Сэй Сёнагон - Записки у изголовья
Монах ест невкусную постную пищу, он терпит голод, недосыпает. Молодость стремится ко всему, чем богата жизнь, но стоит монаху словно бы ненароком бросить взгляд на женщину, как даже за такую малость его строго порицают.
Но еще тяжелее приходится странствующему заклинателю — гэ̀ндзя. [19]Он бродит по дальним тропам священных гор Митакэ̀ [20]и Кумано̀. [21]Какие страшные испытания стерегут его на этом трудном пути! Но лишь только пройдет молва, что молитвы его имеют силу, как все начнут зазывать к себе. Чем больше растет его слава, тем меньше ему покоя.
Порой заклинателю стоит больших трудов изгнать злых духов, виновников болезни, он измучен, его клонит в сон… И вдруг слышит упрек: «Только и знает, что спать, ленивец!» Каково тогда у него на душе, подумайте! Но все это дело глубокой старины. Ныне монахам живется куда вольготней.
8. Да̀йдзин Нарима̀са, правитель дворца императрицы… [22]
Дайдзин Наримаса, правитель дворца императрицы, готовясь принять свою госпожу у себя в доме, перестроил Восточные ворота, поставив над ними высокую кровлю на четырех столбах, и паланкин государыни внесли через этот вход.
Но придворные дамы решили въехать через Северные ворота, где стоит караульня, думая, что в столь поздний час стражников там не будет.
Иные из нас были растрепаны, но и не подумали причесаться. Ведь экипажи подкатят к самому дому простые слуги, а они не в счет.
Но, как на грех, плетенный из пальмовых листьев кузов экипажа застрял в тесных воротах.
Постелили для нас дорожку из циновок. Делать нечего! Мы были в отчаянии, но пришлось вылезти из экипажа и шествовать пешком через весь двор. Придворные и челядинцы собрались толпой возле караульни и насмешливо на нас поглядывали.
Какой стыд, какая досада!
Явившись к императрице, мы рассказали ей о том, что случилось.
— Но ведь и здесь, в глубине покоев, вас могут увидеть люди! Зачем же так распускаться? — улыбнулась государыня.
— Да, но здесь все люди знакомые, они к нам пригляделись, — сказала я. — Если мы не в меру начнем прихорашиваться, многие, чего доброго, сочтут это подозрительным. И потом, кто бы мог ожидать? Перед таким домом — и вдруг такие тесные ворота, экипажу не проехать!
Тут как раз появился сам Наримаса.
— Передайте это государыне, — сказал он мне, подсунув под церемониальный занавес [23] тушечницу императрицы.
— Ах, вы ужасный человек! — воскликнула я. — Зачем построили такие тесные ворота?
— Мое скромное жилище под стать моему скромному рангу, — с усмешкой ответил Наримаса.
— Но построил же некогда один человек низкого звания высокие ворота перед своим домом…
— О страх! — изумился он. — Уж не говорите ли вы об Юй Дин-го? [24]Вот не ожидал, что кто-нибудь, кроме старых педантов, слышал о нем! Я сам когда-то шел путем науки и лишь потому смог понять ваш намек.
— Но здешний «путь» не слишком-то был мудро устроен. Мы все попадали на ваших циновках. Такая поднялась сумятица…
— Полил дождь, что же прикажете делать? Но полно, полно, вашим придиркам конца не будет. — И Наримаса поспешно исчез.
— Что случилось? Наримаса так смутился, — осведомилась государыня.
— О, право, ничего! Я только рассказала ему, как наш экипаж застрял в воротах, — ответила я и удалилась в покои, отведенные для фрейлин.
Я делила его вместе с молодыми придворными дамами.
Нам так хотелось спать, что мы уснули сразу, ни о чем не позаботившись. Опочивальня наша находилась [25] в западной галерее Восточного павильона. Скользящая дверь вела оттуда во внутренние покои, но мы не заметили, что она не заперта.
Наримаса, как хозяин дома, отлично это знал. Он приоткрыл дверь и каким-то чужим, охрипшим голосом несколько раз громко крикнул:
— Позвольте войти к вам, можно?
Я проснулась, гляжу: позади церемониального занавеса ярко горит высокий светильник, и все отлично видно.
Наримаса говорит с нами, приоткрыв дверь вершков на пять. Вид у него презабавный!
До сих пор он никогда не позволял себе ни малейшей вольности, а тут, видно, решил, что раз мы поселились в его доме, то ему все дозволено.
Я разбудила даму, спавшую рядом со мной.
— Взгляните-ка! Видели ли вы когда-нибудь нечто подобное?
Она подняла голову, взглянула, и ее разобрал смех.
— Кто там прячется? — крикнула я.
— Не пугайтесь! Это я, хозяин дома. Пришел побеседовать с вами по делу.
— Помнится, речь у нас шла о воротах в ваш двор. Но дверь в наши апартаменты я вас не просила открывать, — сказала я.
— Дались вам эти ворота! Дозвольте мне войти в ваши покои. Можно, можно?
— Нет, это возмутительно! Сюда нельзя, — со смехом заговорили дамы.
— А! Здесь и молоденькие есть! — И, притворив дверь, он удалился.
Раздался дружный хохот.
Уж если он решился открыть дверь в нашу опочивальню, то надо было пробраться к нам потихоньку, а не испрашивать дозволения во всю силу голоса. Кто бы откликнулся ему: пожалуйста, милости просим? Что за смехотворная нелепость!
На другое утро я рассказала императрице о ночном происшествии.
Государыня молвила с улыбкой:
— Никогда не слышала о нем ничего подобного. Верно, он был покорен твоим остроумием. Право, жаль его! Он жестоко терпит от твоих нападок.
Императрица повелела приготовить парадные одежды для прислужниц маленькой принцессы. [26]
— А какого цвета должно быть, как бишь его, «облачение», что носят они поверх нижнего платья? — осведомился Наримаса.
Общему смеху конца не было.
— Для принцессы обычная посуда не годится. Надо изготовить «махонький» подносик и «махонькие» чашечки, — сказал Наримаса.
— Да, — подхватила я, — и пусть ее светлости прислуживают девушки в этих, как бишь их, «облачениях».
— Полно, не насмешничай, это недостойно тебя. Он человек честный и прямой, — вступилась за него государыня. Как чудесно звучали в ее устах даже слова укоризны!
Однажды, когда я дежурила в покоях императрицы, мне доложили:
— С вами желает говорить господин управитель.
— Что он еще скажет, чем насмешит нас? — полюбопытствовала императрица. — Ступай поговори с ним. Я вышла к нему. Наримаса сказал мне:
— Я поведал брату моему тюнаго̀ну [27]историю с Северными воротами. Он был восхищен вашим остроумием и стал просить меня устроить встречу с вами: «Я бы желал при удобном случае побеседовать с нею».
Наримаса не прибавил к этому ни одного двусмысленного намека, но у меня сердце замерло от страха. Как бы Наримаса не завел речь о своем ночном визите, чтобы смутить меня.
На прощанье он бросил мне:
— В следующий раз я погощу у вас подольше.
— Что ему было нужно? — спросила императрица. Я без утайки пересказала все, о чем говорил мне Наримаса.
Дамы со смехом воскликнули:
— Не такое это было важное дело, чтобы вызывать вас из апартаментов государыни. Мог бы, кажется, побеседовать с вами в ваших собственных покоях.
— Но ведь Наримаса, верно, судил по себе, — заступилась за него императрица. — Старший брат, в его глазах высший авторитет, с похвалой отозвался о тебе, вот Наримаса и поспешил тебя порадовать.
Как прекрасна была государыня в эту минуту!
9. Госпожа кошка, служившая при дворе [28]…
Госпожа кошка, служившая при дворе, была удостоена шапки чиновников [29]пятого ранга, и ее почтительно титуловали госпожой мё̀бу. [30]Она была прелестна, и государыня велела особенно ее беречь.
Однажды, когда госпожа мёбу разлеглась на веранде, приставленная к ней мамка по имени Ума̀-но мёбу прикрикнула на нее:
— Ах ты негодница! Сейчас же домой!
Но кошка продолжала дремать на солнышке. Мамка решила ее припугнуть:
— Окинамаро̀, где ты? Укуси мёбу-но омо̀то!
Глупый пес набросился на кошку, а она в смертельном страхе кинулась в покои императора. Государь в это время находился в зале утренней трапезы. Он был немало удивлен и спрятал кошку у себя за пазухой.
На зов государя явились два куродо — Тадатака̀ и Нарннака̀.
— Побить Окинамаро! Сослать его на Собачий остров сей же час! повелел император.
Собрались слуги и с шумом погнались за собакой. Не избежала кары и Ума-но мёбу.
— Отставить мамку от должности, она нерадива, — приказал император.
Ума-но мёбу больше не смела появляться перед высочайшими очами.
Стражники прогнали бедного пса за ворота. Увы, давно ли сам То-но бэн [31]вел его, когда в третий день третьей луны [32]он горделиво шествовал в процессии, увенчанный гирляндой из веток ивы. Цветы персика вместо драгоценных шпилек, на спине ветка цветущей вишни, вот как он был украшен. Кто бы мог тогда подумать, что ему грозит такая злосчастная судьба.
