Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Удостоверился Чжан Четвертый, что невестка на язык остра, ее не переубедишь, побледнел от досады, выпил чашку-другую жидкого чаю и ушел.

О том же говорят и стихи:

Напрасно расточались словеса,Уж, видно, брак угоден небесам.Симэнь красотки сердцем овладел —И Чжан тут без толку шумел.

Пристыженный дядя Чжан вернулся домой и рассказал обо всем жене. Решили обождать до свадьбы, чтобы тогда сослаться на племянника Ян Цзунбао и не дать невестке увезти добро, но об этом пока распространяться не будем.

Наступило двадцать четвертое число, когда Симэнь Цин должен был прибыть с подарками. Он пригласил и старшую жену У Юэнян. Нагрузили тюков двадцать одежд и украшений, нарядов на все сезоны года, лучших фруктов и сладостей, шелков и парчи. Приглашены были тетушка Ян и Мэн Старшая, но об этом говорить подробно не будем.

Еще через два дня позвали, как просила золовка, двадцать монахов отслужить заупокойную службу по усопшему мужу. После поминок предали сожжению табличку покойного.

Перед самым отъездом Мэн дядя Чжан позвал в дом соседей, чтобы поговорить с невесткой в их присутствии.

Симэнь Цина сопровождала тетушка Сюэ. Чтобы перевезти постель невесты и сундуки с приданым, они прихватили нескольких бездельников и человек двадцать солдат охраны. Но их удержал дядя Чжан:

— Именем Неба прошу! Обождите грузить! — кричал он. — Мне надо кое-что сказать.

Чжан пригласил всех в дом.

— Послушайте, уважаемые соседи! — обратился он к собравшимся, когда все вошли в дом и уселись. — Вот и сама хозяйка здесь. Всем известно, что твой муж, Ян Цзунси, — Чжан обернулся к Мэн, — и его меньшой брат, Ян Цзунбао, — мои племянники, дети моей старшей сестры. Племянник, увы, скончался. Он оставил после себя солидное состояние. Ты вот в другой раз замуж выходишь, нам, родственникам, неудобно, конечно, вмешиваться в твои дела. Что верно, то верно. Но как быть с малолетним чадом Ян Цзунбао, как, я вас спрашиваю? За какие такие грехи в прошлой жизни возлагается на меня его содержание?! Ведь он родной брат твоего покойного мужа. И у него есть доля в братнином наследстве. Ты в дом к мужу уходишь и иди себе, мы тебя не держим, но открой при соседях сундуки, чтобы все знали, что ты берешь. Что ты на это скажешь, а?

— Почтенные соседи, — с плачем начала Мэн. — Не прав мой дядя. Ведь ничего я мужу дурного не сделала, его не губила. К своему позору я в другой раз выхожу замуж.[166] А какие у него водились деньги, каждый знает. Было у него кое-какое серебро, да только все на дом пошло. Но дом-то я ведь с собой не беру, брату мужа оставляю. И до мебели я не дотронулась. А на три или четыре сотни долговых обязательств, векселей и расписок! Я их вам передала. Вернут деньги, вам же на расходы пойдут. О каких деньгах вы толкуете?!

— Серебра у тебя, допустим, нет. А сундуки ты все-таки открой. Пусть соседи поглядят. Мне твоего не нужно!

— Может, тебе захотелось на ноги мои поглазеть? — спросила Мэн.

Во время замешательства, опираясь на клюку, появилась тетушка Ян.

— Госпожа Ян идет, — послышались голоса, и все собравшиеся поклонились.

Ян с поклоном приветствовала присутствующих и села в предложенное ей кресло.

— Достопочтенные соседи! — начала она. — Я — тетка родная и должна вам сказать, что как тот, кого не стало, был моим племянником, так и тот, кто здравствует, мне такой же племянник. Когда кусают один палец, болят все десять. Нечего тебе считать, сколько серебра осталось после ее мужа. Пусть будет целый миллион, но ты только погляди на нее: одинокая, слабая женщина, а ты не даешь ей выйти замуж. Зачем ты, спрашивается, ее держишь?

— Правду говорит госпожа! — раздались громкие голоса соседей.

— Разве она не вправе взять с собой то, что ей принадлежит?! — продолжала золовка. — Не подумайте, будто у меня с ней какой-то тайный сговор. Но защитить ее требует моя совесть. Не скрою, мой племянник был добр, справедлив и сдержан, и потому мне нелегко с ней расставаться. А то б я и не подумала вмешиваться.

— А ты не дура! — перебил ее стоявший рядом Чжан. — Где сиро да бедно, там феникс не садится.

Это вывело тетушку Ян из себя. Лицо ее налилось и побагровело от злости.

— Не болтай глупости, Чжан! — тыча ему пальцем в лицо, заругалась она. — Кто бы я ни была, в доме Янов я — полновластная хозяйка. А ты — болтун! Какое ты имеешь к Янам отношение?

