Последние дни Помпеи - Эдвард Джордж Бульвер-Литтон
Широкие сени освещались высокими бронзовыми канделябрами искусной работы. По стенам были вырезаны крупные иероглифы темных, мрачных цветов, представлявших странный контраст с яркими красками и грациозными фигурами, которыми жители Италии украшали свои жилища. В конце сеней вышел ему навстречу раб с лицом если не африканского уроженца, то во всяком случае несколько смуглее обычного цвета южных жителей.
– Я хочу видеть Арбака, – сказал жрец, и его голос дрожал, заметно даже для его собственных ушей.
Раб молча наклонил голову и повел его во флигель, в сторону от сеней, затем по узкой лестнице. Пройдя несколько комнат, где главным украшением, привлекавшим внимание жреца, была опять-таки суровая, задумчивая красота сфинксов, Апекидес очутился в полуосвещенном покое, где находился египтянин.
Арбак сидел перед небольшим столом, заваленным развернутыми свитками папируса, покрытыми такими же письменами, как и надпись над дверями дома. На некотором расстоянии стоял маленький треножник, из которого медленно подымался дым ладана. Возле помещался большой глобус с небесными знаками, а на другом столе лежали какие-то инструменты причудливой, странной формы, незнакомые Апекидесу. Дальний конец комнаты был скрыт занавесью, а в продолговатое окно на кровле лились лучи месяца, смешиваясь с печальным светом единственной лампы, горевшей в комнате.
– Садись, Апекидес, – сказал египтянин не вставая.
Молодой человек повиновался.
– Ты спрашиваешь меня, – молвил Арбак после непродолжительного молчания, как бы очнувшись от глубокой задумчивости – ты спрашиваешь меня о величайших тайнах, какие только способен воспринять человек. Ты желаешь, чтобы я решил для тебя загадку жизни. Как дети в потемках, мы блуждаем в неведении, брошенные лишь на короткое время в эту тусклую, скоропроходящую жизнь. Мы сами себе создаем призраки во мраке. Наша мысль то обращается внутрь нас самих, наполняя нас ужасом, то необузданно кидается в беспросветный мрак, стараясь угадать, что там скрывается. Мы протягиваем туда-сюда беспомощные руки, иначе мы, словно слепые, наткнулись бы на какую-нибудь скрытую опасность. Не ведая границ наших владений, мы то чувствуем, что они душат нас, то нам кажется, что они простираются в бесконечную даль. При таком состоянии вся мудрость естественно должна заключаться в решении двух вопросов: «чему верить?» и «что отвергать?». И ты хочешь, чтобы я решил эти вопросы?
Апекидес утвердительно кивнул головой.
– Человеку нужна вера, – продолжал египтянин с оттенком грусти. – Он должен к чему-нибудь привязаться своими надеждами. Такова наша натура: когда человек видит с ужасом и изумлением, что все, на что он возлагает свои упования, уплывает от него, он носится по мрачному, безбрежному морю сомнений, он взывает о помощи, просит, чтобы ему бросили спасательную доску, за которую он мог бы ухватиться, чтобы ему указали берег, хотя бы туманный и далекий, куда он мог бы пристать. Ну, так слушай же. Ты не забыл нашего сегодняшнего разговора?
– Мог ли я забыть?!
– Я признался тебе, что божества, перед которыми вы сооружаете жертвенники, не более как вымыслы. Я открыл тебе, что наши обряды и церемонии – сущая комедия, имеющая целью морочить и обманывать людское стадо ради его же блага. Я объяснил тебе, что благодаря этим обманам возникли общественные порядки, гармония мира, власть мудрых – и этой властью они заставляют толпу повиноваться. Итак, будем продолжать этот благотворный обман, – если человеку нужны какие-нибудь верования, то почему не сохранить ему той веры, которая дорога ему по воспоминаниям об их отцах, ту, которая освящается и укрепляется обычаем. Отыскивая более утонченную веру для нас самих, чьи чувства слишком возвышенны для грубых верований, оставим другим на поддержку крохи, падающие с нашего стола. Это и мудро, и милосердно…
– Продолжай.
– Итак, – продолжал египтянин, – оставив старые грани неприкосновенными для других, мы опоясываем свои чресла и отправляемся на поиски новых областей веры. Изгони сразу из твоих помыслов, из твоей памяти все, чему ты верил до сих пор. Представь себе, что твой ум – чистый, неисписанный свиток, впервые способный воспринимать впечатления. Оглянись на мир, наблюдай его устройство, его порядок и гармонию. Кто-нибудь да создал его – создание говорит о Создателе. С этой уверенностью мы впервые вступаем на твердую почву. Но кто этот Создатель? Бог! – восклицаешь ты. Постой – не надо неясных, сбивчивых наименований! О Том, Кто сотворил мир, мы не знаем, мы ничего не можем знать, кроме Его атрибутов – могущества и неизменного порядка, – строгого, всеподавляющего, неослабного порядка, который не принимает в расчет личностей и единичных случаев, порядка, который идет своей дорогой – сокрушает, сжигает, не обращая внимания на сердца, оторвавшиеся от общей массы и раздавленные под его беспощадными колесами. Смесь зла с добром, существование преступления и страдания во все времена смущали мудрецов. Создав себе бога, они предполагали его милосердным. Откуда же проистекает зло? Как мог он допустить его, дать ему укорениться? В виде объяснения, персы создали себе другой дух, по природе своей злобный, и предположили, что происходит постоянная война между ним и духом Добра. Подобного же демона египтяне олицетворяют в своем мрачном, грозном Тифоне. Страшная ошибка, еще более сбивающая нас с толку! Безумие, порожденное пустой иллюзией, облекающей эту неведомую силу в осязательную, телесную, человеческую оболочку, и приписывающей Невидимому атрибуты и свойства Видимого. Нет, этой силе надо дать другое название, не отвечающее нашим сбивчивым понятиям, – и тайна разъяснится. Назовем ее роком. Рок, говорят греки, управляет богами. Тогда к чему же боги? Их посредничество становится ненужным, упраздните их совсем. Судьба управляет всем, что мы видим. Сила, порядок – вот ее главные атрибуты. Хочешь знать ее более? Напрасно, ты ничего не узнаешь, будет ли она вечна, готовит ли она нам, своим созданиям, новую жизнь после той тьмы, что зовется смертью, – мы ничего об этом не ведаем. Теперь оставим эту древнюю, невидимую, неосязаемую силу и обратимся к той, которая, на наш взгляд, является великой исполнительницей ее функций. Эту силу мы можем ближе исследовать, от нее мы можем больше узнать, она для нас очевидна, и имя ей – Природа. Мудрецы впали в ошибку, направив свои исследования на атрибуты Судьбы, в которой все непроницаемо и темно. Если бы они ограничили свои изыскания Природой, сколько знаний было бы уже приобретено! В этой области терпение, изучение никогда не пропадают даром. Мы видим то, что исследуем. Наш ум подымается по осязательной лестнице причин и следствий. Природа есть великий деятель внешнего мира, а Рок налагает на нее законы,
