Висенте Эспинель - Жизнь Маркоса де Обрегон
В конце концов, чтобы сократить рассказ, после того, как он странствовал по Испании и вне ее больше двадцати лет, он ограничился тем положением, какое определил ему Бог; отправился к себе на родину, это была Ронда; сделался священником, пользуясь капелланским доходом, которым наградил его Филипп Второй,[189] мудрейший король Испании.
Через двадцать два или двадцать три года после происшествия с грабителями пришли разыскивать трех знаменитых разбойников, потому что о них были сведения, что они находились в Ронде и что для грабежей пользовались такой хитростью: женщины – ибо они все были женаты – продавали вразнос мелочные товары, входили в дома, чтобы сбывать свой товар, осматривали эти дома очень внимательно и своим мужьям подробно описывали весь дом, – и наутро дом просыпался ограбленным. Этот донос дошел до Ронды, их посадили в тюрьму по распоряжению лисенсиата Моркечо де Миранда, который в это время исполнял должность коррехидора, будучи старшим алькальдом. И, чтобы сократить рассказ, я скажу лишь, что он подверг их пытке и они сознались во всем без околичностей. Он просил автора исповедать их, и, когда этот вошел к ним, он увидел одного из них, который заставил его душу содрогнуться, и, обратив внимание на это впечатление, он нашел, что это был тот, кто сохранил ему жизнь в Сьерра-Морене. Он стал изыскивать способ, как отблагодарить за сделанное ему некогда добро, и так как ему казалось, что дело зашло слишком далеко, чтобы просить за человека, уличенного по его собственному признанию, он пошел к судье и сказал ему, что если приговор над этим будет приведен в исполнение, то судья потеряет возможность узнать очень важную тайну. Судья распорядился относительно двух других и оставил этого, чтобы он раскрыл большой преступный план, о котором сообщил ему духовник. А когда судья потом стал настаивать, чтобы духовник заставил преступников сознаться, священник ответил ему:
– Сеньор, измученный сочувствием и движимый признательностью, я выдумал вашей милости то, что сказал вам. Этот человек избавил меня от смерти; он попал в мои руки, и я хотел бы отплатить ему за добро, какое он сделал мне, а так как судьям так же хорошо пристало милосердие, как и справедливость, то я умоляю вашу милость, ради Бога, выказать сочувствие к бедствиям человека, столь сострадательного, как этот.
– Я думаю о том, – ответил судья, – как мне удовлетворить вашу просьбу и мою репутацию и сделать добро этому человеку, который заслуживает этого по своей сострадательности. Его приговор еще не утвержден, а в отношении уголовных дел у нас есть закон королевства, разрешающий нам своей властью заменять смертную казнь галерами. Я вижу, как горячо стремитесь вы отблагодарить его за сделанное вам добро, и хочу воспользоваться этим законом, раз нет другого способа, и отправить его на галеры, где он искупит свой грех.
Священник упал на колени, благодаря Бога и судью за такое благочестивое дело, и сообщил это известие почти мертвому заключенному, который ожил и пришел в себя, словно возвратившись от смерти к жизни, – автор же остался чрезвычайно довольным, что мог выказать свою признательность в столь тяжелом случае; ибо добрые дела всегда вознаграждаются на этом и на том свете.
– Удивительный и достойный запоминания случай! – сказали купцы. – Какое святое дело – творить добро! И, конечно, доброе дело – это достояние благородного сердца.
Какие хорошие плоды собирает тот, кто сеет добрые дела! Ведь подобно тому, как одежда покрывает тело, добрые дела служат покровом души. Какую радость, должно быть, испытывал этот человек, сделав такое добро! Как делается приятно руке, когда выстрел попадает в цель, так же приятно и душе, когда творится доброе дело.
С этими разговорами в одно и то же время окончился рассказ и открылся взорам Адамус,[190] тихое селение, расположенное в начале или в конце Сьерра-Морены, в юрисдикции маркиза дель Карпьо.[191] И в то же время открылись плодородные равнины Андалусии, столь знаменитой в древности благодаря Елисейским полям[192] – месту упокоения блаженных душ. Мы остановились и отдохнули в эту ночь в Адамусе.
