бедная женщина осталась одна в постели, и возле нее не было никого, кроме ее маленького ребенка, и некому было утешить ее и дать ей разумный совет. Вспоминая об этом необыкновенном и ужасном происшествии, она сочла себя виновницей всего и решила, что несчастнее ее нет никого на свете. Она ведь всегда питала большое доверие к францисканцам и была убеждена, что они способны творить только добрые дела и что суровым укладом своей жизни и постом они заслужили отпущение всех грехов. И она не ведала, сколь велика благодать Господня, который кровью сына своего искупил грехи наши и простил нас, даровав милостью своею всем грешникам жизнь. Несчастная пришла в такое смятение и поступок ее показался ей таким чудовищным и непоправимым, – ведь, совершив его, она осквернила им и любовь свою к мужу, и честь дома, – что печаль совсем извела ее, и она впала в такое отчаяние, что стала ждать смерти, думая, что смерть одна избавит ее от муки. Она не только совсем забыла, что истой христианке всегда должно уповать на Бога, но и лишилась способности рассуждать здраво и была как помешанная. И в конце концов, не будучи в состоянии вынести своего горя, доведенная до крайности отчаянием, не помышляя ни о Боге, ни о собственном благе, в неистовстве своем схватила шнур от полога и удавилась. И на беду, в последние минуты жизни, когда тело ее содрогалось в предсмертных судорогах, она нечаянно ударила ногою в лицо несчастного малютку, который не перенес этого и умер тотчас же вслед за своей страдалицей матерью, но перед смертью так вскрикнул, что спавшая в соседней комнате служанка проснулась, прибежала в комнату и зажгла свечу. И когда она увидела, что госпожа ее висит мертвая, а ребенок у нее под ногами и уже не дышит, она в ужасе кинулась в комнату брата погибшей и привела его взглянуть на эту страшную картину.
Брат этой женщины, горячо любивший сестру, совсем обезумел от горя и спросил служанку, кто мог совершить столь страшное преступление. Служанка ответила, что ничего не знает и что, кроме господина ее, в комнату никто не входил, он же совсем недавно оттуда вышел. Тогда его шурин побежал к нему в комнату и, не найдя его там, решил, что не кто иной, как он, – виновник всего этого злодеяния. Он не стал больше ни о чем спрашивать, вскочил на лошадь и помчался за несчастным мужем, которого вскоре повстречал на дороге: тот погнался за монахом, но, так и не настигнув его, вернулся домой, раздосадованный неудачей. Едва только завидев его, шурин закричал:
– Защищайся, подлый негодяй. И да поможет мне Бог отомстить тебе за все этой шпагой.
Дворянин пытался было объясниться, но, увидев, что в руке его шурина блеснула шпага, понял, что объясняться с ним уже не придется и надо себя защищать. И они так жестоко схватились и нанесли друг другу столько ударов, что оба ослабели от потери крови и им пришлось опуститься на траву, чтобы передохнуть. И тогда, немного придя в себя, дворянин спросил шурина:
– Послушай, брат мой, мы всегда ведь были с тобою дружны. Что же заставило тебя накинуться на меня с такой жестокостью?
– Скажи лучше, что заставило тебя убить мою сестру, достойнейшую из женщин. Да еще так подло под предлогом того, чтобы проспать с ней ночь, ты забрался к ней в комнату и повесил ее на шнуре от полога.
Услышав эти слова, дворянин побледнел как смерть. Он подсел к шурину и, обняв его, проговорил:
– Что ты говоришь? Да может ли это быть?
И когда тот уверил его, что это действительно так, сказал ему:
– Прошу тебя, брат мой, выслушай меня – и ты узнаешь, что заставило меня в ночное время уехать из дома.
И он рассказал ему о подлом поступке монаха. Шурин его был поражен тем, что услышал, и велико было его горе оттого, что он столь безрассудно напал на несчастного. И, прося прощение, он сказал:
– Я виноват перед тобою, брат мой, прости меня.
– Я тоже виноват перед тобой, но за свою вину я уже получил сполна, рана моя так тяжела, что часы мои сочтены.
Шурин с трудом посадил его на лошадь и отвез домой. А когда наутро дворянин скончался, он сам объявил всем родным, что виновен в его смерти. И все решили, что он должен поехать к королю Франциску Первому просить о помиловании. После чего, похоронив, как подобало, всех троих – зятя, сестру и ребенка их, – он в страстную пятницу отправился ко двору короля просить, чтобы его помиловали. Несчастный обратился с этой просьбой к мэтру Франсуа Оливье[91], который добился для него этой королевской милости, ибо означенный Оливье был тогда канцлером Алансонским, а затем за большие заслуги король произвел его в канцлеры Франции.
Благородные дамы, мне кажется, что после того, как вы выслушали этот правдивый рассказ, ни одна из вас не решится приютить у себя в доме странствующего монаха. Вы ведь знаете, что страшнее всего бывает то зло, которое ото всех скрыто.
