Абу Мухаммед аль-Касим аль-Харири - Макамы
Говорит рассказчик:
— Когда эмир услышал эти слова, он побледнел и поникла его голова, стал он неправедность свою проклинать и громко вздыхать. Потом, как совесть велела, жалобу разобрал и виновника наказал. Он обласкал проповедника, богато его одарил и к себе во дворец пригласил. Жалобщик удалился, довольный своей судьбой, и получил по заслугам обидчик злой. И пошел проповедник, покачиваясь горделиво, а люди бежали за ним торопливо.
Мне показалась знакомой его повадка, и я пошел за ним по пятам, приглядываясь украдкой. Когда он заметил мое внимание и понял мои колебания, он сказал:
— Лучший руководитель тот, кто прямым путем тебя поведет.
Потом бросил спутников, подошел поближе ко мне и такие стихи прочел мне наедине:
Ты знаешь, Харис, мой секрет:Шутник, певец я и поэт,Царям я услаждал обедРечами слаще, чем шербет.Меня не смяло бремя лет,Хотя судьба меняла цвет;Нужда — мой горестный сосед —Не поломала мне хребет.Лукавство — вот мой амулет,За мной идет добыча вслед,Других владельцев словно нет —Один я всем отец и дед:И Сим, и Хам я, и Яфет[157]!
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
— Я сказал ему: «Клянусь Аллахом, ты — Абу Зейд, ты ближе к богу, чем Амр ибн Убейд[158]»!
Похвале моей проповедник был рад и воскликнул:
— Послушай-ка, милый брат:
Ты правды держись, если даже онаТебя будет жечь, словно зной — бедуина.Ты помни о боге: глупее всего,Рабу угодив, прогневить господина!
Потом он с друзьями простился и походкой медлительной удалился. Мы его долго в Рее искали, повсюду письма о нем рассылали, но увы — узнать не случилось мне, в какой он скрывается стороне.
Перевод А. Долининой
Поэтическая макама
(двадцать третья)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Как-то в юности покинул я отчий дом из-за несчастий, обступивших меня кругом и внушивших душе моей великий страх, так что решил я ночью бежать второпях. Опрокинул и вылил я чашу дремоты и быстрых верблюдов пустил по буграм и болотам, ехал там, куда до сих пор ничья нога не ступала, птица ката[159] и та не залетала. Наконец я прибыл в Город мира — Багдад[160], где беглецу никакие опасности не грозят. С одеждами страха я расстался, гулял по городу и развлекался, плоды удовольствия срывал я и здесь и там и к остроумным прислушивался словам.
Однажды я вышел на площадь, что была позади дворца, — прогулять своего жеребца и дать своим любопытным глазам побродить по красивым местам. Вдруг я увидел всадников, скачущих друг за другом, и людей, что на площадь тянулись цугом. А там, в середине, на майдане[161], — старик в калансуве[162] и тайласане[163]. Я пригляделся — этот старик мальчишку в рваном джильбабе[164] держит за воротник и, ничего не говоря, тащит его прямо к халифским дверям. А у самых дверей на подушках важно сидел грозный вали[165], наблюдающий за порядком, вершитель многих судеб и дел. Старик, обратись к нему, сказал:
— Да возвеличит Аллах эмира, да не лишит его достатка и мира. Взгляни, взял я этого сироту малым ребенком на воспитание, к обученью его приложил старания, лелеял его, успехами его дорожил, а он, товарищей превзойдя, меч вражды против меня обнажил. От него я такого бесстыдства не ожидал, после того как я знаниями его напитал.
Мальчик вскричал:
— За что выставляешь ты меня на позорище перед почтенным сборищем? Клянусь Аллахом, твоих добродетелей я не скрываю, покров твоей скромности не разрываю! Не сломал я палку своего послушания, не устал восхвалять тебя за благодеяния!
А старик воскликнул:
— Горе тебе, нет поступка более позорного и злодейства более черного! Ты мое мастерство себе приписал и мои стихи бесстыдно украл! Я не знаю гнуснее преступления — это хуже, чем денег чужих присвоение. Ведь поэт охраняет дочерей своего вдохновения, как невинных девиц от глаз вожделения!
Вали спросил:
— А кража была какова? Изменил он смысл или только слова? Или он ничего не изменял и все дословно переписал?
Старик ответил:
— Клянусь тем, кто сделал поэзию сосудом для назиданий и выразительницей желаний, он треть жемчужин моих растерял и две трети моего стада угнал!
Вали велел:
— Прочти мне стихи с начала и до конца, чтоб я разобрался в воровстве твоего юнца.
И старик продекламировал:
О презренный, влюбленный в земные блага и погрязший в грехах,Пусть сегодня минута услады долга́, ты успешен в делах,И чело твое метит величья тамга на тщеславья пирах!Знай, безжалостны рока клыки и рога, завтра будешь в слезах!Жизнь обманет, разденет тебя донага и затянет в силках —Так жестока со всеми она и строга, повергая во прах.От беды отделяет всего полшага — ты блуждаешь впотьмах.Если доля блаженства тебе дорога в благодатных садах[166],На дорогу порока не ступит нога, сохранит тебя страх.Помни, ты не владыка, ты только слуга, а владыка — Аллах!
Вали спросил:
— Так какую же кражу он совершил?
Ответил старик:
— Этот неблагодарный на мои стихи шестистопные покусился коварно, по две стопы от каждой строчки отбросил он и тем нанес мне двойной урон.
Вали сказал:
— Покажи мне, что он отбросил и что забрал.
Ответил старик:
— Слушай меня внимательно и внемли мне старательно, тогда тебе будет ясно, как он меч против меня обнажил и какой проступок против меня совершил. И снова старик стихи запел, а гнев на устах его горел:
О презренный, влюбленный в земные блага!Пусть сегодня минута услады долгаИ чело твое метит величья тамга!Знай, безжалостны рока клыки и рога!Жизнь обманет, разденет тебя донага —Так жестока со всеми она и строга.От беды отделяет всего полшага!Если доля блаженства тебе дорога,На дорогу порока не ступит нога.Помни, ты не владыка, ты только слуга!
Вали от возмущения даже привстал. Обратившись к мальчику, он сказал:
— Стыд тебе и позор, питомец неблагодарный и гнусный вор!
Ответил мальчик:
— Пусть я буду от поэзии отлучен и с врагами ее соединен, если я стихи его знал, когда свои сочинял! Просто наши мысли поил один водопой: шли они как в караване верблюдицы — одна наступала на след другой.
Говорит рассказчик:
— Казалось, что вали поверил в правдивость его утверждения и словно раскаялся в поспешности своего суждения. Он долго раздумывал, как правду ему раскрыть и подделку от мастерства отличить, и не увидел другого пути, как устроить им состязание, связав их узлом соревнования, и сказал им:
— Если хотите показать, кто из вас прав, меня третейским судьей избрав, выходите на состязанье иджазы[167] — сочините стихи вдвоем, попеременно, стих за стихом, свое уменье вы покажите открыто — лишь ваше искусство будет для вас защитой! Оба воскликнули в один голос:
— Мы согласны на испытание! Что сочинять? Мы ждем твоего приказания!
Вали сказал:
— Из красот поэтических я больше всего люблю таджнис[168], он им всем глава и раис[169]. Двадцать строк стихотворных вы расшейте его цветами и драгоценными усыпьте камнями — так вы покажете свое искусство, а в стихах вы опишете мои чувства к владычице красоты, властительнице мечты, стройной станом, притворством терзающей и обманом, нарушающей обещания, затягивающей ожидание, и покажете, как горька судьба ее бессловесного раба.
Говорит рассказчик:
— Сначала вышел старик вперед, а за ним уж и мальчик в свой черед, и так они говорили попеременно за строкою строку, а вали слушал внимательно и был начеку:
Ты сладостной лаской своею мне сердце пленила,Как ласка потом, изловчившись, меня укусила.Меня очернила напрасно — и я умираю,Томлюсь в одиночестве горьком, а ночь как чернила.Готов я пасти кобылиц твоей лжи и обиды,Я па́сти греха не боюсь, коль тебе это мило.Боюсь твоего отчужденья, оно меня душит,Разлука с тобой — для души и для тела могила.Притворной измены стрела прямо в сердце мне целит,Не хочешь того исцелить, кого страсть погубила.В крови моей бродит она, не давая покоя,Без крова бродить заставляет неистовой силой.О мести подумать мой ум не решается робкий —Такое высокое место ты в нем захватила!Меня заманила ты в за́мок своих обещаний,Но двери любви на замо́к беспощадно закрыла.И губы, в гибкий твой стан — для влюбленных погибель,Губительный трепет и зной разливают по жилам.Хотел бы я узы любви разорвать — да не смею,О, если б ты душу, что рвется к тебе, пощадила!
Так, строку за строкой, чередуясь, они стихи говорили и блеском мысли вали пленили. Сказал он:
