Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
— Какая там хозяйка? Все хозяин одаривает.
Рассказ Сюээ глубоко задел Лайвана. Вечером он выпил несколько чарок, прежде чем идти домой. Говорят, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Открыл Лайван сундук и увидал кусок голубого атласа необыкновенной расцветки.
— Откуда у тебя этот атлас? — допрашивал он жену. — Говори, кто подарил?
— С чего это ты спрашиваешь, арестант негодный, — не догадываясь, в чем дело, улыбнувшись, ответила Хуэйлянь. — У меня кофты нет, хозяйка и дала, да мне сшить все некогда. Вот и лежит. Кто ж, по-твоему мог мне подарить?
— Брось ты мне голову морочить, потаскуха проклятая! — заругался Лайван. — Не ври! Кто, я тебя спрашиваю, атлас преподнес? А эти украшения откуда?
— Ах ты, арестантское отродье! — не выдержала Хуэйлянь. — Что у меня ни матери, ни отца нет, что ли? Да таракан и тот в свою щель ползет, любой орех с ядром внутри, у всякой твари свое сознание, трава и на камнях корни пускает, а у меня, по-твоему, ни родных, ни близких быть не может, да? Откуда украшения? Тетка одолжила — вот откуда. Чтоб тебя смерть скосила прежде времени, арестантское твое отродье!
Лайван так ударил ее кулаком, что она едва на ногах удержалась.
— Еще отпирается, шлюха проклятая! — ругался муж. — Видали, как ты с этим кобелем путалась, а Юйсяо вас сводила, атлас передавала. Сперва в саду, а потом обнаглели — средь бела дня к потаскухе Пань перебрались. Думала, меня обманешь?
Хуэйлянь громко зарыдала.
— Чтоб тебе подохнуть, арестантское отродье! — ругалась она. — Бить вздумал! Чего я тебе дурного сделала, а? Не бросай камень — как бы самому в голову не угодил. Кто ж это, скажи, тебе таких небылиц наговорил, кто язык распустил, а? Подзудили тебя на жену набрасываться, но я тоже найду защиту, в обиду себя не дам. Пусть меня со свету сживут, все равно хоронить будут как полагается. Никакие наветы слушать не хочу. Спроси обо мне кого хочешь, и пусть только плохо отзовутся, не будь я Сун, если не вступлюсь за свою честь. Потаскухой да шлюхой обзывать вздумал, арестантское твое отродье. Сперва удостоверься, а потом уж драку затевай. Еще ветер не подул, а тебе уж дождя подавай. Тебе велят человека убить, а ты и рад стараться, да?
Лайван не нашелся, что ответить, и надолго замолчал.
— Не собирался я тебя бить, — проговорил он наконец. — Наговорам поверил.
— А про атлас вот что тебе скажу, — продолжала Хуэйлянь. — Дело было в одиннадцатой луне прошлого года, в день рождения матушки Третьей. Хозяйка заметила на мне лиловую накидку и юбку, которую я у Юйсяо одолжила, и говорит: что, мол, у тебя за вид, юбка не в цвет. И дала кусок атласу. А мне все некогда было пошить. Сам не знаешь, а человека грязью обливаешь. Плохо ты о жене своей думаешь. Но я этого так не оставлю, я им еще покажу. Кто погубить меня вздумал, тот и сам не возрадуется.
— Если недоразумение вышло, надо все забыть, — уговаривал ее Лайван. — Зачем же, ни с того ни с сего с людьми ругаться? Давай, стели скорее постель.
Хуэйлянь взялась разбирать постель и ворчала:
— Чтоб тебе лихой смертью умереть, арестантское отродье! Нализался зелья-то, нет, чтобы лечь да спать спокойно, так он ни за что ни про что на жену набросился.
Лайван растянулся на кане, и, повернувшись лицом к стене, громко захрапел.
Послушай дорогой читатель! Каким бы умным и сильным ни был муж, но если жена заведет любовника, ей все равно в девяти случаях из десяти удастся его провести и убедить в своей непорочности.
