Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
– Ах ты, арестант проклятый! – ударяя его обратной стороной ладони по лицу, заругалась Цзиньлянь. – Чтоб тебе сгинуть, изменник! Да не шуми – служанок разбудишь. Знаю, завел другую. Я тебе не нужна стала. У кого был, говори!
– Говорю, меня Цуй Бэнь за город затащил, – опять пояснил Цзинцзи. – Выпил, ну и уснул. На свидание опоздал. Не сердись, прошу тебя! Знаю, сердишься, по стихам на стене знаю.
– Ну и хитер, ну и изворотлив, негодник! – продолжала она. – Довольно тебе увиливать. Замолчи, говорю, замолчи лучше. Нечего мне сказки рассказывать и за нос водить. Как ни виляй, от ответа не уйдешь. Значит, говоришь, Цуй Бэнь зазвал? С ним пьянствовал, да? А скажи мне, как к тебе в рукав вот эта шпилька попала, а?
– Да я ее в саду поднял, – говорил Цзинцзи. – Третьего дня нашел.
– Опять будешь голову морочить!? Как это так «в саду поднял», а? Ступай найди еще такую, тогда я тебе поверю. Да эта шпилька Мэн Третьей, конопатой потаскухи. С ее головы. Я точно знаю. Даже имя ее вырезано, а ты обманываешь? Пока меня не было, уж она тебя заманила? С ней, оказывается, путаешься? А еще отпирался. Если бы между вами ничего не было, с какой стати она дала бы тебе шпильку? Ты и обо мне ей, должно быть, все разбалтываешь. То-то вот тут увидала она меня и улыбается. Все из-за тебя, выходит. Так что впредь меж нами все кончено. Пора бобу со стручком расстаться. Вот тебе, любезный, дверь, изволь.
Тут Цзинцзи не выдержал и начал клясться и божиться – Я, Цзинцзи, перед всемогущим духом Восточной горы[1562] и духом-хранителем городских стен клянусь, – со слезами обратился он к Цзиньлянь. – Пусть меня смерть унесет, прежде чем тридцать лет стукнет, пусть все мое тело покроется язвами величиной с чашку, три или пять лет изводит желтуха, пусть замучит жажда и не подадут мне ни капли воды, если я хоть раз ее коснулся.
– Довольно зубы-то заговаривать! – оборвала его Цзиньлянь, никак не желавшая ему поверить. – Небось, оскомину набил, разбойник!
Пока продолжались эти обвинения и клятвы, настала глубокая ночь, и им ничего не оставалось, как раздеться и лечь. Выведенная из себя Цзиньлянь повернулась к нему спиной.
– Сестрица! Дорогая! – продолжал уговаривать Цзинцзи, а когда получил от нее вторую пощечину обратной стороной ладони, сразу примолк.
Так и прошла вся ночь. Так и не добился Цзинцзи того, зачем пришел. А когда стало светать, он, чтобы не заметили служанки, опять перелез через стену и удалился восвояси.
Тому свидетельством романс на мотив «Пьяный едва до дому доплелся»:
Всю ночь провели мы в постели одной –Ко мне повернулась плутовка спиной.С печальным уделом таким не мирясь,Я клялся, к затылку ее обратясь,В любви беспредельной ее уверял,Вздыхал, но лица так и не увидал.Не мог я к щекам ароматным прильнуть,Потрогать пленительно-нежную грудь.Вот так насмеялась она надо мной –Лишь гребень я видел ее костяной.
Да, читатель, потом Цзиньлянь вернет Цзинцзи эту шпильку. Когда же Мэн Юйлоу выйдет замуж за барича Ли и уедет в Яньчжоу, Цзинцзи предъявит эту шпильку как доказательство, что Юйлоу доводится ему сестрой. Он так поступит, чтобы исполнить свой темный замысел, но Юйлоу не только не попадется на удочку, а добьется его ареста. Однако хватит об этом.
Да,
Светоносов орбитычей ум обоймёт?Корни бед перебиты —колеса оборот.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
НЕГОДУЮЩАЯ ЦЮЦЗЮЙ РАСКРЫВАЕТ ТАЙНУЮ СВЯЗЬ
ЧУНЬМЭЙ, ПЕРЕДАВ ПОСЛАНИЕ, УСТРАИВАЕТ ДОЛГОЖДАННУЮ ВСТРЕЧУ
Увы, в неведенье своем
Симэнь был попросту смешным,
И слива с персиком весной
смеялись сообща над ним.
Разбойнику лихому он
в своем жилище дал приют,
Да щедрою его рукой
коварный тигр был вскормлен тут.
Супруги счастливы, пока
их чувства крепнут и растут,
Но алчность и разгул страстей
обычно к гибели ведут…
Отметим и еще один
извечный средь людей закон:
Кто в женские покои вхож,
тот обращает дом в притон.
Так вот. Когда стало светать, Чэнь Цзинцзи, как уже говорилось, перелез через стену и удалился. А Пань Цзиньлянь потом раскаивалась.
