Маснави (поэма о скрытом смысле) - Джалаледдин Руми
Вам поясню я притчей немудреной.
Рассказ о том, как из-за винограда перессорились четыре человека, поскольку не понимали языка друг друга
Шли вместе турок, перс, араб и грек.
Им дал дирхем какой-то человек.
Случилось так, что дармовой дирхем
Им четверым принес несчастье всем.
Промолвил перс: «Я был бы очень рад
Купить ангур!», что значит виноград.
«Аллах нас сохрани,—сказал араб,—
Зачем ангур, приобретем эйнаб».
Вмешался турок: «Прекратите шум,
Зачем ангур, эйнаб — возьмем узум!»
Сказал четвертый, тот, что греком был:
«Коль покупать, так покупать стафил!»
Кричали зло, и спор их был таков,
Что дело вмиг дошло до кулаков.
Они тузили, знанья лишены,
Друг друга без причины, без вины.
О, если б повстречать им знатока,
Что знал бы все четыре языка.
Сказал бы он, что можно на дирхем
То приобресть, что им желанно всем,
Поскольку каждый думал об одном,
Что выражал на языке своем.
Слова «айгур», «эйнаб», «узум», «стафил»
Суть виноград, что им желанен был.
Быть может, тот знаток в одно мгновенье
Их озарил бы светом разуменья,
Чтоб четверо, что дрались и бранились,
В единомышленников превратились..
Так мудрость знанья может всем на счастье
Вражду и распрю превратить в согласье.
О том, как судья жаловался на свое назначение, считая это большим несчастьем
Почтенный муж назначен был судьей.
Он возопил, взроптал на Жребий свой.
Тогда писец его и заместитель
Сказал: «Стенать, о кадий, погодите!
Вам принимать бы надо поздравленья,
А не роптать на это назначенье!»
Судья сказал: «Я глуп, я не готов
Судить ответчиков, судить истцов.
Они свое ведь лучше знают дело,
Я осужден судить их неумело.
Нащупав нити тонкий волосок,
Смогу ли размотать я весь клубок?»
Писец заметил: «Даже мудрецы
Корыстны в час, когда они истцы.
Хоть, может быть, ясней, чем кто-нибудь,
Они той тяжбы понимают суть.
Но зло, что тяжущихся ослепило,
Для всякой справедливости могила.
И вот судья, чьи помыслы чисты,
Своей пусть не боится простоты.
Пока корысть не застит ваших глаз,
Судьи не будет справедливей вас!»
ИЗ КНИГИ ТРЕТЬЕЙ
История о том, как некий селянин обманул горожанина, настоятельно приглашая его погостить
В каком-то городе в кругу родни
Один торговец жил в былые дни,
Он, горожанин, всем на удивленье.
Был связан дружбой с тем, кто жил в селенье.
Встречал с почетом гостя горожанин,
Когда б к нему не приезжал селянин.
А тот являлся каждый год опять,
Чтобы у друга в доме гостевать.
Хоть горожанин и не слыл богатым,
Конечно, за постой не брал он платы.
И частый гость, слезу стирая с глаз,
Молил: «Приехал бы ко мне хоть раз!
Возьми детей, чтоб под. моею сенью
Природой любоваться им весенней.
И в пору созревания плодов
Я, как невольник, вам служить готов.
Возьми всех чад своих и домочадцев,
Чтоб сельской жизнью им понаслаждаться.
Ведь, так прекрасно — что ни говори —
Пожить в деревне месяц, два и три.
Вам, горожанам, наблюдать желанно
Цветенье древа, злака и тюльпана».
Чтоб разговор сей в сторону свернуть,
Твердил хозяин: «Что ж, когда-нибудь!»
Лет восемь промелькнуло как мгновенье,
Все повторял селянин приглашение.
А горожанин, с правдой не в ладу,
То говорил, мол, нынче брата жду,
То уезжаю по делам торговым,
То чувствую себя я нездоровым.
То, мол, приедем мы, да не сейчас...
А между тем селянин всякий раз
В дом горожанина спешил с любовью,
Как птица к прошлогоднему гнездовью.
И добрый горожанин каждый год
Для гостя не жалел своих щедрот.
Селянин этот гостем был желанным,
Он ел и пил и сиживал с кальяном.
Твердил он, руку положа на грудь:
«Ты б к нам, ходжа, приехал как-нибудь!»
Хозяин отвечал: «Всему свой срок,
О друг мой верный, нам хозяин бог!
Мы, люди,— корабли под парусами,
Лишь Он, дающий ветер, правит нами».
И снова, как все эти восемь лет,
Давал ходжа селянину обет.
И целое прошло десятилетье.
Большими стали у торговца дети.
Они сказали: «Ветр и даже тень —
Все путешествует во всякий день.
Отец, гостеприимством благодатным
Связал ты друга долгом неоплатным.
Тебе он этот долг без лишних слов,
Как честный человек, вернуть готов,
И нам шептал он: время, мол, приспело.
Тебя на доброе подвигнуть дело!»
Хоть им не возражал отец, любя,
Но все ж, мудрец, он думал про себя:
