Франко Саккетти - Новеллы

Среди этого грубого и слезливого люда пошла молва, что монах сказал знатную проповедь и что он утверждал, будто покойник за святую жизнь попал на небо. А монахи ушли оттуда, получив хороший обед, с деньгами в кошельке, смеясь всю дорогу по поводу происшедшего.

Такая проповедь монашка была, может быть, более правдивой и содержательной, чем проповеди великих богословов, которые на словах помещают в рай богатых ростовщиков, зная отлично, что они бессовестно лгут. И если умрет богач, то кто бы он ни был, соверши он даже все зло, когда-либо существовавшее, между проповедью о нем и проповедью о св. Франциске не будет никакой разницы, ибо проповедники эти льстят, чтобы набить себе карман за счет невежд, оставшихся в живых.

Новелла 23

Мессер Никколо Канчельери, чтобы прослыть учтивым, велит пригласить к столу множество граждан, но раньше, чем настал день, на который гости были приглашены, скупость обуяла его, и он велит оповестить об отмене приглашения

К обману, с помощью которого этот монах посредством неясных слов заставил считать святым человека, который и близок к тому не был, не захотел прибегнуть мессер Никколо Канчельери,[50] дворянин порядочный, но весьма скупой. Желая скрыть свой порок, он, в конце концов, раскаялся и не сделал этого.

Дворянин этот происходил из Пистойи. Человек опытный и сведущий в придворных делах, он большую часть своей жизни провел при дворе королевы Иоанны Апулийской,[51] в общении с нею, с синьорами и баронами того времени и той страны. Когда он вернулся в Пистойю и обосновался там, родичи стали убеждать и подбивать его, говоря: «Ах, мессер Никколо, вы достойный дворянин, но скупость вас портит. Устройте-ка богатый пир и покажите пистойцам, что вы совсем не такой скупой, каким вас считают».

И так много наговорили они ему об этом, что он еще за целую неделю распорядился пригласить на ближайшее воскресное утро всех именитых людей Пистойи к своему столу. Однако, когда это было уже сделано и до пира оставалось пять дней и когда наступило время закупать необходимые припасы, он, раздумывая однажды ночью над своей затеей, еще больше проникся скупостью, потому что на следующий день приходилось раскошеливаться, и сказал себе: «Пир этот обойдется мне во сто флоринов или больше; и даже если бы я устроил таких пиров пятьдесят, все равно, меня всегда будут считать скупым. А потому, раз самое слово „скупость' не может исчезнуть, то у меня нет охоты тратить на все это деньги».

Так он и порешил; а наутро, лишь только встал, он позвал того самого слугу, который от его имени приглашал граждан, и сказал: «У тебя находится список, по которому ты приглашал граждан отобедать со мной; возьми его и оповести всех их об отмене приглашения так же, как ты раньше приглашал их».

Слуга говорит на это: «Что вы, синьор мой! Смотрите, что вы делаете, и подумайте, какая от этого вам будет честь».

Дворянин отвечает ему «Ладно. Ну ее к черту, честь, если она приносит убыток. Ступай и делай то, что я тебе говорю; если же кто-нибудь спросит о причине, то отвечай ему, что я не захотел зря выбрасывать деньги».

Так и пошел слуга, и так и сделал. Много дней говорили об этом в Пистойе, высмеивая названного мессера Николло. А когда насмешки дошли до него, он сказал: «Я предпочитаю, чтобы они дурно отзывались обо мне с пустыми желудками, нежели с наполненными моей пищей».

Я не знаю, что было бы хуже: то ли, что произошло, или то, что сделали бы получившие отказ гости, если бы наелись досыта. Ведь, переваривая пищу, они, наверное, еще усерднее насмехались бы над ним, говоря: «Пусть тратит деньги и приглашает гостей, сколько угодно; все это он делает словно по принуждению, и всегда его будут считать скупым».

Дворянин остался при своем пороке, зато на него не пало бремя пира, которое было немалым. У него был недостаток, который господствует на свете у большинства людей и в такой мере, что служит, быть может, причиной самых больших зол, творящихся на земле.

Новелла 24

Мессер Дольчибене за то, что он ударил иудея, схвачен у гроба господня и помещен в синагогу <…>

Если в предыдущей новелле дворянин не захотел обманывать других и показать себя таким, каким он не был, то в этой новелле мессер Дольчибене[52] уверил некоторых иудеев и заставил их принять без малейшего сомнения ложь за правду.

Как рассказано было выше, мессер Дольчибене отправился ко гробу господню, и так как он был человеком особенным и любил небывалые вещи, то заспорил с одним иудеем, потому что тот говорил против Христа, издеваясь над нашей верой. Спор дошел до того, что иудея мессер Дольчибене ударил несколько раз кулаком, за что его схватили и в ярости отвели в синагогу, где и заперли.

Наступила полночь, и Дольчибене чувствовал себя печальным и одиноким в своем заключении, как вдруг ему пришла охота пойти по своим телесным надобностям. Не будучи в состоянии найти иного более удобного места, он освободился от бремени посреди храма. Рано утром явилось несколько иудеев; они открыли храм, и нашли посреди его скверну. Увидев ее, они принялись кричать: «Смерть, смерть проклятому христианину, осквернившему храм нашего бога!»

Подвергшийся нападению и схваченный ими, мессер Дольчибене в великом страхе сказал: «Это сделал не я; выслушайте меня, пожалуйста. Нынче около полуночи я услышал в этом месте сильный шум; и рассматривая, что бы это могло быть, увидел вашего бога и нашего бога, которые схватились и колотили друг друга, как только могли. В конце концов, наш бог подмял под себя вашего и так отколотил его, что он устроил на этой плите то, что вы видите».

Услышав, что говорит мессер Дольчибене и придав его словам всю ту веру, какая у них была, иудеи все разом побежали к извержениям <…>, говоря: «Вот реликвии нашего бога» <…>.

Так, оставив мессера Дольчибене, они ушли весьма довольные <…>, а затем, подумав о том, кто со всей правдивостью открыл им такую вещь, они велели выпустить его.

Мессер Дольчибене остался более довольным, нежели иудеи, так как небывалый случай способствует славе таких людей, как он; этот случай дал ему возможность получить много подарков, когда он рассказывал о нем синьорам и иным людям <…>.

Новелла 25

По приговору капитана города Форли Дольчибене кастрирует по новому способу одного священника и продает затем тестикулы его за двадцать четыре лиры болоньинами

Следующая проделка мессера Дольчибене, о которой я хочу рассказать в этой новелле, была действительной проделкой, в то время как рассказанная в предыдущей – только шуткой.

В ту пору, когда мессер Франческо дельи Арделаффи был синьором Форли,[53] туда явился однажды мессер Дольчибене. Названный синьор хотел в наказание кастрировать одного священника, и так как не находилось человека, который умел бы сделать это, то названный мессер Дольчибене сказал, что сделает это сам. Капитану только и нужно было того и так и было сделано. Мессер Дольчибене велел приготовить бочку и' выломав у нее одно из днищ, отправил ее на площадь, приказав отвести туда и священника; в то же место пошел и сам он с бритвой и мешочком.

Когда и тот и другой явились туда, а вслед за ними и привлеченная зрелищем большая часть жителей Форли, мессер Дольчибене, приказав стащить со священника штаны, велел ему сесть верхом на бочку и опустить священные тестикулы в отверстие для втулки. Когда это было сделано он влез внутрь бочки и, разрезав кожицу, извлек то, что было нужно и положил в мешочек, а мешочек спрятал в охотничью сумку, потому что как человек хитрый, он решил нажиться на этом, что он и сделал. Измученный священник был снят с бочки и в виде каплуна посажен в клетку и там лечился в течение нескольких дней. Капитан же был весьма всем этим доволен.

Несколько дней спустя случилось, что двоюродный брат священника пришел к мессеру Дольчибене тайком и стал убедительно просить его отдать ему зернышки, за что он обещал заплатить Дольчибене так, что тот будет доволен; ведь оскопленный и лишенный их священник не может служить обедни. В ожидании этого покупателя мессер Дольчибене уже присолил и высушил их. Говорил он и торговался так долго, что получил за них двадцать четыре лиры болоньинами. Проделав это, Дольчибене с превеликим торжеством сказал капитану, что продал приготовленный товар; а о том, как потешался и ликовал капитан, невозможно рассказать. В конце концов, чтобы позабавиться, но не из скупости, которой он был враг, он сказал, что требует этих денег и что они принадлежат ему. Как мессер Дольчибене ни сопротивлялся, все же вышло так, что в лапы фараона[54] попало двенадцать лир болоньинами, ибо капитану пришлось отдать половину.

Так кончилось дело: священник ушел без зернышек, за одно из которых получил двенадцать лир капитан, а за другое столько же мессер Дольчибене.

То был прекрасный и небывалый товар. И пусть бы подобные вещи проделывались чаще; ведь от этого на свете было бы только лучше. Пусть бы повырезали их у всех других священников, чтобы, выкупая их, они несли двойные убытки; и пусть бы носили они их в мешочке, так как те, кто в живых, не доходили бы до того, чтобы преследовать ежедневно чужих жен и содержать тайком женщин, называя их – кто подругой, кто женой, кто двоюродной сестрой. А детей, которые родятся у них таким образом, они крестят как своих племянников, и не стыдятся того, что святые места битком набиты их наложницами и детьми, рожденными их разнузданным сластолюбием.[55]