Питер Акройд - Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера
Среди рыцарей, сопровождавших Паламона, был царь Фракии Ликург. Черна была его борода, отважен облик. Глаза его сверкали желто-рдяным блеском. Брови были раскидистые и косматые, что придавало ему сходство не то со львом, не то с каким-то сказочным могучим зверем. Он был крупного телосложения, с мощными мышцами, широкоплечий и длиннорукий. Что еще о нем сказать? По обычаю своей страны, он ехал в золотой колеснице, запряженной четырьмя белоснежными быками. Вместо плаща поверх доспехов (утыканных яркими гвоздями, чьи шляпки поблескивали золотом на солнце) он набросил на себя медвежью шкуру, почерневшую от старости. Длинные волосы – черные и блестящие, как вороново крыло, – были зачесаны за спину. На голове лежала золотая диадема толщиной в мужскую руку, усеянная драгоценными каменьями, рубинами и алмазами, неслыханно тяжелая. За его колесницей бежало десятка два, а то и больше, белых волкодавов, величиной с бычка, привычных к охоте на льва и на оленя. Они следовали за царем с туго перевязанными мордами, на поводках, прикрепленных к золотым ошейникам. В свите фракийского царя ехали сто хорошо вооруженных рыцарей с отважными и дерзкими сердцами. Так выступал в бой Ликург.
Согласно старинным преданиям, которым я должен следовать, в процессии Архиты был и великий Эметрий, царь индийский. Он ехал на гнедом коне; на этом благородном животном была стальная узда и попона из золотой парчи, расшитой хитрыми узорами. Воистину, Эметрий напоминал самого Марса. Его герб был выткан из редкостного шелка и расшит крупным белым жемчугом; новенькое седло обшито чеканным золотом, а плащ, окутывавший плечи, украшен сверкающими рубинами. Волосы ниспадали ухоженными кудрями – такими же желтыми и блестящими, как солнце. У него был орлиный нос и глаза, отливавшие золотым светом; губы круглы и четко очерчены, лицо – свежо и светло, если не считать веснушек, рассыпанных там и сям. Он был настоящий лев – и видом и нравом. Лет ему было, пожалуй, двадцать пять. У него пробивалась борода, а голос звучал подобно боевой трубе. Голову его украшал лавровый венок, весь в пышной зелени. Для охоты он держал на руке ручного орла – белого, как лилия. Как и Ликург, он привел с собой сто рыцарей, прекрасно вооруженных и защищенных. Лишь головы у них были обнажены – в знак того, что они сражаются за любовь. И следует вам знать, что среди них были и герцоги, и графы, и даже несколько королей: все они собрались из преданности рыцарству. Вокруг них скакали ручные львы и леопарды. Так эта благородная конная процессия приближалась к Афинам. Они прибыли в город в воскресный день, в девять часов утра, и там, на улицах, спешились.
Афинский герцог, прославленный Тесей, приветливо встретил их и повел по городу к приготовленным для них чертогам; каждому было оказано гостеприимство в соответствии с его чином и званием. Тесей устроил для них пышный пир и позаботился обо всем с неслыханной щедростью. Вы, может быть, ждете, что я опишу вам музыку, что звучала на пиру, и услуженье за столами, и те дары, что получили гости высокого и низкого звания, и богатое убранство Тесеева дворца, или расскажу, в каком порядке были рассажены гости, или какая из дам была самой красивой или самой искусной в танцах, или кто лучше всех пел, или кто страстнее всех пел о любви, – но нет, боюсь, что я вас разочарую. Вы не услышите от меня ни о ручных соколах, сидевших на жердочках, ни о мастифах, лежавших на полу пиршественной залы. Все это вы можете увидеть на гобеленах. Для меня же сейчас важнее продолжить мой рассказ.
В ту воскресную ночь, до рассвета, когда только начинал петь жаворонок (до ухода темноты оставалось еще час или два часа, а жаворонок уже запел), Паламон поднялся с постели и произнес благословенье. Он проснулся в приподнятом настроении и решил совершить паломничество к Венере. Иными словами, он направился к святилищу богини, воздвигнутому у амфитеатра. В ее священный час – пятый час нового дня – он вошел в храм и, опустившись на колени на мраморном полу, стал смиренно молиться, обращаясь к ее кумиру:
«О прекраснейшая из прекрасных, благая госпожа Венера! Дочь великого Юпитера и супруга могучего Вулкана, радостная утеха горы Киферы! Заклинаю тебя именем твоей любви к Адонису, сжалься над моими горькими слезами. Пусть тронет твое сердце моя смиренная молитва. Увы, мне не хватает слов, чтобы поведать обо всех моих печалях и адовых мучениях. Сердце мое не в силах передать ту горечь, что я ощущаю. Я так рассеян и смущен, что могу лишь призывать твое благословенное имя. Смилуйся надо мной, прекрасная богиня. Ты видишь мою душу насквозь. Ты знаешь о моей печали. Внемли моим жалобам. Пожалей меня. А я обещаю тебе вот что. Я вечно пребуду твоим преданным слугой, я буду сражаться против пагубы бесплодного целомудрия. Таков мой обет. Я не прошу у тебя ни ратной славы, ни блистательных побед на поле брани; мне не нужны тщеславные подвиги и воинская удаль. Я жажду лишь одного – обладать Эмилией, хочу жить и умереть в служении любви. Ты сама можешь выбрать средство, только извести меня об этом. Мне безразлично – одержу ли я победу или потерплю поражение, – лишь бы заключить в объятия мою госпожу. Хотя я знаю, что грозный Марс – бог сражений, известно мне и то, что твое могущество столь велико на небесах, что одно твое желание способно привести меня к блаженству. Тогда я буду молиться в твоем храме, перед твоим священным кумиром, всю свою жизнь. Я буду возжигать сладкий огонь на твоем алтаре везде, где бы я ни оказался, и осыпать благовониями приносимые жертвы. Если же ты не захочешь благоволить ко мне и внять моей мольбе, тогда, прошу тебя, сделай так, чтобы завтра я погиб от руки Архиты. Направь на меня его копье. Если я умру, то уже не буду терзаться оттого, что он получит в награду Эмилию. Теперь, когда ты выслушала мою мольбу и постигла ее суть, о великая богиня, подари мне ее любовь!»