На другой день, а было это пятнадцатого числа в седьмой луне, У Юэнян отбыла в паланкине за город в монастырь Дицзана к монахине Сюэ, чтобы на панихиде по всем усопшим принести в жертву душе покойного Симэнь Цина деньги и сундуки одежд.[1563] Цзиньлянь и остальные жены проводили хозяйку до ворот. Мэн Юйлоу, Сунь Сюээ и падчерица Симэнь Старшая сразу же удалились к себе. Только Цзиньлянь прошла к возвышающимся перед приемной залой внутренним воротам. Там она наткнулась на торопившегося с узлом Цзинцзи. Он, оказывается, заходил в покои Ли Пинъэр, где наверху хранились взятые в залог вещи.
– Я тебе вчера слово сказала, а ты уж и губы надул? – остановила она его. – Через стену полез. Неужели уж меж нами все кончено?
– И ты ж меня упрекаешь?! – удивился Цзинцзи. – Да я всю ночь не спал. Чуть совсем не доконала. Смотри, у меня все лицо избито.
– Чтоб тебе сгинуть, разбойник! – опять набросилась она. – Если у тебя с ней ничего не было, чего ж ты трусишь, а? Неправда, ни с того ни с сего не убежишь.
Цзинцзи достал из рукава лист бумаги. Она развернула его и прочитала романс на мотив «Обвилася повилика»:[1564]
Ни с того ни с сегоТы ругаешь меня,Унижаешь меня,Обижаешь меня,Кулаком, синякомНаграждаешь меня!..Чуть тебе возразишь –Ты разрывом грозишь.Так я миролюбив,Так мне страшен разрыв!Оправдаться хочу,Но в испуге молчу.
– Ну, раз ничего не было, – засмеялась Цзиньлянь, – вечером приходи. Потолкуем, разберемся.
– Доконала ты меня, – продолжал он, – за ночь глаз не сомкнул. Дай хоть днем сосну.
– А не придешь, я с тобой рассчитаюсь.
Сказав это, Цзиньлянь направилась к себе, а Цзинцзи пошел с узлом в лавку. Торговал он недолго, потом удалился во флигель и, растянувшись на кровати, погрузился в сон.
Соснув, вечера Цзинцзи ждал с нетерпением. Но наступили сумерки, и все небо заволокло черными тучами. За окном застучали капли дождя.
Да,
Ветер и дождь на дворе неустанно.Капли стекают по листьям банана.
– Ну и погода! – ворчал Цзинцзи. – Только дала мне возможность оправдаться, как это пролитье. Вот досада!
Сколько он ни ждал, ливень не утихал. Пробили первую ночную стражу, а со стрех по-прежнему потоками стекала вода. Наконец, Цзинцзи не выдержал и, набросив на себя красный, ализаринового окраса коврик, вышел из флигеля. Юэнян к тому времени вернулась домой, и жена его с Юаньсяо были у нее. Цзинцзи запер флигель, прошел через боковую калитку в сад и под проливным дождем бросился к Цзиньлянь. Она знала, что он непременно придет, поэтому загодя наказала Чуньмэй, чтобы та угостила Цюцзюй вином и укладывалась вместе с ней спать в комнате с каном. Калитка оставалась незапертой. Цзинцзи проник во внутренний дворик и очутился в спальне Цзиньлянь.
Зашторенное шелковой занавеской окно было полуоткрыто. В серебряных подсвечниках ярко горели свечи. На столе стояли фрукты, в золотых чарках пенилось вино.
Они сели за стол, тесно прижавшись друг к другу.
– Так как же все-таки к тебе попала эта шпилька, раз, ты говоришь, ничего не имел с Мэн Третьей, а? – спросила она.
– Я ж говорю, в саду подобрал, – отвечал он. – Под чайной розой нашел. Провалиться мне на этом месте, если я неправду говорю.
– Ну если ничего не было, тогда бери шпильку, – заключила она. – Мне твоего не нужно. Только смотри, береги мой мешочек для шпилек и благовоний, слышишь? Потеряешь – ответ держать придется.
Они пили вино и играли в шашки. В первую ночную стражу легли и целых полночи резвились, точно пара фениксов. Цзиньлянь тогда посвятила любовника во все тонкости искусства любви, которое усвоила в свое время у Симэнь Цина.
А теперь расскажем о служанке Цюцзюй. Она, как говорилось, спала в комнате рядом. Вдруг средь ночи до нее донесся из спальни хозяйки мужской голос. Она понятия не имела, кто бы это мог быть. На рассвете, когда запели петухи, Цюцзюй встала справить малую нужду, но тут ей послышался скрип двери. Луна едва пробивалась сквозь тучи, дождь все еще моросил. Цюцзюй припала к щелке в окне. Из хозяйкиной спальни вышел укрытый ковриком человек, очень похожий на зятя Чэня. «Так вот, оказывается, с кем спит моя хозяюшка, – подумала Цюцзюй. – С зятем втихомолку, а перед другими из себя невинную строит».
В тот же день, придя в дальние покои на кухню, Цюцзюй рассказала о виденном Сяоюй, а та передала Чуньмэй, потому что с ней дружила.
– Цюцзюй-то ваша, – говорила ей Сяоюй, – болтает, будто зятюшка нынче ночь провел в спальне твоей хозяйки. Утром, говорит, от нее вышел. Случаем, мол, пользовался – пока жена его с Юаньсяо в дальних покоях ночевали.
