Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть вторая
Тем самым они носят на себе свой приговор, и люди знают, кто они такие и как с ними обращаться. Если же преступление повторится, то и возмездие будет тяжелей. Страх удержит многих от соблазна, а это значит, что наказание вразумило и исправило преступника, ибо он боится попасть на виселицу. Вот это и есть правосудие; все же прочее — одно баловство и потачка судейским крючкам, чтобы они могли грабить не хуже самих грабителей; решусь ли сказать, что иной раз нарочно отпускают вора на свободу, чтобы он опять занялся воровством и можно было бы снова отнять у него добычу и присвоить себе.
Нет, лучше мне попридержать язык. Я всего лишь человек, немало натерпелся от чернильного племени, и неровен час опять попаду к ним в лапы. Тогда уж не жди пощады! Они расправятся со мной по-свойски, ибо им никто не указ.
Моего воришку отпустили. Он назвал главного зачинщика, сказал, куда негодяй направился, и с тем, не считая прогулки по городу, был выпущен из тюрьмы; я же остался в темнице нищеты и… Спокойной ночи, дорогой читатель! Завтра, когда рассветет, я поведаю, что случилось со мной далее, если предыдущее не отбило у тебя охоту узнать последующее.
КНИГА ВТОРАЯ,
В КОТОРОЙ ГУСМАН ДЕ АЛЬФАРАЧЕ ПОВЕСТВУЕТ О СВОИХ ПРИКЛЮЧЕНИЯХ В ИТАЛИИ И О ТОМ, КАК ОН ВЕРНУЛСЯ В ИСПАНИЮ
ГЛАВА I
Гусман де Альфараче выезжает из Сиены во Флоренцию и, повстречавшись с Сайяведрой, берет его к себе на службу; тот рассказывает дорогой много удивительного о Флоренции, а по прибытии туда показывает Гусману город
Фокион[62], один из мудрейших людей древности, был столь беден, что с большим трудом поддерживал свое существование. И всякий раз когда о философе заходила речь в присутствии тирана Дионисия[63], его злейшего врага, деспот начинал глумиться над мудрецом и обзывал его нищим, полагая, что худшего оскорбления не бывает. Когда некто уведомил об этом Фокиона, он нисколько не был уязвлен и, посмеиваясь над тираном и его глупостью, сказал: «Дионисий, конечно, прав, называя меня нищим, ибо я действительно весьма беден; но он еще беднее меня, и поистине ему следовало бы стыдиться себя и своей позорной нищеты: у меня нет лишь денег, зато друзей сколько угодно; стало быть, я имею главное и не хватает мне сущего пустяка; у него же денег без счету, а друзей вовсе нет: ведь мы не знаем никого, кто бы называл себя его другом».
Нельзя лучше отомстить обидчику и запустить в него более увесистым камнем, как назвать его человеком, не имеющим друзей. Дружбу нередко приобретают за деньги, ибо это наивернейший способ ее завоевать; и все же тиран Дионисий не мог завести ни одного друга. Удивительного в этом мало, ибо кто говорит «друг», разумеет «добро» и «благо»; если мы желаем сохранить привязанность друзей, дела наши должны соответствовать словам. Дионисий был в обхождении груб, нрав имел бешеный, а ведь одними деньгами друга не купишь: для этого надобна доброта души; он же, не питая добрых чувств, не имел и друзей.
С тех пор как я себя помню, я стремился расширить круг своих друзей, ибо считал, и в этом не ошибался, что они нужны нам равно и в горе и в счастье. Кто же еще будет вместе с нами ликовать при удаче, оберегать наш покой, жизнь, честь и достояние, радоваться нашему благоденствию? А когда в дом постучится беда, у кого еще найдем мы прибежище, участие, добрый совет, помощь и сердечное сочувствие нашему горю?
Разумный человек предпочтет лишиться всех житейских благ, лишь бы сохранить друзей, которые нам бывают дороже, чем самые близкие родственники и даже братья. О том, что такое дружба и каковы должны быть друзья, много сказано до нас, а когда-нибудь, с божьей помощью, и мы скажем свое слово. На мой взгляд, где дружба, там простота и откровенность, ибо в дружбе ничто не должно смущать, тревожить, внушать сомнения и отталкивать.
Каждый должен поступать с другом так, как поступил бы с самим собой, ибо мой друг — это мое второе я. И как золото и ртуть сливаются в единый металл, который никакая сила уже не разложит на составные части, — кроме огня, выжигающего ртуть, — так и истинный друг сливается душою со своим другом, и ничто не властно разлучить их, кроме всепожирающего пламени смерти.
Друзей надо выбирать так же, как мы выбираем хорошие книги. Не в том благо, чтобы их было много и чтобы они были веселы и забавны; напротив, пусть их будет поменьше, но добрых, хорошо нам известных; когда друзей или книг слишком много, мы не можем глубоко любить их. И те и другие даны нам не для одного лишь веселья, но также на пользу душе и телу. Книгу надо искать такую, которая, пренебрегая жизненной суетой, учила бы нас слову божьему; не развлекала бы картинками, но убеждала и наставляла уму-разуму.
