Маснави (поэма о скрытом смысле) - Джалаледдин Руми
Купец исполнить просьбу попугая
Поклялся, отчий край свой покидая.
И вот, когда тяжелый караваи
Путь одолел и прибыл а Индостан,
Купец увидел птиц счастливых стаю
И вспомнил то, в чем клялся попугаю.
И от того им передал привет,
Кто их не видел много-много лет.
Одна из птиц, исторгнув крик из горла,
Упала вдруг и крылья распростерла.
Решил купец: «В том есть моя вина —
У них два тела, а душа одна.
Во мне несчастья этого причина,
Хоть в том мое незнание повинно.
Зачем никто не вразумил меня,
Что птица павшая — моей родня.
Напрасно я исполнил порученье,
Принес невинным птицам огорченье».
Язык людей — железо, слово — камень,
От их касанья возникает пламень.
Меж ними нам нельзя вносить раздора
Бахвальства ради или ради спора.
Пусть слово — благо, все же иногда
От слова меньше пользы, чем вреда.
Хоть в поле хлопковом темно, а все ж
Не зажигай огня, иль все сожжешь.
Речь не обдумывают лишь тираны,
Словами подданным наносят раны.
Ведь слово может мертвых оживить
И целый мир в пустыню превратить.
Бывает, что одно и то же слово
Терзает одного, целит другого.
Чем путь земной твой ни был бы отмечен,
Воздержан будь во всем, тем боле в речи...
Меж тем торговлю завершил купец
И в отчий край вернулся наконец.
Припомнил он пред тем, как возвращаться,
Желания всех чад и домочадцев.
«Свершил ли то, что я тебя просил?» —
Так попугай хозяина спросил.
Сказал хозяин: «Что просил, свершилось,
Хоть ваша тайна мне и не открылась.
А сам я каюсь, что дурную весть
В край индостанский взялся я принестъ.
О том, как сердце у тебя томится,
Тебе подобным рассказал я птицам.
И, сострадая боли и неволе,
Одна из птиц, упав, не встала боле.
Как бы о птице я ни сожалел,
Что мог я сделать, глуп и неумел?
Пустивши слово, как стрелу из лука,
Ни смысла нам не возвратить, ни звука.
Нам удается обуздать обвал
В горах, пока он силы не набрал».
Рассказ услышав, попугай ученый
Поник внезапно в клетке золоченой.
Он задрожал, упал и замер странно,
Как родственник его из Индостана.
Узрев, что птице наступил конец,
Чалму поспешно размотал купец.
И, потеряв последнюю надежду,
Он с горя начал раздирать одежду
И причитать: «Ты был сладкоголос,
Зачем же нынче горе мне принес?
Ужель теперь вовек мне не случится
Твое услышать пение, о птица?
О мой любимец, о мой райский сад,
Ужель, уйдя, ты не придешь назад?
Таких, как ты, созданий без изъяна
Быть не могло и в рощах Солеймана.
Хоть я тебя задешево купил,
Ты был и дорог мне и сердцу мил.
Недаром говорят: у дурака
Нет горя больше, как от языка.
О мой язык, страдаю каждый день я,
Но исполняю все твои веленья.
Ты — и добро, что дом мой наполняет,
И кара, что огнем его сжигает.
Ты иногда мой самый первый друг,
А иногда — беда моя, недуг.
Губящий и спасающий меня
Сам и добыча ты и западня.
Порой посредник ты, стена порою
Меж истиною и моей душою.
Ты, натянувши ненависти лук,
Мне в грудь свою стрелу направил вдруг,
Когда в саду разлуки и насилья
У бедной птицы опустились крылья!
Иль скрылась птица на пути далеком
От завершения странствия к истокам?
Она отвергла совершенства путь,
Где познается жизни смысл и суть.
Я понимаю: в том моя вина,
Зашла за тучи ясная луна.
А возжелавший крови лев разлуки,
Ее забрав, меня обрек на муки».
Купец, лия потоки горьких слез,
Немало слов невнятных произнес.
Бывает: чтоб на дне не очутиться,
За щепку тонущий готов схватиться.
Он тщится руки из воды тянуть,
Надеясь, что поможет кто-нибудь.
И правда, лучше биться безнадежно,
Чем с тем смириться, что принять неможно.
Весь день слезами исходил купец..
Но все ж угомонился наконец.
От мертвой птицы он очистил клетку,
А та возьми да и вспорхни на ветку!
Так высоко, что солнце в изумленье
Вдруг замерло, прервав круговращенье.
И сам купец остолбенел в тот миг,
Но тайны попугая не постиг.
Спросил купец: «Скажи, какою ловкой
Ты ныне ослепил меня уловкой?
Какой тебе, затмив пред нами свет,
Собрат из Индостана дал совет,
Что сам принес я, сто стерпев невзгод,
Себе в убыток, а тебе
