Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
Придя к Цзиньлянь, Чуньмэй слово в слово доложила ей об услышанном.
– Вот рабское отродье! – возмущалась Чуньмэй. – Бить ее надо! Ишь язык-то распустила. Под хозяйку подкапывается, со свету сжить хочет – не иначе!
Цзиньлянь тотчас же кликнула Цюцзюй.
– Ей велят каши сварить, так она горшки бить, – набросилась на нее Цзиньлянь. – Вон зад какой отрастила! Прет из тебя – не удержишь. Спина, видать, чешется – давно не били.
Цзиньлянь взяла палку и что есть силы с ожесточением обрушила на служанку десятка три ударов. Цюцзюй кричала, будто ее резали. Спина покрылась шрамами.
– Да разве так бьют, матушка! – вмешалась подошедшая Чуньмэй. – Вы ж ей только зуд утоляете. Раздеть ее донага да слуг позвать. Пусть батогами потолще вытянут раз тридцать. В другой раз, небось, побоится. А это ей – игрушки. Так ее не проймешь. Вон она до чего распоясалась. Думаете, испугается? Раз тебя, рабское отродье, в покои служить взяли, нечего сплетни распускать. Что бы с домом сталось, если бы все стали языками молоть?!
– А что я говорила?! – отозвалась Цюцзюй.
– И ты еще будешь оправдываться, негодяйка, рабское отродье! – воскликнула Цзиньлянь. – Молчи у меня, смутьянка!
Побитая Цюцзюй удалилась на кухню.
Да,
Ударишь веером назойливых москитов,А после ими кровь твоя испита.
Однажды, а было это в праздник Середины осени,[1565] Цзиньлянь уговорилась с Цзинцзи полюбоваться вечером луной. Они пировали, потом вместе с Чуньмэй играли в облавные шашки.
В тот вечер легли поздно и проспали не только рассвет, но и утренний чай. Это не осталось незамеченным. Цюцзюй поспешила в дальние покои, чтобы доложить Юэнян.
Юэнян в то время была занята утренним туалетом. И Цюцзюй, натолкнувшись у дверей на Сяоюй, отвела ее в сторону.
– Знаешь, а зятюшка-то опять у моей хозяйки ночевал, – поведала Цюцзюй. – До сих пор не встали. Я тебе в прошлый раз сказала, а меня потом избили. Теперь своими глазами видала. Истинную правду говорю. Пусть матушка Старшая пойдет и сама убедится.
– Опять ты глаза суешь куда не надо, рабское отродье! – отвечала Сяоюй. – Опять своей хозяйке могилу роешь? Матушка туалетом занята. Так вот сейчас и побежит!
– В чем дело? – спросила из спальни Юэнян.
Сяоюй на этот раз не могла скрыть прихода Цюцзюй.
– Матушка Пятая вас просит зайти, – обманула она хозяйку. – Цюцзюй прислала.
Юэнян причесалась и, едва ступая лотосами-ножками, направилась к покоям Цзиньлянь. Она появилась у дверей спальни так неожиданно, что, заметив ее, Чуньмэй стремглав бросилась докладывать. Цзиньлянь и Цзинцзи все еще нежились в постели. Напуганные приходом Юэнян, они не знали, как быть. Цзиньлянь тотчас же укрыла Цзинцзи парчовым одеялом, велела Чуньмэй поставить на кровать маленький столик и взялась нанизывать жемчужины.
Немного погодя в спальню вошла Юэнян.
– Что это, думаю, тебя до сих пор не видно, – проговорила она, и села. – Чем, думаю, занимается? Оказывается, жемчугом расшиваешь.
Юэнян взяла ободок и стала рассматривать.
– Какая прелесть! – похвалила она. – Посредине цветы сезама, по краям квадратные отверстия, а вокруг пчелы на хризантемах, так одну жемчужину за другой и подбираешь? А получились соединенные сердца. Какая работа! Может, и мне потом такой ободок сделаешь, а?
Убедившись в добром расположении Юэнян, Цзиньлянь немного пришла в себя. Сердце перестало тревожно стучать, и она распорядилась, чтобы Чуньмэй подала чай.
Юэнян выпила чаю и немного погодя пошла к себе.
– Как причешешься, приходи, – пригласила она Цзиньлянь.
– Хорошо, – отозвалась та и, проводив Юэнян, помогла Цзинцзи незаметно удалиться из спальни.
Чуньмэй и Цзиньлянь даже пот прошиб.
– Хозяйка никогда ко мне без дела не приходила, – говорила горничной Цзиньлянь. – Что же все-таки заставило ее придти да еще в такой ранний час, а?
– Наверняка не обошлось без негодяйки Цюцзюй, – заметила Чуньмэй.
Вскоре появилась Сяоюй.
– Что я вам скажу, начала она. – Приходит к нам Цюцзюй и заявляет: зятюшка, говорит, днюет и ночует у нашей хозяйки. Срезала я ее, а она стоит – ни с места. Тут меня матушка спрашивает, в чем, мол, дело. Я, конечно, утаила. Матушка Пятая, отвечаю, с вами поговорить хотела бы. Вот почему она к вам и приходила. Благородный не замечает промахи ничтожного. Все это верно. Только вы, матушка, помните. Остерегаться надо ее, рабского отродья.
