Сёсан Судзуки - Японская новелла
“Даже менее красивая девушка выглядела бы достойно, если бы она ухаживала за собой и вела себя, как все остальные. Химэгими же красива и благородна. Какая жалость, что при такой внешности она увлекается этими безобразными тварями!” — подумал Уманосукэ.
Сочтя, что возвратиться домой просто так было бы чересчур скучно, он решил дать знать, что был здесь. Поэтому он сорвал стебелек, выжал из него сок и начертал на бумаге:
Увидал твои волосы,Гусеница ты моя.Не могу отлепиться —Словно клеемПриклеен к силкам.
Он постучал по вееру ладонью, чтобы подозвать мальчика. “Отдай это госпоже”, — велел ему Уманосукэ.
Мальчик доставил послание Тайфу и сказал: “Тот господин велел отдать письмо госпоже”.
Тайфу отнесла письмо Химэгими и сказала: “Удивительно! Все это представление устроил Уманосукэ! Он видел вас, пока вы развлекались с этими противными гусеницами!”
Химэгими слушала ее, слушала, а потом и скажи: “Когда человек занимается чем-то всерьез, стыдиться ему нечего. Кто из тех, кто обитает в этом призрачном мире, живет столь долго, чтобы сметь судить о том, что хорошо, а что — плохо?”
Отвечать хозяйке было бесполезно, а потому девушкам, что были рядом, стало грустно.
В ожидании ответа шутники прождали сколько-то времени, но всех мальчиков заставили вернуться домой. Девушки же только и делали, что повторяли: “Какая жалость!” Но не ответить было бы невежливым, и кто-то из них, жалея кавалеров, послал им такое стихотворение:
Я — не как все,Потому говорю:Сердце гусеницы приоткрою,Только услышав,Как имя твое.
Тогда Уманосукэ сложил:
Какой мужчинаВ этом миреДостоин твоего волоска?А потому не стануИмени открывать!
Шутники рассмеялись — с тем и ушли.
Продолжение — в следующем свитке.
ИГРА В РАКОВИНЫ3
Девятая луна была на ущербе. Куродо-но Сёсё, сопровождаемый юным слугой, шел по предрассветной улице, подобрав концы своих шаровар. Сгустился утренний туман — никто не видел Куродо. Куродо обронил: “Вот бы найти сейчас какой-нибудь приятный дом, да такой, чтобы и ворота были не заперты...” Не успел он сказать так, как из утопавшего в зелени особняка заслышались слабые звуки цитры-кото. Сердце Куродо забилось быстрее, и он обошел вокруг ограды, пытаясь найти лаз, но глинобитная стена повреждена нигде не была. Куродо подумал в волнении: “Что за дама играет столь превосходно?” И тогда он велел своему слуге, который обладал приятным голосом, прочесть стихотворение:
На рассветеЗвуки цитрыЗачаровали меня...Остановился —И дорогу забыл.
Ожидая появления обладательницы цитры, Куродо совсем обмер, но только никто и не подумал выйти к нему и потому он направился дальше. И вскоре очутился возле особняка, перед которым сновали туда-сюда прехорошенькие девочки, куда вбегали юные и взрослые слуги — кто-то бережно держит на поднятых вверх руках прелестные коробочки, у кого-то из широких рукавов торчат очаровательные письма.
Куродо стало любопытно и он, избегая людских глаз, прокрался в сад — встал посреди метелочек густо разросшегося мисканта. И тут увидел спешившую в его направлении прелестную девочку лет восьми-девяти — из-под темно-сливовой верхней накидки виднелась нижняя, бледно-лиловая, в руках — лазуритовый кувшин с ракушками. Куродо наблюдал за ней со смущением, и тут, заметив рукав его одежд, она вскрикнула: “Здесь кто-то есть!”
Застигнутый врасплох Куродо произнес: “Не шуми так! Мне надо с тобой поговорить, поэтому я и спрятался здесь. Подойди-ка поближе!”
“Завтра у нас такое важное дело, мне совсем некогда с вами разговаривать”, — произнесла девочка скороговоркой и совсем было уже собралась убежать, но только любопытство Куродо распалилось, и он сказал: “Чем же это ты так занята? Расскажи мне — и тогда я сумею помочь тебе”. Тут девочка переменила свое намерение скрыться и встала, как вкопанная. “Наша молодая хозяйка Химэгими и ее сводная сестра госпожа Хингаси решили устроить игру в раковины, они собирали их последние несколько месяцев. Хингаси помогают важные придворные дамы — Тайфу и Дзидзю, а Химэгими приходится справляться в одиночку, она очень волнуется. И потому она велела мне найти кого-нибудь, кто отправился бы к ее старшей сестре за подмогой”.
— А можно было бы мне взглянуть хоть в щелочку, что там поделывает твоя госпожа? — спросил Куродо.
— Лучше вы об этом с кем-нибудь другим поговорите. Матушка запрещает мне такие штучки проделывать.
— Что за глупости! Уж я-то умею держать язык за зубами! Выиграет твоя хозяйка или проиграет, зависит целиком от тебя. Ну, так что? Проведи-ка меня поближе.
Девочка забыла про свои опасения: “Хорошо, я согласна. Я придумала, где вам спрятаться. Только поторопитесь, пока не поднялся шум”. С этими словами она отвела его к боковому входу на западной стороне дома — там, где были навалены грудой ширмы.
“Да, попал я в переделку — доверился какой-то девчонке. А что, если меня обнаружат?” — с беспокойством думал Куродо. Всмотревшись в глубь дома, он насчитал там более десятка девушек лет четырнадцати-пятнадцати. Были там и совсем малышки — вроде той, что привела его сюда. Одни раскладывали раковины по ящичкам, другие закрывали их крышками. Было шумно. Затем из-за полога возле бамбуковых занавесок показалась сама Химэгими. Ей было не больше тринадцати лет. Волосы спадали ей на лоб. Она была настолько очаровательна, что казалась существом из какого-то иного мира. Ее накидки представляли собой сочетание багряного, зеленого и лилового цветов. Химэгими подперла щеку рукой и выглядела весьма подавленной. Куродо стало жаль ее.
Тут появился мальчик лет десяти. Одет он был как-то небрежно — накидка окраса опавших листьев, штаны — какого-то неопределенного цвета. Он подошел к мальчику одних с ним лет и показал ему чудесные раковины, которые он извлек из прелестного — чуть меньше коробки для тушечницы — ящичка из сандалового дерева. Мальчик разложил раковины и сказал: “И где я только не был! Весь дворец обошел! Пошел к госпоже Согёдэн и она дала мне вот эту... Дзидзю сказала мне, что Тайфу получила в подарок много раковин от госпожи Фудзицубо... Всех обошел. На обратном пути все беспокоился, как вы тут...” Лицо мальчика покрылось краской смущения.
Услышав слова своего братика, Химэгими огорчилась еще больше. “И зачем только я затеяла эту глупость? Почему из-за этих раковин поднялся такой шум?”
“Почему, почему... У тебя самой ведь ничего не получается! А мать Хингаси, говорят, послала людей к жене самого Внутреннего министра! Ах, если бы была жива наша матушка... Все было бы по-другому”. Мальчик был готов разрыдаться.
Куродо наблюдал за происходящим с сочувствием. Тут его знакомая девочка сказала: “Сюда направляется госпожа Хингаси! Прячьте скорее раковины!” Раковины попрятали в кладовку. Присутствующие расселись с самым невинным выражением на лицах.
Вошла Хингаси. Она была чуть постарше Химэгими. Сочетание цветов ее одежд было выбрано неудачно — ярко-желтый, красный и коричневый. Волосы Хингаси были превосходны и чуть-чуть не достигали пола. Но Куродо показалось, что ее внешность не шла ни в какое сравнение с Химэгими.
Хингаси сказала: “Почему вы не показываете мне тех раковин, которые добыл младший брат Химэгими? Вообще-то мы договорились не предпринимать ничего заранее, и я твердо держалась этого, не приготовила ни одной. Теперь полагаю, что была неправа. Может быть, все-таки дадите мне несколько раковин, тех, что покрасивее?”
Куродо был неприятно удивлен ее оскорбительным тоном и решил, что должен помочь Химэгими.
Химэгими сказала: “Мы тоже ничего не предпринимали. Мне непонятно, о чем это вы говорите?” При этом она сидела совершенно неподвижно — Куродо еще раз оценил ее красоту.
Хингаси огляделась вокруг и ушла.
Знакомица Куродо, окруженная несколькими девочками, уселась прямо напротив Куродо и начала молиться: “О “Сутра Каннон”, которой поклонялась матушка! Сделай так, чтобы моя госпожа победила!” Куродо при этом ощущал себя статуей Каннон. Он боялся, что девочка помянет в молитве и его самого, но только остальные девушки вдруг повскакивали и скрылись, кто куда. Куродо вздохнул с облегчением и тихонечко прочел:
Плачут и плачут:Раковин нет.Волны катят,Сердце мое несутПрямо в ваши объятья.
Тут одна из девочек сказала: “Слышите? Кто-то спешит нам на помощь!”
Другая спросила: “Кто там?”
