Пять поэм - Низами Гянджеви

Приезд Хосрова в Армению к Михин-Бану

Покинувши ручей, Хосров печален. Он Струит из глаз ручьи; его покинул сон. Пленительный ручей! Виденьем стал он дальним! И делался Парвиз все более печальным! Но все ж превозмогал себя он до поры: «Ведь не всплыла еще заря из-за горы. Ведь если поспешу я в сторону востока, Мне солнца встретится сверкающее око». И роза — наш Хосров — достиг нагорных мест,— И к стражам аромат разносится окрест. Вельможи у границ спешат к нему с дарами: С парчой и золотом. Он тешится пирами. И не один глядит в глаза ему кумир — Из тех, что сердце жгут и услаждают пир. Ему с кумирами понравилось общенье. Тут на немного дней возникло промедленье. Затем — в Мугани он; затем, свой стройный стан Являя путникам, он прибыл в Бахарзан [172]. Гласит Михин-Бану: «Царевич недалече!» — И вот уж к царственной она готова встрече. Навстречу путнику, в тугом строю, войска, Блестя доспехами, спешат издалека. В казну царевичу, по чину древних правил, Подарки казначей от Госпожи направил. Жемчужин, и рабов, и шелка — без конца! Изнемогла рука у каждого писца. К Великой Госпоже вошел Парвиз в чертоги. Обласкан ею был пришедший к ней с дороги. Вот кресла для него, а рядом — царский трон, Вокруг стоит народ. Садится только он. Спросил он: «Как живешь в своем краю цветущем? Пусть радости твои умножатся в грядущем! Не мало мой приезд принес тебе хлопот. Пускай нежданный гость беды не принесет». Михин-Бану, познав, что речь его — услада, Решила: услужать ему достойно надо. Ее румяных уст душистый ветерок Хвалу тому вознес, пред кем упал у ног, Кто озарил звездой весь мир ее удела, Любой чертог дворца своим чертогом сделал. Неделю целую под свой шатровый кров Подарки приносил все новые Хосров. Через неделю, в день, что солнце почитало Прекраснейшим из всех, каким дало начало, Шах восседал, горя в одежде дорогой. Он был властителем, счастливый рок — слугой. Вокруг него цветов сплетаются побеги, С кудрями схожие, зовя к блаженной неге. На царственном ковре стоят рабы; ковер, Как стройноствольный сад, Хосрову нежит взор. Застольного в речах не забывают чина,— И все вознесены до званья господина. Веселье возросло, — и в чем тут был отказ? Налить себе вина проси хоть сотню раз. Михин-Бану встает. Поцеловавши землю, Она сказала: «Шах!» Он отвечает: «Внемлю». «Мою столицу, гость, собой укрась; Берда Так весела зимой! Ты соберись туда. Теплей, чем там зимой, не встретишь ты погоды. Там травы сочные, там изобильны воды». Согласье дал Хосров. Сказал он: «Поезжай. Я следом за тобой направлюсь в дивный край». Привал свой бросил он, слова запомнив эти, И, званный, в «Белый сад» помчался на рассвете. Прекрасная страна! Сюда был привезен Венец сверкающий и государев трон. Зеленые холмы украсились шатрами И все нашли приют меж синими горами. В палате царственной Хосрова — ни одну Услугу не забыть велит Михин-Бану. У шаха день и ночь веселый блеск во взоре: Пьет горькое вино он Сладостной на горе.

Пиршество Хосрова

Хосров весело пирует в Берда'а у Михин-Бану. Глава завершается рассуждением о бренности всего земного и о том, что в этой жизни надо ловить мгновения радости.

Возвращение Шапура

Хосров уже хмелен. Не медлит кравчий. Звуки Порхают: чанг поет о встречах, о разлуке. Рабыня нежная вошла, потупя взгляд, И вот услышал он — пропавший найден клад: «Шапур приема ждет. Впустить его иль надо Сказать, что поздний час для встречи с ним — преграда?» Хосров обрадован. Вскочил, затем на трон Себя принудил сесть, к рассудку возвращен. Он входа распахнуть велит сейчас же полог. [173] Дух закипел: ведь был срок ожиданья долог, И жил с душою он, раздвоенной мечом, И скорбной тьмой одет, и радостным лучом. Мы ждем — и сердце в нас разбито на две части; Взор не сводить с дорог — великое несчастье. Невзгода каждая терзает нашу грудь, Невзгоды худшей нет — безлюдным видеть путь. Коль в горести, о друг, ты смотришь на дорогу,— Со счастьем дни твои идти не могут в ногу. И вот Шапур вошел — Парвиз его позвал,— И поцелуями он прах разрисовал. [174] И, стан расправивши, стоял он недвижимо, С покорностью, что нам в рабах вседневно зрима. И, на художника склонив приветный взор, Хосров сказал: «Друзья, покиньте мой шатер». Шапура он спросил про горы и про реки, Про все, на что Шапур в скитаньях поднял веки. С молитвы начал речь разумный человек: «Пусть шаха без конца счастливый длится век! Войскам его всегда лететь победной тучей. С его чела не пасть венцу благополучии. Его желаниям — удаче быть вождем. Пусть дни его твердят: «Мы лишь удачи ждем». Все бывшее с рабом, в пути его упорном, Является ковром — большим, хитроузорным. Но если говорить получен мной приказ, Приказ я выполню; послушай мой рассказ». С начала до конца рассказывал он мерно О непомерном всем, о всем, что беспримерно. О том, что скрылся он, как птица, от очей; Что появился он, как между скал ручей; Что он у всех ручьев был в предрассветной рани; Что смастерил луну, уподобясь Муканне; [175] Что к лику одному — другой припал с алчбой; [176] Что бурю поднял он умелой ворожбой; Что сердцу Сладостной, как враг, нанес он рану И к шахскому ее направил Туркестану. [177] Когда его рассказ цветка весны достиг, Невольный вырвался у властелина крик. «Мне повтори, Шапур, — вскричал он в ярой страсти, — Как сделалась луна твоей покорна власти?» И геометр сказал: «Я был хитер, и рок Счастливый твой пошел моим уловкам впрок. Был в лавке лучника твой мастер стрел умелый [178] И выбрал нужный лук, давно имея стрелы. Едва сыскав Ширин, не напрягая сил, Серебряный кумир уже я уносил. Уста Ширин ни к чьим устам не приникали. Лишь в зеркале — в хмелю — свои уста ласкали. И рук не обвила вкруг человека. Ночь Своих кудрей не вить лишь было ей невмочь. Так тонок стан ее, как самый тонкий волос, Как имя Сладостной, сладки уста и голос. Хоть весь смутила мир прекрасная луна, Пред образом твоим смутилась и она. Ей сердце нежное направивши в дорогу, Я на Шебдиза речь направил понемногу. Летящую луну конь поднял вороной. Так все исполнено задуманное мной. Здесь, утомившийся, остался я на время, Хоть должен был держать я путницу за стремя. Теперь, все трудности пути преодолев, Она в твоем саду, среди приветных дев». Художника обняв, подарками осыпал Его Хосров, — и день Шапуру светлый выпал. На рукаве своем «Сих не забыть заслуг» — Парвизом вышито. [179]Был им возвышен друг. Луна в источнике, миг их нежданной встречи, Поток ее кудрей — все подтверждало речи. Смог также государь не мало слов найти, Чтоб рассказать о том, что видел он в пути. Да, пташка милая — им вся ясна картина — Перепорхнула вмиг в пределы Медаина. Решили всё. «Я вновь, — сказал Шапур, — лечу, Подобно бабочке, к прекрасному лучу. Вновь изумруд верну я руднику. Дурмана Жди сладкого опять от нежного рейхана».