Настоящий друг — тот, кто из дружества и приязни говорит нам неприкрашенную и чистую правду, как говорят ее самому себе, а не постороннему, размышляя о своем, кровном, а не о чужом деле. Вряд ли у кого найдется много друзей, коим он мог бы всецело и во всем довериться. А если все это верно, то хорошая книга — вот поистине надежный друг, и смело могу сказать, что лучшего нет на свете, ибо мы берем от нее все полезное и нужное, не заботясь о тщеславной гордости и ничего не стыдясь; ведь нынче так повелось, что мы предпочитаем не знать правды, лишь бы никого о ней не спрашивать. В книге же мы ищем ответа, не боясь обнаружить свое невежество и зная, что она без лести выскажет свое мнение. В этом — главное превосходство книг над друзьями: ведь друг не всегда говорит все, что знает, если думает, что это может нанести ущерб его благополучию, — как ты вскоре увидишь из моей повести, — в книге же добрый совет чист от всякой задней мысли.
Вот почему во все времена считалось, что найти верного и истинного друга — дело трудное. Таких друзей во всем мире можно по пальцам перечесть, о них написаны летописи и ходят предания. Я же во всей подлунной встретил лишь одного друга истинно доброго, истинно щедрого, верного и надежного, который ни разу не изменил, не покинул и не уставал одаривать. И друг этот — земля.
Земля дарит нам драгоценные каменья, золото, серебро и другие металлы, коих мы алчем и ищем неустанно. Она дает растения, питающие наш скот и других животных, и лечебные травы, которые оберегают наше здоровье, облегчают болезни и предохраняют от недугов. Земля родит плоды и дает нам ткани, которыми мы греем и украшаем себя. Для нас взрезает она свои жилы, и из сосцов ее струятся сладостные и таинственные воды, поящие нас; ручьи и реки не только оплодотворяют наши поля, но и облегчают передвижение, ибо по ним сообщаемся мы с чужими и далекими странами. Она на все согласна, все терпит — и добро и зло, на все отвечает смиренным молчанием; она подобна овечке, не знающей иного слова, кроме «тебе-е»; гонят ли ее на пастбище или на водопой, запирают ли в овчарне, уносят ли детеныша, отнимают ли молоко, шерсть, жизнь — на все и всегда говорит одно слово: «тебе-е». Все блага, какими владеем мы в мире, даны нам землей. А напоследок, когда окончатся наши дни и мы начнем смердеть, когда ни жена, ни отец, ни сын, ни брат, ни друг уже не могут терпеть нас подле себя, и отталкивают, и бегут от нас с омерзением — опять земля берет нас под защиту и принимает в свое чрево, где нам уготован на все времена надежный приют, пока не настанет для нас срок новой и вечной жизни. Самая же великая ее милость, достойная вечной хвалы и славы, — та, что, делая столько добра, служа нам столь преданно, бескорыстно, верно и неустанно, она никогда о том не напомнит, никогда не попрекнет, не станет колоть глаза, как это водится среди людей.
Сколько ни перевидал я их на своем веку, все хлопотали лишь о своей выгоде, жаждали удовольствий для одних себя, искали, как бы надуть другого, не ведая ни истинной дружбы, ни милосердия, ни правды, ни стыда. Я от природы был доверчив, их же язык лжив, и каждый наполнил горечью мое сердце.
Но по нынешним каверзным временам надо удивляться не тому, что тебя обманули, а тому, что не обманули. Как все скоры на обещания и как не торопятся исполнить обещанное! Как щедры на слова и как скупы на дело! Перевелись на земле Пилады, Оресты и Асмунды[64]; нет больше верных друзей, и самая память о них заглохла. Я говорю в первую очередь о Помпейо: дружба остальных ничего, кроме слов, мне не стоила, ему же я помог не только словом, но и делом.
Во времена благоденствия я был окружен толпою приятелей. Всем я был желанен, все меня баловали и угождали чем только могли. Но не стало денег — не стало и друзей: в один и тот же день пришел конец их дружбе и моим деньгам. И как нет большей печали, чем в дни бедствий вспоминать о былом счастье[65], так нет ничего горестней, как видеть измену друга, особенно если ты всегда стремился сохранить его дружбу.
Меня обокрали, и я погиб безвозвратно. Считанные дни провел я в доме моего друга, а уже почувствовал, что дни эти кажутся ему долгими, что быстро охладевает его привязанность ко мне и сам он, словно угорь, потихоньку выскальзывает из моих рук. Дружбу свою он предлагал на кордовский манер: «Ведь вы уже отобедали, так что вряд ли захотите кушать». Все посулы его были уклончивы и ненадежны. Если он обходился со мной ласково, то не из добрых чувств, а из опасения, как бы я не стребовал по суду мое имущество.