Да, дорогой читатель! Хотя Юэнян и не удостоверилась в том, о чем распространялась Цюцзюй, но опасения на сей счет у нее были. Ведь Цзиньлянь была молода и привлекательна. Лишившись мужа, она со временем вполне могла сойти с пути праведного и предаться пороку. А там, глядишь, поползет молва и ославят люди. Не успели, мол, Симэнь Цина похоронить, а жены уж и творят невесть что – всякие приличия забыли. Выходит, и на будущее моего сына, рассуждала Юэнян, вроде бы набрасывается тень. Ведь то, что благоухает дома, на улице засмердит. И вот Юэнян по зову материнской любви запретила падчерице отлучаться из дому. Ей был отдан флигель за внутренними воротами, где до этого жила Ли Цзяоэр. Туда они и перебрались с Цзинцзи, который по очереди с приказчиком Фу ночевал в лавке. Когда же ему нужно было пойти на женскую половину дома за одеждой или лекарственными травами, его всякий раз сопровождал Дайань. На воротах и дверях всюду висели замки. Служанки и жены слуг без надобности за ворота не выпускались. Словом, строгие запреты, введенные Юэнян, воспрепятствовали любовникам Цзиньлянь и Цзинцзи встречаться так же открыто, как прежде.
Да,
Много в жизни причуд,много делу преград и помех.Ветер гасит свечу,всякой тайны кончается век.
Тому свидетельством стихи:
Многократно он фею алкал на вершине Небесной,Но с блаженных Трех гор, не познать океанские бездны,И хоромы князей недоступны, подобно пучине:Бесприютным бродягою юноша станет отныне..[1566]
Больше месяца не встречались Цзиньлянь с Цзинцзи. Нестерпимо тяжело было Цзиньлянь коротать время одинокой в расписном тереме, холодным казалось ложе под расшитым пологом. Мало-помалу у нее пропала охота пудриться и румяниться, пить и есть. Она заметно осунулась и похудела. Все платья ей стали широки. Страдала она от «глаза», что у «дерева», от «сердца», что ниже «поля».[1567] Целыми днями ее клонило ко сну, а иногда, подперев ладонями щеки, она надолго погружалась в раздумья.
– Что с вами, матушка? – спросила ее как-то Чуньмэй. – Пошли бы хозяйку проведали, в дальних покоях посидели. Или по саду прогулялись, развеяли бы тоску. Разве так можно?! Сидите да вздыхаете день-деньской.
– Ты же знаешь, как мы были близки с зятюшкой! – отвечала Цзиньлянь. – Тому подтверждением романс на мотив «Опустился сокол»:[1568]
Мы были едины, как лотос двуглавый;[1569]Как рыбки, любили резвиться и плавать.К тебе привязалась я с первой же встречи.Судьба беспощадна – ей трудно перечить.О, как это странно и непостижимо –Меня перестал навещать мой любимый!Хозяйка навесила всюду запоры,В саду кобелей бродят алчные своры.И сука-служанка шпионит коварно.Цветущие весны теряю бездарно!
– Успокойтесь, матушка! – уговаривала ее Чуньмэй. – Даже небо будет падать – четыре великана поддержат.[1570] А ваша беда, матушка, поправима. Дело в том, что матушка Старшая со вчерашнего дня оставила двух монахинь. Нынче вечером проповеди собираются слушать, и ворота запрут рано. Я попробую проникнуть в переднюю половину дома. Скажу, мне, мол, на конюшню только зайти, подушку сеном набить, а сама в лавку к нему. Вы же ему записочку напишите, я передам. И позову его. Что вы на это скажете, матушка?
– Дорогая моя сестрица! – воскликнула Цзиньлянь. – Если ты окажешь такую милость, я никогда не забуду и щедро отблагодарю тебя. Как только оправлюсь, расшитые туфельки тебе сделаю.
– К чему вы так говорите, матушка! Мы ж люди свои. После кончины хозяина куда бы ни занесла вас судьба, я об одном мечтаю – быть всегда с вами, матушка.
– Спасибо тебе за верность.
С этими словами Цзиньлянь взяла осторожно кисть с ручкой из слоновой кости, не спеша стряхнула пыль с разрисованной цветами бумаги и, написав послание, тщательно запечатала его в конверт.
Под вечер, когда Цзиньлянь была у хозяйки, она сделала вид, будто ей нездоровится, и, словно высвободившаяся из кокона золотая цикада, воротилась к себе. Делать ей было нечего. Внутренние ворота по распоряжению Юэнян заперли рано. Служанки и жены слуг были отпущены, а сама хозяйка слушала проповеди буддийских монахинь. Тогда Цзиньлянь и попросила Чуньмэй отнести записку.
– Дорогая сестрица! – наказывала она горничной. – Пригласи его да поскорей. Вот и романс на мотив «Шестая госпожа из Хэ-си»[1571] в подтверждение:
Ускорь шаги, Чуньмэй, сестра!Ведь доброта твоя подобна океану.Я жажду встречи от рассвета до утра.Я нынче ночью ждать устану!Постель помягче постелюИ буду с тем, кого люблю.
– Матушка, погодите немного, – обратилась горничная. – Надо сперва негодяйку Цюцзюй подпоить да запереть на кухне, а потом уж идти. Я возьму корзинку и пойду в конюшню вроде за сеном для подушки, а сама позову его.
