Абу Мухаммед аль-Касим аль-Харири - Макамы
Так, строку за строкой, чередуясь, они стихи говорили и блеском мысли вали пленили. Сказал он:
— Аллах свидетель, вы две яркие звезды на небосклоне иль два алмаза в одной короне! Поистине расходует этот юнец лишь то, чем снабдил его Аллах, ему дано такое богатство, что он не нуждается в чужих благах. Раскайся, о шейх, в своем обвинении и скорей воротись к его прославлению!
Сказал старик:
— Не вернется к нему моя любовь, моего доверия не обрести ему вновь. Его непочтительность я испытал и черную неблагодарность узнал.
Возразил ему мальчик тогда:
— В гневе нет благородства, низкое дело — вражда. Разве Аллах считает возможным возводить на невинного обвинения ложные? Даже если б я дурно поступил или грех большой совершил — разве не помнишь, как ты читал мне в стихах поучения в дни твоего расположения?
Если друг твой споткнется на правом пути,Слишком строго ошибки его не суди!Если он, отвернувшись, обидел тебя,Ты жестоко его упрекать погоди!Друга ты одаряй и даров не считай,От него ты ответных подарков не жди.Он возносится — ты унижайся пред ним,Первым быть он стремится — ты будь позади.Друг изменит, обманет, нарушит обет —Ты же верность ему, как святыню, блюди.В обхождении друга учтивость искать —Ждать, чтоб небо без туч проливало дожди.Видел ты человека, чтоб зла не творил?Одного хоть такого попробуй найди!Крепко связаны в жизни и зло и добро,Так повсюду — хоть землю кругом обойди!Ты видал, вырастают в саду на ветвяхСотни острых шипов и плоды посреди.И примешана к сладости длительных летГоречь старости, ждущей тебя впереди.В наше время попробуй людей испытай —Ты у каждого встретишь коварство в груди.В жизни много ремесел испробовал я,И меча и пера я изведал пути.Помни, лучший удел — все науки познать,И уверенно этим путем ты иди!
Говорит рассказчик:
— Старик как змея зашипел, словно сокол, высматривающий добычу, на мальчика поглядел, затем сказал:
— Клянусь Аллахом, который велик и могуч, который небо украсил звездами и воду низвел из туч, — если я и надумаю мириться, то лишь затем, чтоб от позора укрыться. Этот юнец привык жить на моем содержании, чтоб я заботился о его пропитании. Время было обильное, всего нам хватало, а скупость меня не донимала. Теперь же время пришло, муками замутненное, несчастьями начиненное, рубище рваное тело мое закрывает с трудом, даже мыши ко мне не заходят в дом.
Говорит рассказчик:
— Смягчилось тут сердце вали, он подумал, что превратности времени их совсем доконали, ему захотелось бедным поэтам помочь, и он велел уйти всем зевакам прочь.
Говорит рассказчик:
— Среди толкотни и суеты я все присматривался к старику, стремясь разглядеть его черты. Мне казалось, я где-то его видал, да только издали не узнал. Когда же толпа начала редеть, я подошел поближе и обоих сумел разглядеть: Абу Зейд и сын его рядом стояли — и понял я, что они опять какую-то плутню затевали. Смотрю: уже разошелся народ, и к старику, желая признаться, ринулся я вперед. Но старик ухитрился мне знак подать и на месте меня удержать. Покорный взгляду его и жесту, я стоял, не трогаясь с места.
— Что ты здесь делаешь? — спросил меня вали. — Ведь мы всем удалиться приказали!
Старик поспешил сказать:
— Это мой друг, он мне помогает щедростью своих рук. Тогда разрешил мне вали остаться и на подушках рядом с ними располагаться. А за стихи он им пожаловал плату: по двадцать дирхемов[170] и по халату, потом заставил их клятву дать — дружбу до самой смерти не нарушать. Они горячо за щедрость благодарили и уйти разрешения попросили. Я пошел за ними, чтобы узнать, где они думают остановиться, и тайной беседою со стариком насладиться. Едва мы покинули эмирский двор и вышли все вместе на простор, как меня нагнали помощники вали и обратно к нему позвали. Я сказал Абу Зейду:
— Вот задача! Зовет он меня, чтоб расспросить о тебе, не иначе. На какую бы выдумку мне решиться и какую рассказать ему небылицу?
Абу Зейд ответил:
— Это простая задача — объясни ему, что он одурачен и что ветер его встретился с ураганом, а ручеек — с океаном.
Я сказал:
— Боюсь, что тебя опалит его гнева пожар или настигнет его наказанья удар.
