Франко Саккетти - Новеллы

Покупатель так и сделал. Наутро он слил немного воду и послал сукно к стригачу, чтобы тот высушил его под прессом и подстриг его. Когда сукно было подстрижено, Соччебонель пошел за ним и спрашивает: «Сколько тебе следует уплатить?»

Стригач отвечает: «Сукна было как будто девять локтей; давай девять сольдов».

Тогда фриулиец говорит: «Как так девять локтей? Неужели! Что ты говоришь?»

Стригач приносит сукно и говорит: «Посмотри и смеряй».

Заказчик перемеривает его, не находит полной меры и говорит: «Клянусь телом матери Иисуса Христа, у меня сукна украли».

И он направляется к торговцу, а потом к одному да другому. Один говорит: «Эти флорентийские сукна никогда не садятся от воды».

А торговец замечает: «Посмотри-ка там, где оно простояло ночь, когда ты его намочил; не украл ли там кто чего-нибудь».

Третий заявил: «Все эти стригачи – воры».

А один из приятелей торговца, знавший, вероятно, об этом деле, сказал: «Хочешь, синьор, я скажу тебе правду? Не так давно я слышал, один человек стащил локоть флорентийского сукна. Вечером он положил его, как ты свое, в кадку с водой; утром же, когда он отправился вынуть его из воды, то оно, оказалось, село настолько, что он не нашел в кадке ничего».

Соччебонель сказал на это: «Ого! Может ли это быть?»

Собеседник ответил: «Конечно, это может быть»[260]

Так вот, рассчитывавший обмануть оказался обманутым и совсем потерял от этого голову. Небесный свод сел так, что его не хватило бы, чтобы прикрыть свод небольшой печи; а баронский кафтан превратился в короткий плащ, скорее походивший на сальтаминдоссо.[261] И так часто бывает, ибо «один человек стоит другого».

Новелла 99

Портной Бартолино, видя, что кожа у его жены очень смуглая, язвит ее ловкими словами, а она между тем и виду не подает, что поняла его

Портной Бартолино,[262] занимавшийся шитьем курток, женился на вдове с очень смуглой кожей. Вечером, перед тем как лечь спать, женщина эта совсем разделась и сидела на кровати, крестясь и читая свои молитвы. Бартолино уже улегся, и так как жена его не ложилась, то он стал разглядывать ее, и ему показалось, что она в монашеском подряснике: столь темен был цвет ее кожи. Бартолино говорит ей тогда: «Раздевайся и ложись в постель».

А жена отвечает ему: «Я разделась».

Тогда Бартолино ощупывает ее, а она начинает визжать.

– «Так ты правду говоришь? Ну, так ложись». И она легла.

Я рассказал об этом, чтобы показать, насколько кожа ее была смуглая.

Но вот однажды Бартолино поел за обедом баранины и сказал, что неплохо было бы теперь заесть соусом; а он его очень любил. Ему подали небольшую чашку соуса. Бартолино сказал тогда: «Что же это такое: отчего соуса так мало?»

Жена его ответила: «Нельзя было найти нужных трав».

Бартолино возразил на это: «А мне так кажется, что они у нас были; только ты их сама съела. Оттого-то у тебя лицо такое зеленое».

Тогда жена сказала: «Это не от того, что ты думаешь».

– «А почему?»

– «Я хочу снять с себя всю эту дикую кожу, которая огрубела за то время, что я жила в деревне».

Бартолино заметил на это: «Старайся! Ведь с тех пор, как ты моя жена, ты не раз старалась отшелушить ее, хотя и думаешь, что я этого не замечал. И чем больше ты там ковыряешь, тем больше, как мне кажется, находишь черноты. А потому, жена, ради меня, не повторяй глубже, потому что ты захватишь настолько глубоко, что доковыряешься до самого ада».

Жена возразила на это: «Ну, ладно! Мне же хочется быть такой, как другие, и не казаться неряхой».

Тогда Бартолино сказал: «Ну, делай, как тебе угодно. По-моему, так лучше прикрывать дурное, чем открывать его».

Жена ответила на это: «Я не знаю, что значит дурное. Если я буду дурна, то мне же от того будет хуже».

И если она сделала себе одно шелушение, то с этих пор она устроила их себе еще четыре, так что стала похожа на черную селедку.

Из упрямства она, однако, продолжала ходить на рынок, причем считала себя очень красивой; а Бартолино остался удовлетворен и горчицей, и соусом.