— Да, я другой фамилии, но обоих племянников вырастила моя родная сестра. Женщина на сторону уходит, а ты одной рукой воду льешь, а другой — норовишь пожар разжечь.

— Ах ты, старый бесстыдник, собачья кость! Какой же прок ее, слабую, дома оставлять, а? Или ты сам задумал за ней поволочиться? А может, хочешь поживиться за ее счет, а?

— На деньги я не зарюсь, — не отступал Чжан. — Но обоих племянников растила моя сестра. Оплошаешь раз, потом жить будет нечем. Я ведь не такой палач, как ты, желтая кошка — черный хвост, и на всех, как ты, не набрасываюсь.

— Ах ты, рабское твое отродье, наплодил нищих, краснобай несчастный! Не плети вздор и заткнись! Подохнешь — веревки на вынос не дам.

— Пустомеля! Поживиться захотела, погреть свой хвост, старая шлюха? Удивляться не приходится, что у тебя детей нет.

Еще пуще разозлилась старуха.

— Ах ты, старый хрыч! Боров проклятый! Лучше совсем не заводить детей, чем по монастырям околачиваться, с монахами спать, как твоя женушка, пока ты храпишь, старый пес!

Они чуть было не схватились драться, но их вовремя удержали соседи.

— Дядя Чжан, ладно! — уговаривали они. — Уступите ей.

Сваха Сюэ, завидя переполох, позвала слуг Симэня и солдат из охраны. Пока шла ругань, они спешно погрузили кровать, полог, приданое и быстро удалились. Чжан сильно разгневался, но перечить больше не решался. Соседи, наблюдавшие сцену, сперва хотели было их уговорить, но вскоре разошлись.

Второго дня в шестой луне Симэнь Цин пожаловал в паланкине, украшенном четырьмя парами обтянутых в шелк красных фонарей. Проводить сестру пришла Мэн Старшая. Ехал на коне Ян Цзунбао. Ему к этому времени сделали прическу и одели в светлый шелковый халат. Симэнь подарил ему кусок лучшего атласа и отделанный жемчугом пояс. Невесту сопровождали служанки Ланьсян и Сяолуань. Нагрузили многочисленные постели, а сзади шел пятнадцатилетний слуга Циньтун.

На другой день по случаю рождения Мэн к Симэню прибыли тетушка Ян и жены братьев, Старшего и Второго. Симэнь поднес тетушке семьдесят лянов серебра и два куска шелка.

С тех пор не прекращалась их дружба. Симэнь приготовил для Мэн три комнаты в западном флигеле и сделал ее своей третьей женой. Она стала называться Юйлоу — Яшмовый теремок. Все в доме величали ее госпожой Третьей. Три ночи провел в ее покоях Симэнь Цин.

Да,

Под парчовым одеялом — новой парочки утехи,Но, увы, в употребленьи уже ржавые доспехи.О том же говорят и стихи:Отчего-то игривую встретя девицу,Горемычный калека — и тот соблазнится.Лишь повей ветерок — и повес не ищи —Их под ивы сманила уже чаровница.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Глава восьмая

Дом опустел, я томлюсь у окна,Ты меня бросил, не шлешь мне вестей.Кожа еще ароматом полна,Но покрывается пылью постель.Зеркальце в руки давно не беру,Локоны, словно ковыль на ветру.Нет тебя — все проглядела глаза,Ложе пустое — в напрасных слезах.

Так вот, после женитьбы Симэнь Цин был настолько счастлив, что, казалось, его прилепили, приклеили к Мэн Юйлоу. А тут еще Чэни прислали тетушку Вэнь с письмом. Предлагали привозить барышню Симэнь, чтобы уже двенадцатого в шестой луне сыграть свадьбу. Симэнь в спешке даже кровать не успел заказать. Пришлось ему отдать дочери широкую кровать из приданого Юйлоу — ту самую, работы мастеров из Южной столицы,[167] которая была покрыта ярким лаком и золотыми украшениями. Больше месяца длилась суматоха, так что Симэню и повидаться с Цзиньлянь не довелось.

А она каждый день стояла у ворот. Все глаза проглядела. Сколько раз просила старую Ван разузнать в чем дело. Однако слуги Симэня, догадываясь, кто посылает старуху, даже внимания на нее не обращали. Знай отвечали: занят, мол, хозяин. Цзиньлянь ждала его с нетерпением, но Ван возвращалась ни с чем. Тогда Цзиньлянь обрушивалась на падчерицу. И ее посылала искать Симэня. Да разве хватило бы у девчонки смелости войти не то что в покои, но хотя бы во двор солидного дома! Приблизится она к воротом, постоит-постоит, увидит — нет Симэня, и домой уходит. В лицо ей плевала, пощечинами награждала, с бранью набрасывалась на нее Цзиньлянь — никуда, дескать, не годишься, на колени ее ставила, есть не давала, до самого обеда голодом морила.