Анна Глускина - Заметки о японской литературе и театре. (часть)
Во второй песне автор издевается над приверженцами модных вероучений и доктрин. "Напрасно вы пытаетесь найти мудрость в своей философии, — говорится в подтексте песни, — мудрость — в вине; не вы — мудрецы в старину были правы, называя мудрецом вино".
Дав название вину Сакэ-но на-о "Хидзири" или "Мудрец", хидзири тэ осэси В древние века инисиэ-но Семь великих мудрецов о: ки хидзири-но Понимали прелесть слов. кото-но ёросиса(III — 339)
О: ки хидзири 'великие мудрецы', т. е. семь знаменитый китайских философов — мудрецов и поэтов, известных как "семь мудрецов из бамбуковой чащи" ("чжу линь ци сянь"), которые жили в III в.: Цзи Кан, Юань Цзи, Шань Тао, Лю Лин, Юань Сянь, Сян Сю, Ван Жун. В предании говорится, что во времена Цзинь семь великих мудрецов уединились в бамбуковой чаще, занимались там поэзией, услаждали себя игрой на лютне и вином.
В этой песне Табито намекает также на легенду, помещенную в китайском памятнике "Вэй чжи" ("Описание царства Вэй"), в котором говорится, что, когда китайский император Тай-цзун из удела Вэй запретил употреблять рисовую водку, ее стали пить тайно, причем очищенную водку называли "святой", неочищенную — "мудрецом".
В третьей песне Табито снова ссылается на семь великих мудрецов. И, как бы продолжая мысль, высказанную в предыдущей песне, хочет подчеркнуть, что в древности не только "понимали прелесть слов", но и воздавали должное вину, видя в нем мудрость. Недаром семь великих мудрецов всегда жаждали вина.
В древние года Инисиэ-но Семь великих мудрецов, нана-но сакасики Даже и они, хитодомо мо Видно, жаждали одно — хорисэси моно-ва Это самое вино! сакэ-ни си ару раси(III — 340)
В следующей песне поэт противопоставляет "модной" философии буддийских и конфуцианских книжников свое отношение к жизни.
Чем пускаться рассуждать Сакасими то С важным видом мудреца, моно иу ёри ва Лучше в много раз, сакэ номитэ Отхлебнув глоток вина, эйнаки суру си Уронить слезу спьяна. масаритару раси(III — 341)
Сакасими то 'с мудрым видом, с глубокомысленным видом'; эинаку, эйнаки суру 'плакать в опьяненном состоянии, плакать спьяна'. Этот глагол неоднократно употребляется Табито в цикле песен о вине. Такэда Юкити полагает, что Табито имеет в виду утрату любимой жены и хочет забыться, утопить горе в вине. Однако в контексте данного цикла более убедительна трактовка Татибана Морибэ, который рассматривает эту песню как высмеивание конфуцианских и буддийских книжников.
Пятая песня служит продолжением мыслей, высказанных в предыдущей песне.
Если ты не будешь знать, Иваму субэ Что же делать, что сказать, Сэму субэ сирадзу Из всего, что в мире есть, Кивамаритэ Ценной будет лишь одна — то: токи моно-ва Чарка крепкого вина. сакэ-ни ару раси(III — 342)
Если признать, что Табито находился на о-ве Кюсю в изгнании, то эта песня звучит как исполненное горького скепсиса раздумье над жизнью. Ни китайская образованность, ни буддийская философия не могут облегчить его положения, только вино помогает забыть о печальной действительности — таков подтекст песни.
В шестой песне, развивая далее свою мысль, Табито высказывает презрение к бессмысленности своего существования в тех условиях, в которых оказался:
Чем никчемно так, как я, Наканака-ни Человеком в мире жить, хито-то арадзу ва Чашей для вина сакэцубо-ни Я хотел бы лучше стать, наритэ си камо Чтоб вино в себя впитать. сакэ-нисиминаму(III — 343)
Цугита Дзюн считает, что содержание этой песни заимствовано из китайской легенды о Чжэн Цюане. Перед смертью Чжэн Цюан просил зарыть его останки за домом гончара, где они превратятся в глину, из которой будет сделан сосуд для вина.
Такэда Юкити толкует содержание этой песни как стремление Табито забыть свое горе, как выражение безутешной печали о жене. Однако, судя по общей ситуации, подсказываемой приведенными выше фактами, Табито высказывает недовольство в связи со своим положением изгнанника.
В седьмой песне Табито насмехается над придворной средой, где подражают китайским нравам и обычаям, кичатся образованностью, знанием китайской философии, конфуцианства, буддизма и, возможно, презирают провинциальных чиновников, пытающихся залить горе вином.
До чего противны мне Ана минику Те, кто корчат мудрецов сакасира осу то И вина не пьют. сакэ номану Хорошо на них взгляни — хито-о ёку миба Обезьянам все сродни. сару-ни камо ниру(III — 344)
Цугита Дзюн полагает, что Табито злословит по адресу тех, кто не понимает вкуса вина; Морибэ считает, что речь идет о конфуцианских и буддийских книжниках. Однако в контексте данного цикла песня приобретает иное, более глубокое звучание.
Интересны в данной связи и две следующие песни Табито, по смыслу представляющие собой парные песни, в которых, нам думается, поэт раскрывает две ведущие силы в официальной пропаганде иноземных идей, против которых направлен его протест; речь идет о чрезмерном увлечении буддизмом и китайской культурой. Песни сходны и в структурном отношении. аналогичные корреспондирующие зачины и концовки подчеркивают общность композиционного замысла песни, ее интонационного и эмоционального строя.
О, пускай мне говорят Атаи наки О сокровищах святых, не имеющих цены, Такара то иу томо С чаркою одной, хитоцуки-но Где запенилось вино, нигорэру сакэ-ни Не сравнится ни одно! ани масамэ ямо(III — 345)
Атаи наки такара 'сокровища, не имеющие цены, бесценные сокровища'. Кэйтю, Такэда Юкити, Омодака Хисатака и другие японские ученые указывают, что данное выражение взято из буддийской сутры Хоккэкё [30]. В этом образе Табито как бы объединяет все ценности буддийских вероучений.
И вторая песня:
О, пускай мне говорят Ёру хикару О нефрите, что блестит, озаряя тьму ночей, тама то иу томо Но когда мне от вина сакэ номитэ Сердце радость озарит, кокоро-о яру-ни Не сравнится с ней нефрит! ани сикамэ ямо(III — 346)
Ёру хикару тама 'нефрит, озаряющий ночь' — образ, взятый из китайских источников, на что указывают все комментарии. Это легендарный нефрит, озаряющий ночь, упоминается в ряде китайских памятников. Так, в "Ши цзи" Сыма Цяня фигурирует герой, который в награду за помощь змею получил от него "озаряющий ночь нефрит"; в "Чжань го цэ" ("Планы сражающихся царств") описывается случай, когда князь Чу преподнес князю Цинь "нефрит, озаряющий ночь"; в "Шу и цзи" ("Записки чудесных рассказов") говорится, что из стран южных морей был получен "нефрит, озаряющий ночь". Полагаем, что в соответствии с предыдущей песней образ нефрита использован здесь иносказательно, как символ ценностей китайской культуры в целом.
