Рассуждения - Аретино Пьетро
Антония: Признаю, что я была неправа.
Нанна: Принимаю твое признание. Итак, подведем итоги. Целомудрие женщины подобно хрустальному графину: с какой бы осторожностью с ним ни обращались, в конце концов он все-таки выскользнет из рук и разобьется. Сохранить его в целости и сохранности можно лишь заперев на ключ, и если это удастся, то это будет такое же чудо, как если бы хрустальный стакан, упав, не разбился.
Антония: Справедливое рассуждение.
Нанна: А под конец я вот что тебе скажу. Что такое жизнь замужней женщины, я знаю по собственному опыту. Я не хуже других потакала своим капризам, перепробовав самых разных мужчин, от носильщиков до знатных господ, а в особенности монашескую и священническую братию. И при этом мне хотелось, чтобы дорогой мой муж не только обо всем знал, но и все видел собственными глазами, потому что я же слышала, как все вокруг только и говорят: «Правильно делает, она обращается с ним так, как он того заслуживает». Когда однажды он решился сделать мне замечание, я все волосы ему повыдергала и сказала с жестокой прямотой женщины, которая принесла мужу в приданое целое состояние: «Да как ты смеешь так со мной разговаривать, несчастный пьянчуга!» В общем, я так на него набросилась, что он вопреки обыкновению решил меня проучить.
Антония: Господи, Нанна, разве ты не знаешь, что самый верный путь разозлить мужчину — это накинуться на него с бранью.
Нанна: Вот он и разозлился. Тысячу раз он все видел и все молча терпел, но однажды, застав меня под каким-то оборванцем, не выдержал и дал волю рукам. Я так разозлилась за то, что он помешал мне спокойно лакомиться, что вылезла из-под трудившегося надо мною токаря, вытащила нож, который всегда носила с собой, и всадила его мужу прямо под левый сосок. Он тут же испустил дух.
Антония: Прости ему, Господи, его прегрешения.
Нанна: Узнав о случившемся, мать помогла мне бежать, а потом, все распродав, приехала ко мне в Рим. О том, что было со мною дальше, ты узнаешь завтра. На сегодня хватит. От болтовни у меня не только в горле пересохло, но и есть захотелось. Вставай и пойдем.
Антония: Вот, встала. Ох, у меня левую ногу свело.
Нанна: Плюнь на нее три раза — так, будто делаешь крестное знамение, — и все пройдет.
Антония: Плюнула.
Нанна: Ну и как?
Антония: Проходит. Прошло!
Нанна: Ну, так пойдем потихонечку к дому. Я надеюсь, ты побудешь со мной сегодня вечером и весь завтрашний день.
Антония: Пожалуйста, я к твоим услугам.
С последними словами Нанна затворила калитку, и они молча отправились домой. Пришли они в тот самый час, когда Солнце уже натягивает сапоги, собираясь к Антиподам, которые ждут его, словно оцепеневшие куры. Замолчали с его уходом кузнечики, передав свое дело цикадам, и пропал с глаз День — как банкрот, спрятавшийся в церкви от кредиторов. Совы и летучие мыши вылетели навстречу своей хозяйке, Ночи; безмолвная, печальная, с завязанными глазами, вся погруженная в свои мысли, она шествовала по земле, как одетая в траур овдовевшая матрона, которая оплакивает супруга, скончавшегося месяц назад. Вынырнув из облачка, как из простыни, и сбросив маску, появилась на сцене Та, что сводит с ума астрологов. И мерцающие звезды, добрые и злые, позолоченные великим ювелиром Аполлоном, уже начали заглядывать в окна: сначала одна, потом две, потом четыре, пятьдесят, сто, тысяча… Так на исходе ночи начинают, одна за другой, раскрываться розы, чтоб с первым лучом, посланным на землю покровителем поэтов{97}, предстать перед ним во всей своей красе. Я бы сравнил это с тем, как бывает, когда входит в деревню полк солдат: сначала появляется десять человек, потом — двадцать, и — оглянуться не успеешь, как вся братия рассеялась по деревне. Но боюсь, что мое сравнение не будет принято благосклонно: ведь супы нынче стряпают только из розочек, фиалочек и травинок. Но, как бы то ни было, к этому часу Нанна и Антония пришли туда, куда должны были прийти, сделали все, что положено было сделать, и легли спать до следующего дня.
