Лисий перевал : собрание корейских рассказов XV-XIX вв. - Антология
Однажды спали они вместе во флигеле. И вдруг среди ночи во всем доме министра произошел сильный переполох. Однако Чо Пан с наложницей крепко спали и не ведали, что случилось. А утром они встали и видят: в доме нет ни одного человека!
— Император, спасаясь от мятежной армии, сбежал в Шаньду, — сообщили Чо Пану соседи. — Министр с супругой поехали вслед за ним. Крупные силы мятежников находятся уже на подступах к столице. Горожане мечутся в страхе, бегут вместе с женами и детьми и на юг, и на север!
Чо Пан с наложницей тоже оказались в трудном положении, не знали, что делать. И тут вдруг примчался евнух, бывший у министра на побегушках.
— Почему вы вслед за министром не последовали за поездом императора? — обливаясь потом, спросил он.
— Шаньду слишком далеко отсюда, — ответил князь, — нам туда не успеть. Земли нашей страны ближе. Вот мы втроем туда и направимся. Быстрее доберемся, чем до Шаньду!
Затем они обшарили пустой дом, нашли небольшой мешок риса и прихватили его с собой. На одной лошади должен был ехать князь с наложницей, на другой — евнух. Когда они уже собирались тронуться в путь, евнух сказал:
— Небезопасно во время смуты иметь при себе такую красавицу. Если встретятся разбойники, вам в живых не бывать. Умоляю вас, господин, превозмогите свою привязанность, оставьте наложницу здесь!
— Хочу и жить вместе с вами, господин мой, и умереть вместе! — сотрясаясь всем телом, горько заплакала женщина.
И князь не имел сил расстаться со своей наложницей. Она держала Чо Пана за рукав, и вырвать у нее этот рукав было неимоверно тяжело. Горькие слезы увлажнили ворот одежды князя. Не могли удержаться от слез и все люди, которые около них были. Однако Чо Пан, поразмыслив о своем положении, все же оторвался от женщины и поехал. А наложница его, плача, пошла вслед за ним.
Когда вечерело и Чо Пан останавливался на постоялом дворе, женщина непременно нагоняла его. Целых три дня и три ночи шла она за Чо Паном. Ноги ее были изранены, они покрылись язвами, и казалось, она больше не сможет сделать ни одного шага. Однако, собрав последние силы, женщина все шла и шла.
Но вот всадники проехали одно место, где над рекой стояла высокая беседка. Оглянувшись, Чо Пан увидел — его наложница решительно поднялась наверх. «Наверно, поднялась повыше, — подумал Чо Пан, — чтобы посмотреть на меня!» А когда оглянулся он на беседку еще раз, увидел: женщина вдруг бросилась с высоты в пучину и исчезла в волнах! Чо Пан полюбил эту женщину за красоту и таланты. Теперь же он был глубоко потрясен ее верностью.
Вместе с евнухом Чо Пан благополучно вернулся на родину. И до самой старости не мог он без душевной боли рассказывать о том времени.
ЧХВЕ СЕВОН ШУТИТ
Когда Чхве Севон в молодые годы состоял на службе в расчетном ведомстве, его коллегами были Ким Вонсин, который не умел аккуратно повязать мангон — головную повязку, и Ким Пэкхён, страдавший косоглазием. Дурачась, Севон сложил такой стишок:
Ему место на лбу —
он висит на носу.
Где же в мире найдешь
ты такую красу?
А теперь угадай —
это что за фасон?
Да, конечно же, то
Ким Вонсина мангон!
Он смотрит на запад,
а видит восток.
Смотрит на небо,
а видит лесок.
Кто же даром
таким наделен?
Да, конечно же, то
наш коллега Пэкхён!
Служил вместе с Чхве Севоном еще и чиновник невысокого ранга Квак Сынчжин, по прозванию Бес. И Севон сложил стихотворение «Квак-Бес», в котором подсмеялся над сослуживцем:
«Ты чего боишься, Бес?»
«Персиковых веток.
А еще боюсь Небес
да шаманских меток!»
«А служить пришел зачем?»
«Бичевать пороки.
Чтоб их вытравить совсем,
я даю уроки».
«Прискакал за сотни ли,
удержу не знаешь
И народу сей земли
„нравы исправляешь“.
Ставишь всех на верный путь
(благо есть указы),
Не вникая даже в суть,
ты твердишь их фразы!»
А еще Севон дружил с Кан Чинсаном. На экзаменах Чинсан занял первое место, а Севон провалился.
— Этот Кан — человек, конечно, очень талантливый, — досадливо сказал Севон. — О, как мне хотелось бы самому занять первое место! Да еще чтоб Кан оказался на последнем! Ведь теперь, если я даже и займу первое место на будущий год, радости будет мало: этот Кан мне завидовать не станет. Хоть бы все эти три дня дождь из дерьма хлестал!
СОПРОВОЖДАЮ ПОСЛОВ
Когда прибыли послами в нашу страну глава императорского кабинета Дун и цензор Ван, я был губернатором Пхёнани и получил приказ встретить их в Анчжу. Приехали в Пхеньян. Дун посетил храм Совершенномудрого[57] при конфуцианском училище.
— У нас в Китае имеется точно такая же, — сказал он, увидев глиняную статую Конфуция.
— Эта статуя сделана из хрупкого материала, — заметил сопровождавший вместе со мной послов Хо Янчхон, — ее легко разбить. Поэтому в столице в конфуцианском училище не установлено такое изображение, а используется поминальная дощечка.
— Что ж, это весьма разумно! — одобрил Дун.
Прибыли в храм Тангуна[58]. Заметив поминальную дощечку вана Тонмёна[59], Дун сказал:
— Он был китайцем!
А когда добрались до храма Кичжа[60], и посол увидел полированную стелу, установленную в честь Кичжа, он громким голосом прочел надпись.
— Настоящий шедевр, — воскликнул Дун, — жаль только, что надпись не укрыта от непогоды!
Он обошел также место захоронения Кичжа, осмотрел его могилу и пожелал сказать надгробное слово. Был Дун очень взволнован, говорил без передышки.
А еще Дун участвовал в прогулке на лодке по реке Тэдонган. С восхищением говорил он о прекрасном пейзаже в Янчжу. Тут пошел небольшой дождь. Я просил Дуна еще побыть здесь, но он сказал:
— Дела государевы ждут меня,