Из тщеславия женщина часто обманывается насчет самой себя. Чем больше уродства она видит в зеркале, тем меньше она согласна признать, что подурнела. Всяческими необычными способами старается она приукрасить себя, не оставляя в покое ни лица, ни какой-либо другой части тела, созданной богом. И она не думает о том, что, как бы красива она ни была, в короткое время она увянет, подобно цветку, в глубокой старости иссохнет и превратится наконец в скелет.[263]

Новелла 100

Ромоло дель Бьянко говорит у св. Репараты монаху, проповедующему против лихоимства, чтобы он проповедовал о тех, кто просят, потому что в церкви присутствуют одни бедняки

Захотелось мне рассказать маленькую новеллу об одном флорентийском старичке, которому, наверное, восемьдесят лет, и он еще жив, и которого зовут Ромоло дель Бьянко.[264] У него всегда наготове самые необычайные слова, и большей частью философского смысла. В великом посту ходил он на проповеди, которые произносятся по вечерам в соборной церкви св. Репараты и на которые ходят все бедные рабочие – шерстобиты, после того как они уйдут и закроют свои лавки; ходят на них и слуги, и служанки, и всякий мелкий служащий люд. Всякий вечер молодой августинский монах проповедовал там против лихоимства, убеждая не ссужать деньги с лихвой, так как это приводит к осуждению человека. Потом он снова возвращался к лихоимству и недозволенным сделкам. Наслушавшись вдосталь о лихоимстве, Ромоло дель Бьянко встает как-то и говорит: «Господин монах, я слышал, думаю, ваши речи насчет этого, вот уже несколько вечеров, ко все молчал, потому что полагал, что вы станете проповедовать о другой материи, кроме лихоимства. Но теперь, так как мне кажется, что вы не собираетесь проповедовать о другом, я хочу разъяснить вам, что вы попусту тратите слова, потому что все, кого вы видите на проповеди, просят денег, а не ссужают ими, ибо у них их нет, и я первый из них. А потому, если вы можете дать нам какое-нибудь утешение по поводу того, что мы обязаны делать и что должны давать другим, то я прошу вас об этом; в противном случае и я, и все другие находящиеся здесь можем обойтись без того, чтобы ходить на ваши проповеди».

Монах и все присутствовавшие в церкви смотрели, как ошеломленные, ища, откуда исходил этот голос, потому что в храме было темно, так что люди почти не видели друг друга. Но разглядев, что это был Ромоло дель Бьянко, все сказали: «Он совершенно прав, потому что нет среди нас такого человека, у которого не было бы долгов больше, чем у зайца».[265]

С той поры монах стал проповедовать о бедности и о том, как надлежит с терпением переносить ее, повторяя часто: «Beati pauperes[266] и т. д., что явилось величайшим утешением для слушателей и для всех благодаря той проповеди, которую Ромоло прочел проповеднику.

Поэтому проповедник должен быть толковым и, проповедуя людям в какой-нибудь местности, если они разбогатели на лихоимстве, то упрекать их в этом; если же он проповедует бедным, то давать им утешение в их бедности; если они запятнаны разнузданным вожделением, то говорить о нем; если они запятнаны вымогательством, то о грабеже и несправедливостях; и таким образом о всех других пороках. Он должен поступать так, чтобы не заслужить упреков бедного человека, как это случилось с проповедником нашей новеллы.

Новелла 101

Под видом святого человека Джованни Апостоло проникает в скит, где ему приходится иметь дело с тремя отшельницами, потому что больше их там не было

В Тоди жил не так давно некий человек, которого прозвали Джованни делл'Иннаморато,[267] и был он из тех, что зовут Апостолами;[268] они одеваются в серое платье и ходят всегда с опущенными глазами. Сверх того, он был брадобреем. Джованни имел обыкновение ходить по разным местам в окрестностях Тоди и часто проходил мимо одного скита, где жили три молодых женщины, из которых одна была такая красавица, какую только можно сыскать. Названного Джованни часто спрашивали:

– «Почему у тебя прозвище Влюбленный?»

А тот отвечал: «Потому что я влюблен в Иисуса милосердного».

И почти все считали его святым, в особенности же три отшельницы, очень его почитавшие.

Говорил этот Джованни, что он влюблен в Иисуса, но втайне он гораздо больше был влюблен в прекрасную отшельницу. Отправившись однажды в окрестности Тоди в какой-то монастырь, лежавший почти в трех милях от города, он возвращался домой поздно вечером, застигнутый холодной погодой и снегом. Когда он добрался до названного скита, то был уже такой час, что он не смог бы войти в Тоди: настолько было поздно; и сделал он это умышленно. Подойдя к скиту, он постучался у ворот.

– «Господи, кто там?»

Он отвечает: «Это я, ваш Джованни делл'Иннаморато».

– «Что же это вы делаете в такой час?»

Джованни отвечал: «Нынче утром я пошел в такое-то аббатство и сегодня весь день пробыл с отцом Фортунато, а теперь возвращаюсь в Тоди; но поздний час и плохая погода завели меня сюда, и вот я не знаю, как мне быть».