Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь тридцать третья

Круг девятый — Второй пояс (Антенора) — Предатели родины и единомышленников (окончание) — Третий пояс (Толомея) — Предатели друзей и сотрапезников

Подняв уста от мерзостного брашна,Он вытер свой окровавленный ротО волосы, в которых грыз так страшно,

Потом сказал: «Отчаянных невзгодТы в скорбном сердце обновляешь бремя;Не только речь, и мысль о них гнетет.

Но если слово прорастет, как семя,Хулой врагу, которого гложу,Я рад вещать и плакать в то же время.

Не знаю, кто ты, как прошел межуПечальных стран, откуда нет возврата,Но ты тосканец, как на слух сужу.

Я графом Уголино был когда-то,Архиепископом Руджери — он;*Недаром здесь мы ближе, чем два брата.

Что я злодейски был им обойден,Ему доверясь, заточен как пленник,Потом убит, — известно испокон;

Но ни один не ведал современникПро то, как смерть моя была страшна.Внемли и знай, что сделал мой изменник.

В отверстье клетки — с той поры онаГолодной Башней называться стала,И многим в ней неволя суждена —

Я новых лун перевидал немало,Когда зловещий сон меня потряс,Грядущего разверзши покрывало.

Он, с ловчими, — так снилось мне в тот час, —Гнал волка и волчат от их стоянкиК холму, что Лукку заслонил от нас;

Усердных псиц задорил дух приманки,*А головными впереди неслисьГваланди, и Сисмонди, и Ланфранки.*

Отцу и детям было не спастись:Охотникам досталась их потреба,И в ребра зубы острые впились.

Очнувшись раньше, чем зарделось небо,Я услыхал, как, мучимые сном,Мои четыре сына* просят хлеба.

Когда без слез ты слушаешь о том,Что этим стоном сердцу возвещалось, —Ты плакал ли когда-нибудь о чем?

Они проснулись; время приближалось,Когда тюремщик пищу подает,И мысль у всех недавним сном терзалась.*

И вдруг я слышу — забивают входУжасной башни; я глядел, застылый,На сыновей; я чувствовал, что вот —

Я каменею, и стонать нет силы;Стонали дети; Ансельмуччо мойСпросил: «Отец, что ты так смотришь, милый?»

Но я не плакал; молча, как немой,Провел весь день и ночь, пока денницаНе вышла с новым солнцем в мир земной.

Когда луча ничтожная частицаПроникла в скорбный склеп и я открыл,Каков я сам, взглянув на эти лица, —

Себе я пальцы в муке укусил.Им думалось, что это голод нудитМеня кусать; и каждый, встав, просил:

«Отец, ешь нас, нам это легче будет;Ты дал нам эти жалкие тела, —Возьми их сам; так справедливость судит».

Но я утих, чтоб им не делать зла.В безмолвье день, за ним другой промчался.Зачем, земля, ты нас не пожрала!

Настал четвертый. Гаддо зашаталсяИ бросился к моим ногам, стеня:«Отец, да помоги же!» — и скончался.

И я, как ты здесь смотришь на меня,Смотрел, как трое пали друг за другомОт пятого и до шестого дня.

Уже слепой, я щупал их с испугом,Два дня звал мертвых с воплями тоски;Но злей, чем горе, голод был недугом».*

Тут он умолк и вновь, скосив зрачки,Вцепился в жалкий череп, в кость вонзаяКак у собаки крепкие клыки.

О Пиза, стыд пленительного края,Где раздается si!* Коль медлит судТвоих соседей, — пусть, тебя карая,

Капрара и Горгона с мест сойдутИ устье Арно заградят заставой,*Чтоб утонул весь твой бесчестный люд!

Как ни был бы ославлен темной славойГраф Уголино, замки уступив,* —За что детей вести на крест неправый!

Невинны были, о исчадье Фив,*И Угуччоне с молодым Бригатой,И те, кого я назвал,* в песнь вложив.

Мы шли вперед* равниною покатойТуда, где, лежа навзничь, грешный родТерзается, жестоким льдом зажатый.

Там самый плач им плакать не дает,И боль, прорвать не в силах покрывала,К сугубой муке снова внутрь идет;

Затем что слезы с самого начала,В подбровной накопляясь глубине,Твердеют, как хрустальные забрала.

