Никита Хониат - История

6. В это время царь, по собственному соображению, отважно решился на одно дело, о котором следует теперь рассказать. Он пе-{207}риодически, через известные промежутки времени, всегда был болен разными членами тела, но особенно страдал ногами. К ним приливала дурная материя и порождала невыносимые мучения, к чему, при усиленном страдании, присоединялась потеря способности к движению и сверх того часто появлялась страшная лихорадка. В один день, заперши двери спальни и не сказав наперед никому, кроме спальной прислуги, o своем секрете, он наложил себе таким образом на ноги раскаленное железо. Долго прикладывая к ногам разожженный металл, царь сначала философически выдерживал боль, происходившую от прижигания, и с бранью ругал всех врачей, говоря, что у них всегда в употреблении одни только чистительные и что они никогда не придумают и не дадут больным какого-нибудь лекарства подействительнее слабительных. Потом, разумеется, воспаление в местах, подвергнутых прижиганию, и боль сделались сильнее прежнего. Тогда уже были призваны врачи, и не так, чтобы кто-нибудь один или другой, но все вдруг. Между тем родственников царя крайне смущало опасение, чтобы прилив материи, {208} лишившись исхода в ногах, не бросился в какую-нибудь более опасную часть тела, так что царь может тогда мгновенно лишиться жизни, и правительственная власть сверх ожидания должна будет перейти к кому-нибудь другому. Однако врачи сумели его вылечить: брожение и накопление материи было остановлено слабительными; приемы лекарств со дня на день значительно уменьшались, и целительная их сила была очевидна. Во все это время царица Евфросиния заботилась, конечно, сколько следовало, и о здоровье своего супруга; но гораздо более занимала ее с приближенными, которым она сообщала свои секретные предположения и открывала свои сердечные тайны, мысль о том, кто будет преемником царской власти, и заботливость, чтобы это был человек не неприязненный и не враждебный, а расположенный к ней. У царя не было сына, который, разумеется, был бы наследником престола; но были две дочери, и притом обе они недавно лишились супругов. Старшая по возрасту Ирина была в замужестве за Андроником Контостефаном, который умер спокойною смертью; а Анна, вторая по старшинству, но первая по красоте, была замужем за Исааком Комниным, который скончался в оковах — в Мизии, как мы сказали об этом в предшествующих книгах. Разные лица указывали и избирали разных людей на престол, и при этом все руководствовались единственно своею личною выгодою. На то, чтобы избранный мог достойно царствовать над римлянами и надлежащим образом управлять общественными делами, никто не обращал ни малейшего внимания, так что более неразумные из избирателей присуждали царскую власть даже младенцам, которые еще кормились грудью и повивались в пеленки. Из людей знамени-{209}тых родом и богатством протостратор Мануил Камиц противодействовал своему дяде по матери севастократору Иоанну; в свою очередь этот последний мешал ему. Три царских брата, ослепленные Андроником, равно как зять их по сестре Иоанн Кантакузин, также лишенный зрения, прочили на престол своих детей. Были люди, которые вчера, или, словом сказать, недавно грызли желуди и еще жевали во рту понтийскую свинину, а теперь совершенно открыто изъявляли свои виды и притязания на царское достоинство, устремляя на него свои бесстыдные глаза и употребляя в качестве сватов, или лучше сводников, продажных и раболепствующих чреву общественных крикунов, так что выборы общественные были вообще гораздо хуже тех выборов, которые делались известными лицами! О знаменитая римская держава, предмет завистливого удивления и благоговейного почитания всех народов, — кто не овладевал тобою насильно? Кто не бесчестил тебя нагло? Каких неистово буйных любовников у тебя не было? Кого ты не заключала в свои объятия, с кем не разделяла ложа, кому не отдавалась и кого затем не покрывала венцом, не украшала диадемою и не обувала в красные сандалии? Истинно, твои страдания были гораздо прискорбнее тех, которые должна была перенесть Пенелопа*. Тебя можно сравнить с царствен-{210}ною женщиною, наделенною всеми счастливыми дарами природы, внушающею почтение строгой красотою, величественною осанкою и благородным взглядом, но увлеченную бесстыдными развратниками, которые не стоят обола**, по понятиям людей благомыслящих, которые не в состоянии понять ее достоинство, уважить ее величие, почтить ее благородство, между тем через известные промежутки времени увлекают и уводят ее на беззаконное ложе. О позор! Чего ты не вытерпела, чего не нагляделась? При всей своей славе, при всей знаменитости ты получила наружность блудницы. Исчезло то скромное выражение в лице, та безыскусственная красота, то целомудренное и сдержанное обращение, которые отличали тебя прежде. Твое лицо подделано и исписано разными втираниями и снадобьями; ты сделалась сладострастною и предалась распутству. Обесчестившие тебя, прежде безыскусственно прекрасную, чистую и непорочную, приучили тебя к манерам прелестницы. Когда же ты бросишь это безобразное благообразие, эту отвратительную прелесть, дерзкую походку, искусственный взгляд? Или кто, хотя насильно, вырвет тебя из этих тиранических объятий {211} и возвратит к прежнему естественному и независимому образу жизни? А теперь, вместо того, чтобы жалеть тебя, мы скорее готовы смеяться над тобою, замечая твои предосудительные связи, и, видя позор твой, боимся, чтобы ты окончательно не погибла и не подверглась такому падению, после которого уже нет восстания. Но пойдем далее.