Да,
Они — как камни в уборной —Крепки, хотя и зловонны.Тому свидетельством и стихи:Сун мужу изменила, не стыдясь,Хозяйкой стать — мечта холопья;Лишь Сюээ раскрыла связь,Над головой запели копья.
Так Сун Хуэйлянь обманула мужа, а на другой день пошла в дальние покои и спросила Юйсяо:
— Кто это обо мне сплетничает?
Сюээ не признавалась, а остальные, ничего не зная, только отмалчивались, и Хуэйлянь на всех ворчала и ругалась.
А грех вот как вышел наружу.
Юэнян как-то послала Сяоюй за Сюээ, но та кругом обыскала, а найти ее так и не смогла. Когда же служанка очутилась у двери Лайвана, из нее показалась Сюээ. «Должно быть, к Хуэйлянь поболтать заходила», — подумала Сяоюй и пошла на кухню. Оказалось, Хуэйлянь сидит на кухне и режет мясо.
Между тем, Симэнь Цин принимал богатого соседа Цяо. Тот дал Симэню две тысячи лянов серебром и просил поднести их государственному наставнику Цаю, чтобы тот освободил янчжоуского торговца солью Ван Сыфэна, задержанного и посаженного под стражу областным правителем. Только ушел Цяо, как Симэнь кликнул Лайвана, и тот выбежал из своей комнаты.
Да,
Ты цаплю белую на снеговых поляхОпределишь по взмаху вольных крыл.Зеленый попугай на ивовых ветвяхЗаметен стал, когда заговорил.
Тут-то всем и стало ясно, что Сюээ спуталась с Лайваном.
Однажды Лайван напился допьяна и давай при слугах ругать Симэнь Цина.
— Как же это так? — возмущался он. — Я в отъезде, а он с моей женой шьется, через Юйсяо голубой атлас ей дарит, из комнаты выманивает! Сперва в саду путался, потом совсем обнаглел, а Пань Цзиньлянь им логово приготовила. Ладно, шейся, да смотри мне в руки не попадайся. Вонзится блестящий, вынется кровавый. И Пань-шлюху в живых не оставлю. Сам головы не сношу, а как сказал, так и будет! Вот увидите. Когда шлюха Пань своего прежнего мужа У Чжи прикончила, а брат его У Сун жалобу подал, так кто за него в столицу ездил власти подкупал, кто хлопотал, чтоб У Суна сослали, а? Теперь крепко на ноги встал, за мою жену взялся, в любовницы ее увлек? Ох, как я его ненавижу! Как Небо велик мой гнев! Говорят, семь бед — один ответ. Я им и в глаза все выскажу. Обреченный на казнь и на самого государя руку занесет.
Лайван полагал, что свои не подведут, но говорят — и у стен есть уши. Его брань подслушал слуга Лайсин. Он вырос в Ганьчжоу и носил фамилию Инь. В свое время отец Симэня, Симэнь Старший, возвращаясь с холстом из Ганьчжоу, взял его к себе в слуги и назвал Гань Лайсин. Он прожил у Симэней лет двенадцать-тринадцать, женился, обзавелся детьми. Хозяин поручил ему закупать продукты, на чем он и наживал деньги. В последнее же время, сойдясь с Хуэйлянь, хозяин передоверил закупки Лайвану, и Лайсин лишился своих барышей. С тех пор он стал косо смотреть на Лайвана и затаил против него смертельную ненависть, которая тем более вспыхнула в нем, когда он услыхал Лайвановы угрозы.
Лайсин тот же час поспешил к Пань Цзиньлянь. Та беседовала с Мэн Юйлоу.
— В чем дело, Лайсин? — спросила она появившегося в дверях слугу. — У кого хозяин пирует?
— Батюшка с дядей Ином на похороны уехал, — сказал Лайсин и продолжал: — Вот что я вам скажу, матушка. Только про себя держите, меня не выдавайте.
— Что такое? Говори, не бойся!
— А вот что, — начал слуга. — Вчера несносный Лайван где-то напился и давай всех без разбору поносить. Целый день ругался. Все меня выслеживал, избить собирался, только я ушел. А он при слугах в передней батюшку грязью обливал и вас, матушка, тоже в покое не оставил.
— Что же он, арестантское отродье, обо мне болтал? — спросила Цзиньлянь.
— Мне и говорить-то неловко, — замялся слуга. — Ну ладно, матушка Третья ведь свой человек. Меня, говорит, отправил, а сам с моей женой путается, через Юйсяо атлас дарит. Своими, говорит, глазами у нее видал. Матушка Пятая, мол, логово им приготовила, дала у себя в комнате целыми днями не разлучаться. Он вас с батюшкой убить грозился. Когда, мол, матушка Пятая мужа отравила, так власти подкупать его, Лайвана, в столицу посылали. Я, говорит, ей жизнь спас, а она мне теперь за добро злом платит, жене моей любовника заводит. Как слуга ваш и заступник я обязан был предостеречь вас, матушка, от козней этого негодяя.
Юйлоу так перепугалась, будто ее собирались окунуть в ледяную воду. Не услышь этого Цзиньлянь, все бы шло своим чередом, а тут густо зарделись ее припудренные ланиты, зуб на зуб не попадал.
— Ах, убийца, рабское отродье! — заругалась она. — Ведь я никогда не делала ему ничего плохого. А если хозяин с его женой связался, то я-то тут при чем? Не считайте меня женой Симэнь Цина, если я только допущу, чтобы подлец, рабское отродье, у нас в доме жить остался. И с чего это я вдруг жизнью ему обязана? Ну, ступай! — обратилась она к Лайсину. — А как батюшка приедет, спросит тебя, скажешь ему все, что мне говорил.
— Не сомневайтесь, матушка, — заверил ее слуга. — Лгать не стану. Пусть батюшка спросит, что слыхал, то и скажу.
— Неужели хозяин в самом деле с ней что-то имел? — спросила у Цзиньлянь недоумевающая Юйлоу, когда Лайсин ушел.
— А ты самого бесстыжего негодника спроси! — отвечала Цзиньлянь. — Думаешь упустит смазливую бабенку?! Да потом не стал бы этот негодяй, рабское отродье, зря людей запугивать. Она ведь жила раньше в прислугах, все огни и воды прошло, потаскуха. У судьи Цая с хозяйкой вместе зло творили, любовников завели, пока их не накрыли, а ее выгнали, за повара Цзян Цуна замуж выдали. Что ей с одним мужиком делать?! Ей любовников, как рис, горстями подавай. Тебе и невдомек на какие она проделки горазда — черти со страху шарахнутся! Видишь, Юйсяо заставила атлас принести, ей, видите ли накидка понадобилась. И хватило наглости — вырядилась да на люди вышла. Вот она какая! Я тебе хотела тогда сказать да не сказала. Помнишь, Старшая у Цяо пировала, а мы в шашки играли? «Батюшка вернулся», — объявила служанка, и мы разошлись. У задних ворот на террасе, гляжу, Сяоюй стоит, она мне только рукой махнула. Я в сад, у калитки Юйсяо, сукина дочь, вижу, притаилась. Это она их сторожила, а мне ни к чему, иду к себе в сад, так она мне путь преградила, не пускает. Там, говорит, батюшка. Выругала я ее, сукину дочь: вот, говорю, испугалась я твоего батюшку. Мне показалось, что у нее самой с хозяином шуры-муры, а оказалось, он в гроте со шлюхой Хуэйлянь спутался. Увидала, я вхожу, вся вспыхнула и бежать, а он замялся. Отругала я его, бесстыжего, а потом она ко мне пришла, на коленях стояла, упрашивала, чтоб я хозяйке не говорила. А в первой луне ему новая прихоть в голову пришла: у меня в комнате со шлюхой переночевать. Мы с Чуньмэй ему, конечно, на это ответ какой полагается дали. Тени ее, говорю, у себя не потерплю. Да будь она тысячу раз проклята, рабское отродье! Еще меня в свои грязные дела втягивать захотел. Я, говорит, с ней заигрываю. Ишь, какая завлекательная нашлась, рабское отродье! Чтоб я этой потаскухе свою комнату поганить позволила?! И даже, говорю, если б я и позволила, то моя Чуньмэй никогда такого не допустит.