И в этот час, хоть и казалось мне,Что все мое лицо, и лоб, и векиОт холода бесчувственны вполне,

Я ощутил как будто ветер некий.«Учитель, — я спросил, — чем он рожден?Ведь всякий пар угашен здесь навеки».*

И вождь: «Ты вскоре будешь приведенВ то место, где, узрев ответ воочью,Постигнешь сам, чем воздух возмущен».

Один из тех, кто скован льдом и ночью,Вскричал: «О души, злые до того,Что вас послали прямо к средоточью,

Снимите гнет со взгляда моего,Чтоб скорбь излилась хоть на миг слезою,Пока мороз не затянул его».

И я в ответ: «Тебе я взор открою,Но назовись; и если я солгал,Пусть окажусь под ледяной корою!»

«Я — инок Альбериго, — он сказал, —Тот, что плоды растил на злое дело*И здесь на финик смокву променял».*

«Ты разве умер?»* — с уст моих слетело.И он в ответ: «Мне ведать не дано,Как здравствует мое земное тело.

Здесь, в Толомее, так заведено,Что часто души, раньше, чем сразилаИх Атропос* , уже летят на дно.

И чтоб тебе еще приятней былоСнять у меня стеклянный полог с глаз,Знай, что, едва предательство свершила,

Как я, душа, вселяется тотчасЕй в тело бес, и в нем он остается,Доколе срок для плоти не угас.

Душа катится вниз, на дно колодца.Еще, быть может, к мертвым не причлиИ ту, что там за мной от стужи жмется.

Ты это должен знать, раз ты с земли:Он звался Бранка д'Орья;* наша братьяС ним свыклась, годы вместе провели».

«Что это правда, мало вероятья, —Сказал я. — Бранка д'Орья жив, здоров,Он ест, и пьет, и спит, и носит платья».

И дух в ответ: «В смолой кипящий ровЕще Микеле Цанке не направил,С землею разлучась, своих шагов,

Как этот беса во плоти оставилВзамен себя, с сородичем одним,С которым вместе он себя прославил.*

Но руку протяни к глазам моим,Открой мне их!» И я рукой не двинул,И было доблестью быть подлым с ним.

О генуэзцы, вы, в чьем сердце минулПоследний стыд и все осквернено,Зачем ваш род еще с земли не сгинул?

С гнуснейшим из романцев* заодноЯ встретил одного из вас,* которыйДушой в Коците погружен давно,

А телом здесь обманывает взоры.

Песнь тридцать четвертая

Круг девятый — Четвертый пояс (Джудекка) — Предатгели благодетелей — Люцифер — Три пасти Люцифера — Предатели величества божеского и человеческого — Центр вселенной — Восхождение к южному полушарию

Vexma regis prodeunt inferni*Навстречу нам, — сказал учитель. — Вот,Смотри, уже он виден в этой черни».

Когда на нашем небе ночь встаетИли в тумане меркнет ясность взгляда,Так мельница вдали крылами бьет,

Как здесь во мгле встававшая громада.Я хоронился за вождем, как мог,Чтобы от ветра мне была пощада.

Мы были там, — мне страшно этих строк, —Где тени в недрах ледяного слояСквозят глубоко, как в стекле сучок.

Одни лежат; другие вмерзли стоя,Кто вверх, кто книзу головой застыв;А кто — дугой, лицо ступнями кроя.*

В безмолвии дальнейший путь свершивИ пожелав, чтобы мой взгляд окинулТого, кто был когда-то так красив,

Учитель мой вперед меня подвинул,Сказав: «Вот Дит* , вот мы пришли туда,Где надлежит, чтоб ты боязнь отринул».

Как холоден и слаб я стал тогда,Не спрашивай, читатель; речь — убоже;Писать о том не стоит и труда.

Я не был мертв, и жив я не был тоже;А рассудить ты можешь и один:Ни тем, ни этим быть — с чем это схоже.

Мучительной державы властелинГрудь изо льда вздымал наполовину;И мне по росту ближе исполин,

Чем руки Люцифера исполину;По этой части ты бы сам расчел,Каков он весь, ушедший телом в льдину.

О, если вежды он к Творцу возвел*И был так дивен, как теперь ужасен,Он, истинно, первопричина зол!