Глава XV
На следующий день по некоторым важным причинам я был принужден отделиться от купцов и направиться по дороге в Карпьо,[193] чтобы сначала прибыть в Малагу, а потом уже в Ронду; и они так хорошо обошлись со мной, что дали мне денег и одного из своих мулов, доверяя мне, чтобы я своевременно доставил им его на ярмарке, а сами они отправились дальше с обратными мулами, на одном из которых я ехал до сих пор. Мул был с большим норовом и не давал ни подковывать себя, ни седлать и постоянно ложился вместе с ношей, хотя в обществе несколько скрывал свой норов; но по выезде из селения, видя себя в одиночестве и по своим подлым привычкам, на первом же удобном месте он лег, прижав под себя мою ногу, так что если бы я в момент падения не бросился в другую сторону, то получил бы сильное повреждение; но благодаря этой предусмотрительности я мог встать, и, после того как провел его немного под уздцы, не смотря на его сильное упорство, боль у меня прошла и я не ощущал озноба, что могло бы случиться, не прояви я такого проворства.
Я заметил, что со своим животным я попал в скверную компанию; но на тот случай, если оно опять ляжет, я захватил дубинку, чтобы применить ее как средство исправления, так как я слышал, как об этом говорил один старик. Ибо, благодаря тому что старики научены опытом, они знают больше молодых, и в подобных случаях, не имеющих большого значения, можно с закрытыми глазами последовать их совету. Я поехал с большой осторожностью, чтобы мул опять не вздумал лечь, и, заметив, что он собирается упасть, я ударил его дубинкой между глаз с такой яростью, что, когда он падал, я видел, как выкатились у него белки глаз, и очень раскаивался, что сделал это, потому что подумал, что в самом деле убил его; быстро достав хлеб и намочив его в вине, я дал ему, и он пришел в себя, однако он был так наказан, что никогда больше не ложился, по крайней мере когда я сидел на нем, хотя и встречал песчаные места, где мог бы это сделать.
Я продолжал свой путь, и, достигнув лесочка около Карпьо, хотя и маленького, но изобилующего кроликами и другой дичью, на берегу Гвадалквивира,[194] я спешился из-за известной естественной и неотложной надобности. Но, прежде чем я начал ее отправлять, мул пустился бежать, испугавшись шума, произведенного большой змеей и лисицей, выскочившими из зарослей ежевики и очень густых кустарников, находившихся у самой дороги. Вероятно, они обе находились в одной пещере, ибо змея не ведет дружбы ни с одним животным, кроме лисицы. Лиса бросилась в одну сторону, а змея в другую, вслед за мулом, так как, как я узнал потом, она преследовала всех проходивших, потому что убили ее спутника; я бросил в нее камнем, не подумав, что может произойти то, что произошло, так как, летя по воздуху, камень пролетел быстрее змеи и попал ей в позвоночник, отчего она с такой яростью обратилась против меня, что, если бы я не бросился на другую сторону дороги, оставив посередине широкую полосу песку, мне пришлось бы плохо. Но, благодаря тому что на песке она не могла так же пользоваться щитками, служащими ей вместо ног, как на ровной и твердой почве, – она не осмелилась пересечь дорогу; но в то время как я бежал по одному краю дороги, она ползла по другому, больше чем на локоть подняв голову от земли, очень быстро двигая языком, так что казалось, что у нее их пять или шесть.
Я находился в таком положении, что думал уже не о потере мула, а только о преследовании змеи, потому что я задыхался, был покрыт потом и испытывал страшную усталость. Шипенье змеи не было ни сильным, ни резким, а тихим и продолжительным.
Я добежал до одного места дороги, где были камни, которыми можно было бросать в змею. Я остановился, как для того, чтобы отдохнуть, так и чтобы вооружиться камнями; но она, заметив мой страх, решила переползти по песку, чтобы броситься на меня; вследствие этого у меня появилась надежда освободиться от нее, так как, попав на песок, она не могла пользоваться щитками и могла двигаться только очень медленно. Ободрившись, насколько мог, я бросил в нее столько камней, что почти засыпал ее ими, и, попав в нее одним, после того как я несколько раз плюнул ей в голову – это для них яд, – я попал в нее камнем на поллоктя выше хвоста, в то место, где находится у нее главная сила движения, отчего она не могла больше двигаться, и, набросав на нее еще много камней, я раздробил ей голову и сел отдыхать. В это время прошли двое людей, шедших по направлению на Адамус, и рассказали мне то, о чем я сказал выше. Они измерили змею, и в ней оказалось десять футов длины, а толщиной она была больше нормального запястья. Они вскрыли ее и нашли в ней двух очень хорошеньких маленьких кроликов; ибо эти змеи очень прожорливы и мало пьют, хотя проводят много времени без пищи, и потому пищеварение у них происходит очень медленно; поэтому, когда она двигалась медленно, можно было ясно заметить ее тучность.
