Висенте Эспинель - Жизнь Маркоса де Обрегон

Я сказал своему спутнику:

– Как вы думаете, что мы несем здесь? – наше полное уничтожение, потому что никуда мы не сможем прийти, где не спросили бы у нас очень строгого отчета в этих деньгах, и так как они сами по себе желанны и вызывают алчность, то кто-нибудь или из-за доли, какая может достаться ему из этих денег, или чтобы снискать для себя расположение, сообщит правосудию о двух юношах, путешествующих пешком, усталых и голодных, но с двумя кошелями денег; и пытка будет неизбежна, если не дать правдивого ответа на заданный вопрос; если спрятать их, чтобы потом вернуться за ними, мы так же мало найдем, как и другие; а много бродить здесь – вызовет подозрение в каком-нибудь злом умысле, и самое вероятное, что с нами может случиться, – это что мы попадем в руки двух разбойников, которые лишат нас денег и жизни. Подвергать опасности себя, чтобы добыть деньги, – это делают многие; но подвергать опасности жизнь, честь и деньги – ни один разумный человек не должен этого делать; поэтому моим основным намерением было вернуть эти деньги их владельцам, чтобы получить из них такую же часть, какая придется и им, без опасности для жизни и без ущерба для совести; и сюда вполне подходит: кто крадет у вора,[178] и т. д.

Это и многое другое сказал я ему, чтобы уничтожить в нем определенное желание, которое в нем зародилось, потому что то, что он нес на спине, каким-то образом сроднилось с кровью сердца; но в конце концов ему мое намерение очень понравилось.

Мы пошли в венту и, хотя было еще очень рано, постучали в дверь, говоря, что пришли с известием, очень важным для находившихся здесь сеньоров купцов из Толедо. Они это услышали и велели хозяину венты открыть. Он зажег свет, и мы вошли в комнату нагруженные, и не говоря им ни слова, бросили кошек на стол,[179] и если бы они были альгальскими,[180] они не доставили бы их ноздрям такого наслаждения, какое эти доставили ушам.

– Что это такое? – спросили купцы.

– Ваши деньги, – ответил я, – ибо кесарю возвращено то, что ему принадлежало.[181] – Мы рассказали им, как было дело, и я сказал им, что, прежде чем в другой венте поднимутся, нам нужно пройти перевал. На мое большое счастье, в Севилью шли обратные мулы. Купцы, обрадованные и чрезвычайно благодарные за это дело, наняли двух мулов для меня и для другого юноши, мы прошли через перевал так, что этого и не заметили в вентах. Мы поднялись на перевал и спустились к другой венте, расположенной в самом низу; в ней были недурные запасы, и мы пробыли там весь день, отдыхая и отсыпаясь, потому что купцы столь же нуждались в сне, как и мы, вследствие короткого сна и большой досады, какую им причинила потеря их денег; а к вечеру мы узнали, что хозяин венты, – так как, допытываясь от своей жены, он не узнал обстоятельств покражи, потому что она не решилась сказать, что оставила нас в доме, – подозревая, что шулера провели его хитростью, которой он не мог понять, пошел сообщить в Эрмандад о жизни и поведении этих людей и что у них было два кошеля денег, нечестно выигранных. Эрмандад пришла, и так как не нашла ни денег, ни кошелей, находившихся, по словам хозяина венты, в шкафу, то, не раскрыв тайны, она заставила оплатить расходы: хозяина – как глупца или сумасшедшего или потому, что он слишком нагрузился; мошенников – как подозрительных людей, которые так поздно находились в венте; а женщину – как нерешительную и молчавшую, так как она не могла дать отчета в своем поведении.

Мы очень веселились по поводу этого происшествия, так что купцы хотели непрерывно слушать об этом, ибо, как оказалось, в кошелях они нашли больше денег, чем они там оставили; и один из них весело говорил:

– Не угодно Богу, чтобы я обладал чужими деньгами, их надо истратить по дороге на куропаток и кроликов, так как я не хочу, чтобы они возмещались, – и так и делалось под общее одобрение.

Я размышлял наедине сам с собой и даже сообщил об этом одному из купцов, – как дурно пользоваться нечестно добытым и насколько хуже еще пользоваться приобретенным при помощи фальшивой игры, где без обеспечения выигрыша подвергается опасности репутация, которая находится в зависимости от всех, кто эту фальшь видит, от всех, кто ее воображает, и даже от отсутствующих, которых затрагивает дележ добытого мошенничеством. То, что скудно достается им при этом на долю, они тратят в трактирах на обжорство, на празднества в честь Бахуса и на жертвоприношения Венере; им не приносит пользы почтительность и притворная любезность, какими они пользуются, чтобы обмануть того, с кого они хотят содрать или уже содрали шкуру. Если бы простодушные люди захотели обратить внимание на лукавства, обманы и интриги этих прикидывающихся кроткими волков, то они заметили бы, что любезность не вовремя, дружба некстати и без знакомства, необычная вежливость, неподобающие церемонии – все это влечет за собой больше вреда, чем пользы для того, к кому они применяются; потому что если люди обладают таким низким характером, что даже на надлежащую вежливость неохотно отвечают тому, кому они обязаны, то почему не следует считать, что внезапность любезностей чрезмерных и необычайных влечет за собой какую-нибудь тайну, в особенности если эти любезности ничем не вызваны?

Шулера имеют также свою организацию, потому что они обманывают или сами, или через друзей, которые назначаются и избираются для этого дела; они располагают гостиницами или постоялыми дворами, откуда им дают сведения о новых людях, на которых они могут нападать. У них есть также своя кассовая или памятная книга для всех тех, кто оказывает им помощь в их ремесле во всех больших или малых селениях, ибо это занятие распространено по всей Испании, а в больших городах они имеют связь со своднями и получают сведения от этих лисиц, чтобы высасывать кровь у невинных ягнят. И хотя эти лукавые змии обладают столь сложными приспособлениями для того, чтобы высасывать кровь из тех, в которых они замечают склонность к игре и которые не могут подчинить себя известной умеренности и уберечься от их хитростей, – несмотря на все это, я говорю, что всего, что было бы уверенной и необычной сноровкой, следует бояться даже у самих друзей в делах игры, потому что они продадут друг друга. Когда один знакомый приглашает другого играть, ведя его в незнакомое место, то пусть этот другой идет с осторожностью, все равно, будет ли это публично или тайно; и мне кажется, что в данном случае не будет плоха поговорка: «Если ты меня очень любишь, то обращайся со мной как обыкновенно».

Мы продолжали наш путь со всем возможным удовольствием, – мои купцы и я, – отыскивая по дороге поводы, чтобы получать это удовольствие. Мы прибыли в Конкисту[182] – это маленькое селеньице, которое тогда только еще возникало, – в воскресенье утром; мы пошли послушать обедню, которую служил священник, произносивший латынь как галисиец.[183] Месса была заупокойная, потому что в это утро хоронили одного бедняка, и священнику помогал причетник, на котором поверх темного и очень нарядного кафтана был надет холщовый стихарь. Когда кончилась обедня, священник, читая над гробом молитву по усопшем, закончил словами: «Да упокоится в мире, аллилуйя, аллилуйя». Причетник ответил ему со многими переливами в горле: «Аминь, аллилуйя, аллилуйя». Я подошел к доброму человеку и сказал ему:

– Падре, ведь в заупокойной обедне не бывает аллилуйя.

Он ответил мне очень уверенно:

– Ну вот, сеньор студент, разве вы не видите, что это между одной Пасхой и другой?

Всю дорогу мы ехали, падая со смеху.

Глава XIV

Так как путешествие, как бы приятно оно ни было, всегда влечет за собой некоторую скуку, потому что обыкновенно путешествуют или из-за нужды, или по неотложным делам, которые занимают память и рассеивают удовольствие, то мы старались найти удовольствие во всем, что встречали. Погонщики мулов занимались по своему обычаю: один – отпуская острые словечки, другой – насмехаясь над путешественниками, третий – распевая старинные романсы, каждый по своему характеру; мы – тем, что представлялось нашим взорам.

Мы встретили пастуха, который перегонял свое стадо из одного округа в другой, причем он и собаки умирали от жажды, так как в Сьерра-Морене, в мае и в течение всего лета, днем деревья загораются от жары, хотя ночью становится прохладно. Но парень был настолько несведущ, что, страдая от жажды, держал собак на привязи, чтобы они не потерялись. Он спросил нас, не знаем ли мы, где есть вода; я ему ответил:

– Как же вы спрашиваете об этом, имея при себе собак? Отвяжите их, они быстро найдут воду.

– А это действительно так? – спросил купец.

– Это очень известная вещь и много раз испытанная, – сказал я и обратился к пастуху: – Отвяжите собак или одну из них и привяжите ее на длинную веревку, держа которую вы и пойдете за ней, так как собака найдет родник, ручей или лагуну.

Пастух так и сделал, так что собака, отпущенная на длину веревки, помчалась вниз по склону, подняв морду, и побежала прямо к зарослям, находившимся у подножья скалы, где нашла воду, освежившую пастуха и утолившую жажду стада.