Окончив молитву, Паламон совершил все жертвенные обряды, каких требует Венера, с должным торжеством и старанием. Я не могу припомнить все его слова и действия – одно лишь могу вам сказать. Когда он завершил все ритуалы, статуя Венеры вдруг затрепетала и сделала ему знак. Это было доброе предзнаменование. И тогда Паламон поверил, что его молитва услышана. Знак, что подала богиня, извещал его о некой отсрочке, но он понял главное: просьба его будет исполнена. И он вернулся домой с легким сердцем.
Спустя три часа после того, как Паламон ушел к храму, яркое солнце начало совершать свой путь по небосводу. В ту пору пробудилась Эмилия и поспешила в храм Дианы. Ее сопровождали девушки-прислужницы, они несли священный огонь, благовония и одеяния, которые требовались для совершения жертвенных обрядов. Рога для питья, по обычаю, до краев полнились медом; у них было все необходимое для священной церемонии. Эмилия омылась в водах священного источника, а потом посыпала помещение храма благовониями; затем добросердечная дама облачилась в скромные одежды. Я не смею рассказывать вам о том, как именно она совершала священные обряды, разве что в самых общих чертах…
– А что тут такого запретного? – прервал тут Рыцаря Монах. – Ведь прежние времена миновали. Тьме язычества давно пришел конец.
– Расскажите-ка нам все, – поддержал Монаха Мажордом. – Нас это позабавит.
– Вреда от этого не будет, – поддакнул Мельник. – У вас ведь добрые намерения. Мы должны быть свободны в речах друг с другом.
– Тогда, если позволите, все так и будет.
Блестящие волосы Эмилии были распущены и ниспадали по спине. На голове ее лежал венок, сплетенный из листьев вечнозеленого дуба, посвященного Зевсу. Вначале она зажгла огонь в двух очагах алтаря, а потом исполнила обряд, как тот описан в «Фиваиде» Стация и других древних сочинениях. Когда огонь разгорелся как следует, она опустилась на колени перед изваянием Дианы и начала молиться.
«О целомудренная богиня зеленых лесов, – шептала она, – кому видно все сущее в небесах и на земле, царица темных Плутоновых владений, богиня невинных дев! Тебе открыто мое сердце уже много лет. Ты знаешь, каково мое желание. Я надеюсь, что никогда не навлеку на себя твоего гнева и твоего возмездия, как Актеон, превращенный тобой в оленя. Ты ведь знаешь, о великая богиня: все, чего я хочу, – это навсегда остаться девственницей. Я не хочу быть ничьей любовницей, ничьей женой. Ведь я из числа преданных тебе дев, которым мила охота, а не любовь. Я желаю бродить по диким лесам, никогда не выходить замуж, не вынашивать детей. Я еще никогда не хотела лечь с мужчиной. Помоги же мне теперь! Ты ведь богиня охоты, луны и подземного мира – ниспошли мне свою триединую милость! Исцели Паламона и Архиту от их страсти ко мне. Восстанови дружбу и мир, царившие между ними прежде, и отврати от меня их сердца. Вели угаснуть всем языкам пламени их жаркой любви и пылкого желания. Смягчи их тяжкие муки и потуши жгущий их огонь. Или хотя бы пошли им другую любовь – каждому свою. А если ты не удостоишь меня этой милости, если мне на роду написано иное, чем я сама желаю, то тогда попрошу тебя вот о чем. Если мне суждено выйти за Паламона или Архиту – то дай мне в мужья того из них, кто любит меня сильнее. Но пусть уж лучше до этого не дойдет! Внемли, богиня целомудренной чистоты, деве, которая стоит перед тобой на коленях и проливает горькие слезы. Ты ведь сама дева и наша охранительница – так позволь и мне, молю тебя, сохранить девство! Если я останусь невинной, то буду служить тебе всю жизнь».