Последний день Аретиновой забавы, в который Нанна рассказывает Антонии о жизни девок
Обе встали, едва рассвело; распорядившись сложить в большую корзину с крышкой приготовленные с вечера кушанья, они кликнули служанку, и та, водрузив корзину на голову, а в руку взяв бутылку игристого корсиканского вина, двинулась впереди, а следом за ней Антония со скатертью и тремя салфетками, для того чтобы накрыть стол к завтраку прямо в винограднике. Едва они пришли, расторопная служанка расстелила скатерть на каменном столе в виноградной беседке близ колодца и открыла корзину. Первым делом она вытащила оттуда соль и поставила ее посреди стола. Потом разложила свернутые трубочкой салфетки, а за ними — ножи. Солнце должно было с минуты на минуту появиться над горизонтом, и, не желая завтракать вместе с ним, Антония и Нанна поспешили взяться за еду, побаловав себя в заключение половинкой головки молодого сыра. Позволив служанке доесть то, что осталось, включая сыр и вино, Нанна сказала ей: «А потом уберешь со стола», а сама, прежде чем усесться там, где сидели они накануне, прогулялась по винограднику, обойдя его дважды. Потом обе немного отдышались, и Антония сказала: «Когда нынче я одевалась, мне пришло в голову, что было бы замечательно, если бы кто-нибудь записал твои рассказы, а кто-то другой поведал бы еще и о жизни монахов, священников и мирян. Таким образом, женщины, о которых ты рассказала, получили бы возможность над ними посмеяться — ведь смеются же над нами они, когда мы во имя верности истине даем им в руки оружие против самих себя. У меня в ухе звенит — должно быть, я права».
Нанна: Конечно, права. Но вернемся к рассказу с того места, как мать приехала ко мне в Рим.
Антония: Да, продолжай.
Нанна: Хорошо помню, что приехали мы как раз накануне праздника святого Петра. Если бы ты знала, какое удовольствие доставил мне вид сияющего огнями Замка{98}, вспышки взлетающих над ним ракет, пушечные выстрелы, а также свистки и пищалки, от которых проходу не было на мосту, в Борго и на улице Банки.
Антония: А где вы устроились по приезде?
Нанна: Мы наняли комнату возле Toppe ди Нона{99} — всю в коврах, красиво убранную. Спустя неделю после того, как мы там поселились, хозяйка, которая была поражена моею красотой, шепнула словечко одному любителю — и если бы ты видела, сколько мужчин появилось на другой же день под нашими окнами! Медленно, словно стреноженные кони, они прогуливались вокруг дома, досадуя, что им не удается как следует меня разглядеть. Я пряталась за жалюзи, время от времени я на мгновенье их приподымала, так что становилась видна часть лица, и тут же опускала обратно. И хотя я и в самом деле была красива, то, что мое лицо появлялось в окне лишь на мгновенье, делало меня в их глазах еще красивее. Благодаря этой уловке весь Рим заговорил о недавно приехавшей прекрасной чужестранке, и все захотели меня видеть. Ты ведь знаешь, все, что внове, всегда особенно интересно; чтобы взглянуть на меня, под окнами выстраивались настоящие очереди, а хозяйка не знала ни минуты покоя, потому что в дверь то и дело стучали. Чего только ей не сулили за то, чтобы она позволила им на меня посмотреть. Но моя мудрая мать (всему, что я когда-либо делала, делаю и буду делать, научила меня она) и слышать об этом не хотела. «Уж не думаете ли вы, что я из этих? — говорила она. — Бог убережет мою дочь от опрометчивых шагов. Я женщина благородная, и, хотя мы и попали в беду, благодарение Богу, у нас есть на что жить». После этих слов разговоров о моей красоте стало еще больше. Приходилось ли тебе видеть воробья в окошке хлебного амбара? Склюнув десяток зернышек, он летит прочь и через некоторое время возвращается, приводя с собою еще двух воробьев; а в следующий раз — четырех, а потом — три десятка, а потом — целую тучу. Вот так и мои поклонники вились вокруг нашего дома, пытаясь просунуть клюв в мой амбар. Я же, хотя и не давала им вволю насладиться видом моей красоты, сама не отводила глаз от щелей жалюзи и восхищалась элегантностью своих обожателей, разодетых в бархат и парчу, щеголявших драгоценными кокардами на шляпах и золотыми цепями на груди. В сопровождении свиты слуг они изящно гарцевали на лоснящихся, словно зеркало, скакунах — кончик ноги в стремени, в руке «петраркино»{100} — и декламировали:
