Одинокая луна в Сарасина. Японские лирические дневники - Дочь Сугавара-но Такасуэ
– Сегодня все мои мысли только в столице!
– На воротах маленьких домиков соломенные верёвки симэнава, а к верёвкам прикреплены ветки остролиста, а на них нанизаны головы кефали, – хотелось бы взглянуть!
Ведь так, наверное, переговариваются сейчас друг с другом люди.
………………………….
11-й день. Засветло трогаемся в путь. Идём в Муроцу. Никто из нас ещё не вставал, и каково нынче море, не видим. Лишь по свету предутренней луны понимаем: там вот запад, а там – восток.
Наконец-то рассвело.
Умываем руки, молимся, завтракаем – обычное утро.
Полдень. И тут перед нами открылось место по имени Крылья.
«Крылья? – волнуются дети. – Как у птицы?!»
Мы улыбаемся их вопросам. Маленькая дочь одной нашей спутницы сложила:
«Если по правде
„Крыльями”
Эту землю назвали,
Я бы на них в столицу
Сразу бы полетела!»
Но и у взрослых на сердце одна только мысль: о, скорей бы в столицу! И что нужды, что стихи девочки были не хороши. Они правдивы и нейдут из памяти.
Память… Едва дети стали спрашивать нас об этих Крыльях, тотчас вспомнилась «та, что не возвратится». Да разве забудется она когда-нибудь? Сегодня мать девочки особенно печальна!.. Вдруг подумалось: а ведь не досчитались мы одной из тех, кто уехал тогда вместе с нами из столицы… всплыли в памяти старинные строки:
«На север, домой,
Возвращаются гуси и плачут.
Не досчитались они
Своих сородичей, верно,
Товарищей в долгой дороге!»
И тогда один из нас сказал:
– С печальным участьем
Гляжу я на горестный мир,
Но нет печали сильнее,
Нет безутешней тоски,
Чем тоска по ребёнку!
Он ещё долго повторял эти строки.
………………………….
17-й день. Облака разошлись. Луна предрассветного часа необычно хороша. Корабельщики взялись за вёсла. Плывём. Где вершины облаков, где дно моря – не ведаем – соединились в одно. Правду сказал один старинный муж:
– Пронзает весло
луну средь бегущих волн.
Раздвигает ладья
небо в морской глубине.
Стихи привожу понаслышке. Тут некто прочёл:
– Над самой луной,
В морской глубине утонувшей,
Проплывает ладья.
Может статься, лунного лавра
Коснётся весло невзначай?
Кто-то подхватил:
– Вижу сиянье луны.
Она, верно, там, под волнами.
О, как уныло плыть
По этой равнине пустынной
Среди небес вечносущих!
Ночь постепенно светлеет. Корабельщики говорят: «Близко тучи чернеются. Противный ветер может налететь. Надо бы вернуться», – и мы возвращаемся. Начинается дождь. Всем очень грустно.
………………………….
18-й день. По-прежнему в тех же местах. Море неспокойно, и корабль не снимается с якоря. Вид с нашей пристани прелестный – и вдаль, на горы, и вблизи, на залив. Но мы так страдаем, что уже ничто не трогает сердца.
Мужчины, желая немного забыться, читают нараспев китайские стихи.
А корабль не выходит.
Один из нас, развлечения ради, прочёл:
– Не различая погоды,
Ни времен годовых,
Падает снег на прибрежье –
Хлопья пены, где плещут
Белоснежные волны.
Стихи человека, в обычное время равнодушного к стихам. Но вот другие стихи:
– Ни соловей не знает,
Ни весне невдомёк,
Что за цветы на прибрежье:
Там, где неистово плещут
Ветром гонимые волны.
Стихи вполне сносные. Услыхав их, некий почтенный старик, чтобы хоть в малой мере рассеять мучительную тоску последних дней, сказал:
– Набегают и падают волны.
Никак не поймут:
Снег иль цветы на прибрежье?
О, ветер-обманщик!
И вас он с толку сбивает!
Обсуждаем только что сложенные стихи. Один человек прилежно слушает наши споры, и вдруг неожиданно с губ его срываются стихи. Тридцать семь! Шестью слогами больше! Мы не выдерживаем, смеёмся. Незадачливый стихотворец удручён и растерян. Но в самом деле: кто когда-нибудь сможет запомнить и повторить такие стихи?! Их и по писаному не произнесёшь без запинки, до того неуклюже они построены. А если их и сейчас трудно прочесть, то – время пройдёт – тем паче!
19-й день. День выдался скверный. Стоим без движенья.
20-й день. Всё то же. Стоим. Все вздыхают жалобно. Иные в нетерпенье спрашивают: «Сколько дней мы в пути? Двадцать? Тридцать?!» – загибают они пальцы. С опаской гляжу – не вывихнули бы… Грустно. Нам не спится. Луна двадцатой ночи. Увы, здесь не было гор, она взошла из-за края моря. И вот что мне вспомнилось.
Когда-то давным-давно человек по имени Абэ-но Накамаро отправился в Китай и долго жил там. Настала пора возвращаться. Он выехал к пристани, чтобы взойти на корабль. Его провожали люди той страны. Они устроили прощальное пированье, одарили его подарками. Взволнованные разлукой, они сочиняли и читали ему стихи на тамошний лад. Но неутолённая горечь расставанья, верно, не отпускала их, и они оставались с Накамаро до восхода луны двадцатой ночи. Луна тогда тоже всходила из глуби моря. И Накамаро молвил: «Ещё во времена богов стихи, подобные этим, в нашей стране слагали боги в своей великой милости к нам. Ныне же всякий – и знатный, и простолюдин – умеет сложить их: и печалясь разлукой, как ныне, и в радости, и в горе». Затем он произнёс:
– Равнина небес!
Далеко я взор простираю.
Как?! Та же луна
В юности моей восходила
В Касуга, над горой Микаса?!
Чтобы все его поняли, он изложил смысл песни китайскими письменами. Когда же сведущий в словах нашей страны человек изъяснил им песню, то они, надо думать, уразумев, о чём в ней говорится, весьма его похвалили, даже сверх ожидания. Слова в Китае и в нашей стране различны, но лунный свет одинаков и у нас, и у них, да и чувства, должно быть, одни и те же! Так вот, один из нас, вспомнив то давнее время, сказал:
– Та самая луна,
Что восходила прежде –
В столице, из-за края гор,
Теперь восходит над волнами
И за волнами вновь садится.
………………………….
1-й день второй луны. Всё утро идёт дождь. Только