И я от изумленья стал безгласен,Когда увидел три лица на нем;Одно — над грудью; цвет его был красен;

А над одним и над другим плечомДва смежных с этим в стороны грозило,Смыкаясь на затылке под хохлом.

Лицо направо — бело-желтым было;Окраска же у левого была,Как у пришедших с водопадов Нила.*

Росло под каждым два больших крыла,Как должно птице, столь великой в мире;Таких ветрил и мачта не несла.

Без перьев, вид у них был нетопырий;Он ими веял, движа рамена,И гнал три ветра вдоль по темной шири,

Струи Коцита леденя до дна.Шесть глаз точило слезы, и стекалаИз трех пастей кровавая слюна.

Они все три терзали, как трепала,По грешнику;* так, с каждой стороныПо одному, в них трое изнывало.

Переднему не зубы так страшны,Как ногти были, все одну и ту жеСдирающие кожу со спины.

«Тот, наверху, страдающий всех хуже, —Промолвил вождь, — Иуда Искарьот;Внутрь головой и пятками наруже.

А эти — видишь — головой вперед:Вот Брут, свисающий из черной пасти;Он корчится — и губ не разомкнет!

Напротив — Кассий, телом коренастей.*Но наступает ночь;* пора и в путь;Ты видел все, что было в нашей власти».

Велев себя вкруг шеи обомкнутьИ выбрав миг и место, мой вожатый,Как только крылья обнажили грудь,

Приблизился, вцепился в стан косматыйИ стал спускаться вниз, с клока на клок,Меж корок льда и грудью волосатой.

Когда мы пробирались там, где бок,Загнув к бедру, дает уклон пологий,Вождь, тяжело дыша, с усильем лег

Челом туда, где прежде были ноги,И стал по шерсти подыматься ввысь,Я думал — вспять, по той же вновь дороге.*

Учитель молвил: «Крепче ухватись, —И он дышал, как человек усталый. —Вот путь, чтоб нам из бездны зла спастись».

Он в толще скал проник сквозь отступ малый.Помог мне сесть на край, потом ко мнеУверенно перешагнул на скалы.*

Я ждал, глаза подъемля к Сатане,Что он такой, как я его покинул,А он торчал ногами к вышине.

И что за трепет на меня нахлынул,Пусть судят те, кто, слыша мой рассказ,Не угадал, какой рубеж я минул.

«Встань, — вождь промолвил. — Ожидает насНемалый путь, и нелегка дорога,А солнце входит во второй свой час».*

Мы были с ним не посреди чертога;То был, верней, естественный подвал,С неровным дном, и свет мерцал убого.

«Учитель, — молвил я, как только встал, —Пока мы здесь, на глубине безвестной,Скажи, чтоб я в сомненьях не блуждал:

Где лед? Зачем вот этот в яме теснойТорчит стремглав? И как уже пройденОт ночи к утру солнцем путь небесный?»

«Ты думал — мы, как прежде, — молвил он, —За средоточьем, там, где я вцепилсяВ руно червя, которым мир пронзен?

Спускаясь вниз, ты там и находился;Но я в той точке сделал поворот,Где гнет всех грузов отовсюду слился;

И над тобой теперь небесный свод,Обратный своду, что взнесен навекиНад сушей и под сенью чьих высот

Угасла жизнь в безгрешном Человеке;*Тебя держащий каменный настилЕсть малый круг, обратный лик Джудекки.

Тут — день встает, там — вечер наступил;А этот вот, чья лестница мохната,Все так же воткнут, как и прежде был.

Сюда с небес вонзился он когда-то;Земля, что раньше наверху цвела,Застлалась морем, ужасом объята,

И в наше полушарье перешла;И здесь, быть может, вверх горой скакнула,И он остался в пустоте дупла».*

Там место есть, вдали от Вельзевула,Насколько стены склепа вдаль ведут;Оно приметно только из-за гула

Ручья, который вытекает тут,Пробившись через камень, им точимый;Он вьется сверху, и наклон не крут.

Мой вождь и я на этот путь незримыйСтупили, чтоб вернуться в ясный свет,И двигались все вверх, неутомимы,

Он — впереди, а я ему вослед,Пока моих очей не озарилаКраса небес в зияющий просвет;*

И здесь мы вышли вновь узреть светила.*

Чистилище