Рассказы о необычайном - Пу Сунлин
– Отец и мать у меня рано оставили свет. Дома сидит только старуха-прислуга и сторожит у ворот. Прийти сюда ей, значит, и нельзя.
Фань собралась уходить домой. Фэн застыла на ней зрачками и готова была заплакать. Фань тоже стала какая-то рассеянная, потом пригласила ее зайти вместе с ней к ним.
– Ах, барышня, – сказала Фэн, – у вас там красные ворота[334] и затканные шелками двери[335], у меня, скромной, нет, как говорится, родни «тростника и камыша»[336]… Боюсь, как бы не навлечь на вас насмешек и высокомерного пренебрежения!
Фань принялась настойчиво приглашать ее, и она наконец ответила, что подождет до другого раза. Тогда Фань вынула одну из головных шпилек и подарила ей. Фэн отблагодарила ее: точно так же вытащила из прически зеленую заколку.
Вернувшись домой, Фань вся была охвачена думой и воспоминанием, необыкновенно острым и тесным. Она достала подаренную ей заколку – ни золото, ни яшма: никто из домашних не знал, что это такое. Фань сильно подивилась.
Теперь она стала каждый день ожидать прихода Фэн и, вся в тоске, наконец расхворалась. Отец с матерью, разузнав, в чем дело, послали человека в ближние села расспросить и найти, но никто решительно о ней ничего не знал.
Подошел праздник двойной девятки[337]. Ослабевшая, исхудавшая Фань чувствовала себя совершенно несчастной и с помощью мальчика-слуги, поддерживавшего ее, кое-как выбралась посмотреть свой сад. Она велела постлать себе тюфячок, как полагается, «у восточного забора»[338]. Вдруг какая-то девушка лезет по стене, высовывается и смотрит на нее. Фань бросила взгляд и увидела, что эта девушка – Фэн.
– Прими меня своей силой! – кричала она мальчику.
Тот сделал, как она велела, и она с шумом спрыгнула вниз. Фань, радостно удивленная, сейчас же встала и потащила ее, заставила усесться на тюфячок. Затем принялась журить ее за то, что не исполняет своих обещаний, и спросила, откуда она сейчас-то появилась.
– Мой дом, – отвечала Фэн, – отсюда все-таки далеко, а сейчас я была у дяди, куда пришла позабавиться… В прошлый раз я вам говорила о ближайшем селе – это я о дядиной семье! С тех пор как мы расстались, мне было очень мучительно о вас все время думать и вспоминать, но знаете, когда бедный и ничтожный дружит со знатью, то прежде, нежели его нога ступит к знатному на порог, в груди у него уже живет стыд и застенчивость. Я все боялась, что ваша прислуга будет смотреть на меня сверху вниз. Вот почему я не приходила, как действительно обещала. А вот сейчас я как раз проходила за этой стеной, услышала женский голос и сейчас же полезла на стену поглядеть: я надеялась, что это вы… Вот и оказалось, что так и есть, как я хотела!
Фань вслед за этим рассказала ей об источнике своей болезни, и Фэн заплакала дождем.
– Знаете что, – сказала она, – о моем посещении надо будет молчать строго-настрого, как о секрете… А то будут болтать и создавать, чего нет, раздувать скверное, струить слова о нехорошем – все это для меня невыносимо!
Фань обещала. Обе девушки вошли в дом, уселись на одной кровати и с отрадным чувством высказали друг другу всю свою душу. Болезнь сейчас же прошла. Они решили быть сестрами и сейчас же поменялись одеждой и обувью.
Завидя кого-нибудь, направляющегося в комнату, Фэн скрывалась за пологом, и так прошло месяцев пять-шесть. Господин и госпожа узнали об этом наконец предостаточно, и вот однажды, в то время как обе девушки сидели за шахматами, незаметно и неожиданно для них вошла госпожа, которая взглянула в лицо Фэн и сказала в крайнем изумлении:
– И действительно, это подруга моей дочери! Слушай, – обратилась она к дочери, – у тебя в комнате есть такая чудесная подруга – нам обоим с отцом это же одна радость… Почему, скажи, ты нам не сообщила об этом раньше?
Девушка тогда довела до сведения матери мнение на этот счет Фэн.
– Вы дружите с моей дочерью, – обратилась теперь госпожа к Фэн, – это нам доставляет наивысшую радость и утешение. Чего же это скрывать?
У Фэн стыд и замешательство покрыли все щеки… Она молчала и только теребила свой поясок…
Госпожа ушла, и Фэн стала прощаться. Фань изо всех сил старалась ее удержать… Наконец она осталась.
Однажды вечером вдруг она, вся расстроенная и растерянная, вбежала и залилась слезами.
– Я ведь твердила тебе, – говорила она плача, – что не стоит здесь оставаться… Вот и пришлось на самом деле сегодня нарваться на этакий позор!
Вся в испуге, Фань бросилась ее расспрашивать.
– Только что я сейчас вышла, так сказать, переменить платье, как некий молодой человек грубо подошел ко мне и стал от меня, знаешь, требовать… К счастью, мне удалось убежать, а то если б так вышло, то что у меня было бы за лицо и глаза после этого?
Фань расспросила подробно, как он выглядит, и стала извиняться.
– Не нужно это считать чем-то особенным, – говорила она. – Это мой глупый брат. Вот ужо я пойду и скажу маме: она его проучит палкой!
Фэн стала твердо и определенно прощаться, чтоб уйти, но Фань все упрашивала ее подождать, когда рассветет.
– Дядин дом, – говорила она, – всего ведь пол-аршина отсюда. Стоит только дать мне лестницу, и я перелезу через стену!
Фань, зная, что ее не удержать, послала двух служанок перелезть с ней через стену и проводить ее в дорогу. Прошли они с половину ли, как девушка простилась с ними, отослала их и пошла одна.
Служанки пришли домой, а их барышня легла ничком на постель и стала горевать и грустить, словно потеряла супруга.
Прошло еще несколько месяцев. Однажды служанка Фаней по каким-то делам была в селе, лежавшем к востоку от города, и, возвращаясь вечером домой, повстречала девушку Фэн, которая шла в сопровождении старухи. Служанка обрадовалась ей, поклонилась и стала спрашивать о здоровье. Фэн тоже грустным-грустным голоском осведомилась, как живет ее барышня. Служанка ухватила ее за платье и сказала:
– Третья барышня, вы зайдите к нам. Наша барышня смотрит и ждет вас – вот-вот умрет!
– Я тоже все думаю о сестрице, – говорила Фэн. – Только мне бы не хотелось, чтобы дома знали. Придешь домой, открой дверь сада – я сама и приду!
Служанка, вернувшись, доложила своей барышне. Та обрадовалась и сделала, как было сказано. Глядь – а Фэн уже в саду. Как увиделись они, так и стали говорить, что называется, о «разлуке беспредельной». Нить за нитью так и