Он ответил:
— Я сейчас из Багдада в ар-Руху[171] уйду стороной. Скажи, разве может Южный Крест встретиться с Полярной звездой?
Пришел я к вали в смущении и застал его в явном возбуждении: талант Абу Зейда громко он восхвалял и о горькой судьбе его вздыхал. Потом сказал мне:
— Заклинаю тебя Аллахом, признайся наедине, не при всех, — не ты ли ссудил тому старику одежду, изъянов полную и прорех?
Ответил я:
— Нет, клянусь тем, чьей милостью ты — султан, он не брал у меня одежды с изъянами, это тебе нанесен изъян!
Вали от гнева покраснел и скосил глаза, потом успокоился немного и сказал:
— Клянусь Аллахом, всегда я умел плута разоблачить и любое мошенничество раскрыть. Но я не видел, чтоб шел на обман тот, кто надел одежду аскетов — калансуву и тайласан. Ему меня удалось обмануть, потому что избрал он столь недостойный путь. А теперь хотел бы я знать наверное, куда направился этот обманщик скверный?
Я ответил:
— Он понял, что границы дозволенного преступил, и поскорее покинуть Багдад решил.
Вали воскликнул:
— Пусть Аллах его цель не приблизит и, куда бы он ни направился, всюду его стеснит и унизит! Большей хитрости я не встречал и горше, чем этот обман, ничего не вкушал. Нет ему никакого оправдания! И скажу я тебе в назидание: только ради его таланта я не буду его искать, хотя его нужно бы как следует наказать. Но я не хочу, чтобы в Багдаде хоть кто-то проведал, как я остался внакладе. Ни чернь, ни знать не должны ничего об этом знать. Боюсь я всеобщим посмешищем оказаться и с местом своим при халифском дворе распрощаться.
И вали потребовал, чтоб я обещал ему, пока я в столице, ничего не рассказывать никому.
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
— Я поклялся, что тайну его никому выдавать не намерен, и, как ас-Самауваль[172], был обещанию верен.
Перевод А. Долининой
Караджийская макама
(двадцать пятая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Как-то раз остался я на зиму в Карадже[173] из-за торговых дел и из-за долга, который я кое с кого получить хотел. А зимою в Карадже стужа сурова — не хотел бы я испытать ее снова. Холод жег и терзал меня, заставляя все время сидеть у огня. Я по целым дням не выползал из норы до той поры, пока не откликнусь на голос голода, когда он меня вконец донимал, или на голос муэдзина, который к молитве призывал. И вот однажды, когда дул ветер колючий и низко нависли тучи, пришлось мне гнездо свое покинуть из-за дела, которое нельзя было отодвинуть. Вдруг я увидел почти раздетого старика — фута[174] на нем так была коротка, что ноги не прикрывала, а его голову небольшая чалма обвивала. Густая толпа вокруг стоит, а он, своей наготы не стесняясь, громко стихи говорит:
О люди! Позор нищеты я не смою,Коль я без одежды суровой зимою.Но что нагота и печальные воплиВ сравнении с тайной бедою немою?!О, был я когда-то и знатен и славен,Гордился по праву высокой чалмою;Спасенье несли мои рыжие кониИ гибель — гнедые с железной каймою[175];В день пира я целому стаду верблюдовПовязывал шеи кровавой тесьмою.Но меч вероломства судьба обнажила,Стал дом опустелый печальной тюрьмою.Голодный и слабый, я брошен друзьями,И веки окрашены горя сурьмою.Превратности времени — всадники злые —Всю ночь не дают мне забыться дремою.И в зимнюю стужу, одежды лишенный,Стою я пред вами с пустою сумою.Найдется ли щедрый и храбрый заступник,Чтоб смело поспорить с судьбою самою,Закрыв наготу мою чем приведется —Лохмотьями или плащом с бахромою?
Потом он сказал:
— О вы, утопающие в благах, выступающие в мехах. Ниспосланное добро не копите, пользу посильную приносите. Блага мирские приманчивы, но превратности мира переменчивы. Сила — призрак пустой, удача — облачко в летний зной. Аллах свидетель, раньше, бывало, пять «п» я к зиме припасал и стужу с ними встречал. А сегодня, о люди, я вам признаюсь: вместо подушки я на руку опираюсь, кожей собственной одеваюсь, из ладони питаюсь. Пусть человек разумный поймет мое положение и опередит судьбы своей превращение. Счастлив тот, кто долей чужой поучается и к жизни последней подготовляется!
Ему сказали:
