Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков
{200}
Кто всех превосходит, в того наш век безжалостно мечет стрелы,А мыслей лишенный — лишен и забот, — такие останутся целы.
Увы, мы в такое время живем, что всех уравнять бы хотело,И пагубней это для гордой души, чем злейший недуг для тела.
Я в нынешней жалкой породе людей горько разочарован,—Не спрашивай «кто?», узнавая о них: ведь разум им не дарован.
Нет края, куда я приехать бы мог, опасности не подвергаясь:Повсюду от злобы кипят сердца, везде на вражду натыкаюсь.
Сегодня любой из властителей их, каких я немало видел,Достойней удара по голове, чем богомерзкий идол.
Но многое я соглашусь простить, за что их ругал, а в придачуСебя принужден я ругать за то, что время на ругань трачу.
Ведь тонкие знания для дурака, погрязшего в чревоугодье,Как для безголового ишака — узорчатые поводья.
Бывал я и с теми, что к скудной земле пригвождены нуждою,—Обуты они только в липкую грязь, одеты в тряпье гнилое.
Бывал с разорителями пустынь{201}, — они голодны и нищи,Готовы и яйца ящериц есть, считая их лакомой пищей.
Украдкою выведать, кто я такой, немало людей хотело,Но правду скрывал я, чтоб мимо меня стрела подозренья летела.
Не раз и глупцом притворялся я, в беседу с глупцами вступая,А иначе мне бы наградой была лишь злоба да брань тупая.
Коверкал слова, чтоб они не смогли мой род опознать при встрече,Хоть было и невмоготу сносить их грубое просторечье.
Любую невзгоду способны смягчить терпенье и неустрашимость,А грубых поступков следы стереть сумеет моя решимость.
Спасется, кто смело навстречу идет опасностям и потерям,Погибнет, кто силы свои связал трусостью и маловерьем.
Богатство одежды не тешит тех, чью душу поработили,—Красивому савану рад ли мертвец в темной своей могиле?
Как велико и прекрасно то, чего домогаюсь страстно! —Судьбу за медлительность я кляну — ждать не хочу напрасно.
Хоть кое-кого и восславил я, хоть я и спокоен с виду,Но время придет — я еще им сложу из грозных коней касыду.
Разящие рифмы в пыли загремят, обученные сражаться,—От этих стихов головам врагов на шеях не удержаться!
B бою я укрытий не признаю — бросаюсь в гущу сраженья,Меня к примирению не склонят обманы и обольщенья.
Свой лагерь в пустыне расположу, под зноем степных полудней,И будет усобица все страшней, а ярость — все безрассудней.
По предков святые заветы живут! И счастлив я, не лицемеря,Судье аль-Хасиби хвалу воздать за верность Закону и Вере.
Храня добродетели, над страной простерлась его опека,Отец для сирот он, источник добра для каждого человека.
Премудрый судья, если спутать в одно два самых неясных дела,Способен — как воду и молоко — их разделить умело.
Как юноша, свеж он, заря далека его многодумной ночи,Он долго дремать не дает глазам, разврата и знать не хочет.
Он пьет, чтобы жажду слегка утолить, но чтоб не разбухло тело,А ест, чтобы силы в нем поддержать, но лишь бы оно не толстело.
Открыто ли, тайно ли — правду одну искренне говорящий,И даже порой ради правды святой себе самому вредящий,
Смелей, чем любые из древних судей, свой приговор выносящий,Глупца защищающий от хитреца — таков ты, судья настоящий!
Деянья твои — родословье твое. Когда б о прославленном предкеТы нам не сказал: «Аль-Хасиби — мой дед», — узнали б мы корень по ветке.
Ты — туча огромная, льющая дождь{202}, и сын ты огромной тучи,И внук ты, и правнук огромных туч, — таков этот род могучий.
Поводья великих наук держа, начала времен с концамиВпервые связали твои отцы, — гордись же такими отцами!
Как будто задолго они родились до дня своего рожденья,А их разуменье раньше пришло, чем может прийти разуменье.
Когда ж горделиво против врагов шли они в час тревожный,Деяния добрые были для них крепких щитов надежней!
О наш аль-Хасиби, при виде тебя и женщины и мужчиныСияют от радости и на лбах разглаживаются морщины.
А щедрость твоя! Словно весь народ, что жил и бедно и угрюмо,Из рук твоих черпает ныне дары от Йемена и до Рума.
В тебе все достоинства тучи есть — нет лишь потоков грязных,В тебе все могущества моря есть — нет лишь ветров ненастных.
В тебе и величье и сила льва — нет только мерзкой злобы,В тебе не найдем мы только того, что запятнать могло бы.
С тех пор как вступил в Антиохию ты, мир и покой воцарились,Как будто, забыв о жестокой вражде, кровинки помирились.
С тех пор как по этим холмам ты прошел, не видно на склонах растений,Так часто стал благодарный люд, молясь, преклонять колени.
Товары исчезли, базары пусты, не стало былых ремесел,—Твоими дарами кормясь, народ торговлю и труд забросил.
Но щедрость твоя — это щедрость тех, кто жизни превратность знает,Воздержанность тех, кто земную юдоль отчизной своей не считает.
Не помнит такого величия мир, не помнит подобных деяний,Да и красноречья такого нет средь всех людских дарований.
Так шествуй и правь! Почитают тебя! Ты словно гора — громаден.Аллах да воздаст по заслугам тебе, блистающий духом Хадын{203}!
* * *Я с конницей вражьей, чей вождь — Судьба, упорно веду сраженьеОдин, — но нет, я не так сказал: со мною — мое терпенье.
Я грозен и смел, но бесстрашней меня моя же неуязвимость,Упрямей и тверже день ото дня сокрытая в ней решимость.
С невзгодами так расправляюсь я, что, брошены мной во прахе,Они вопрошают: то смерть умерла иль страх отступает в страхе?
Бурливым потоком бросаюсь в бой, как будто две жизни имеюИль знаю, что жизнь у меня одна, но люто враждую с нею.
Душе своей развернуться дай, пока еще не улетела,—Недолго соседями в доме одном будут душа и тело.
Не думай, что слава — лишь мех с вином, веселый пир да певичка,Слава — клинок, невиданный бой, с врагом смертельная стычка.
Слава — властителям шеи рубить, чтобы тяжелой тучейВставала до неба черная пыль за ратью твоей могучей,
Чтоб в мире оставил ты гул такой, катящийся над степями,Как если бы уши зажал человек обеими пятернями.
Когда превосходства не бережешь, дары у ничтожных просить,Тогда превосходство тому отдаешь, кому благодарность приносишь.
А тот, что годами копил и копил, стараясь собрать состоянье,Подобен тому, кто себе самому всю жизнь давал подаянье.
Для всех притеснителей быстрый, лихой копь у меня найдется —С горящей ненавистью в груди витязь на нем несется.
И там, где вина не захочется им, без жалости и прощеньяОн чашу им даст на конце копья — смертельную чашу мщенья.
О, сколько гор, перейденных мной, горою меня признали,И сколько вод, переплытых мной, морем меня назвали.
И сколько бескрайних равнин я прошел, — перечислять не буду,—Где были холмы подобны седлу, а голая степь — верблюду.
И чудилось часто, что с нами в путь отправились степи и горы,Что мы на поверхности шара — и вдаль уходят от нас просторы.
О, сколько раз мы палящий день с ночью соединяли:В багряных одеждах — закатных лучах были степные дали.
И сколько раз мы густую ночь с рассветом соединяли:В зеленых одеждах был край земли — в утреннем покрывале.
* * *Подобен сверканью моей души блеск моего клинка:Разящий, он в битве незаменим, он — радость для смельчака.
Как струи воды в полыханье огня, отливы его ярки,И как талисманов старинных резьба, прожилки его тонки.
А если захочешь ты распознать его настоящий цвет,Волна переливов обманет глаза, как будто смеясь в ответ.
Он тонок и длинен, изящен и строг, он — гордость моих очей,Он светится радугой, он блестит, струящийся, как ручей,
В воде закалились его края и стали алмазно тверды,Но стойкой была середина меча — воздерживалась от воды.
Ремень, что его с той поры носил, истерся — пора чинить,Но древний клинок сумел и в боях молодость сохранить.
Так быстро он рубит, что не запятнать его закаленную гладь,Как не запятнать и чести того, кто станет его обнажать.
О ты, вкруг меня разгоняющий тьму, опора моя в бою,Услада моя, мой весенний сад, — тебе я хвалу пою.
О йеменский мой, ты так дорог мне, что, если б я только мог,Надежными ножнами для тебя сделал бы свой зрачок.
Мой яростный блеск, когда ты блестишь, это — мои дела,Мой радостный звон, когда ты звенишь, это — моя хвала.
Ношу я тебя не затем, чтобы всех слепила твоя краса,Ношу наготове тебя, чтоб рубить шеи и пояса.
Живой, я живые тела крушу, стальной, ты крушишь металл,И, значит, против своей родни каждый из нас восстал.
Когда после скачки молнией ты в Неджде начнешь блистать,Народы живительного дождя будут в Хиджазе ждать.
* * *Когда ты рискуешь жизнью своей ради желанной чести,Ничем довольствоваться не смей, что было бы ниже созвездий.
Пойми: ради малого ты умрешь иль ради великого дела —Рано иль поздно смерть все равно пожрет это бренное тело.
Будут рыдать о моем коне, о резвом моем жеребенкеМечи боевые, чьи слезы — кровь, а лезвия злы и тонки.
Окрепли в пламени их клинки из заповедной стали:Как девы — в роскоши, так в огне красой они заблистали.
Они безупречными вышли из рук своих мастеров неустанных,А руки умельцев, что создали их, были в порезах, в ранах.
Считает трус, что бессилье его и есть настоящий разум,Но эту уловку бесчестной души честный увидит сразу.
Прекрасно бесстрашие, если им могучий боец украшен,Но ничего прекраснее нет, если мудрец бесстрашен.
Много таких, кто на здравую речь яростно возражает:Непониманье — их вечный недуг — любую мысль искажает.
Однако разумный, в чьи уши войдут ошибочные сужденья,В меру ума и познании своих увидит их заблужденья.
* * *{204}