Не успевши совершенно оправиться от болезни и еще не имея силы стоять на ногах, царь выступил в поход и отправился в Кипселлы со всеми необходимыми запасами для войны. Между тем, пока он был болен, скифы с частью валахов, пришедши из-за Истра во Фракию, в самый день ежегодного воспоминания мученика Христова Георгия произвели опустошительное нападение на беззащитные окрестности городов Месины и Чурула. Как известно было, варвары хотели и условились с проводниками напасть прежде всего на Куперий (местечко, лежащее по соседству с Чурулом, где совершался в это время праздник в честь мученика и обыкновенно собиралось огромное стечение народа). Но так как с утра лежал по земле густой туман, то большая часть варваров, потерявши настоящую дорогу, сбилась совсем в другую сторону и ушла на взморье к самому Рэдесту; так что только небольшой отряд их вторгся в Куперий. Поэтому они не успели проникнуть в храм и принадлежавшие к нему пристройки. Собравшийся на празднество в {212} честь мученика народ, видя, что лучше взять поскорее какие-нибудь меры, нежели обречь себя на страдание, ничего не делая, собрал наскоро телеги, огородил ими храм и таким образом укрыл себя от прямого, непосредственного нападения варваров, а известно, что скифы и доселе избегают непривычной для них осады укреплений, полевых ли то, или городских, — что они одним натиском подобно бурному вихрю бросаются лицом к лицу на противников и потом обыкновенно отступают к себе назад. Что же касается тех, которые, оставив храм, хотели спастись бегством в город Чурул, то все они поголовно были пленены варварами, не успевши достигнуть чурульской крепости. Между тем, без всякого сомнения, никто из них не попался бы в плен, если бы один негодный лохмотник*, пришедший сюда из Антигонова монастыря за сбором во время праздника подаяний, доставил по назначению предписание, которое послал с ним начальник здешней местности Феодор Врана. Запрещая стечение народа в Куперий, Врана уведомлял о предположенном вторжении сюда скифов и предлагал богомольцам на выбор одно из двух, — или послушаться его приказаний и избегнуть всякой опасности, или не слушать их и идти навстречу верной смерти. Но его доверенный {213} посол, — человек, совершенно отрекшийся от мира, прервавший все связи с светом и добровольно облекшийся в рубище Христово, — опасаясь в случае, если народ рассеется, не досчитаться в своем сборе статира меди, заложил письмо в пазуху и спрятал его, как будто во тьме, под своим черным платьем; в то же время он уверял всех, — как будто корысть, любостяжание и пройдошество особенно изощряют дар пророческого предвидения, — что бояться нечего и что слухи вообще, часто искажая истину, не дают верных известий. Таким образом скифы собрали большую добычу и возвращались назад. Узнав о возвращении их, римское войско, составлявшее гарнизон Визии**, пересекло им дорогу. Оба войска встретились, и наше одержало верх: скифы, потерявши многих убитыми, были обращены в бегство; значительнейшая часть их добычи отнята обратно. К сожалению, наше торжество продолжалось недолго, потому что природная, безумная и неудержимая никакими обстоятельствами жадность римлян уничтожила победу. Совершенно предавшись грабежу и расхищению того, что везли скифы, ограбившие римские селения, римское войско дало возможность пораженному и обращенному в бегство неприятелю снова начать битву, и затем принуждено было, в свою очередь, само спасаться бегством. {214}