Древнекитайская философия. Эпоха Хань - Коллектив авторов
Если внутреннее управляет внешним — сотни дел будут устроены. Что обретается внутренним, то воспринимается и внешним. Внутреннее обретает, и пять органов[187] успокаиваются, мысли приходят в равновесие, мускулы напрягаются, уши становятся чуткими, глаза — зоркими, легко дышит всеми порами. Сильный и крепкий, а не ломается. Ничего не превосходит и ни в чем не отстает. Малое место его не теснит, большое для него не слишком просторно. Его душа не тревожится, его дух не волнуется. Недвижим и чист, как осенняя вода, и безмолвно тих. Он — сова Поднебесной. Великое дао, ровное и покойное, не оставляет его надолго: по требованию приходит, уходит и вновь возвращается. На воздействие откликается, побуждаемый приходит в движение. Красота вещей неисчерпаема, превращения не имеют ни формы, ни образа. Он поворачивается за ними, следует им как эхо, как тень. Восходит ли вверх, нисходит ли вниз — не утрачивает своей опоры. Шагая в опасность, ступая по обрыву, помнит о сокровенной основе[188]. Благо того, кто умеет это сохранить, не имеет изъяна. Изменяется, вращается вместе с кишащей тьмой вещей, прислушивается к Поднебесной и мчится, будто подгоняемый попутным ветром. Это и называется высшим благом, а высшее благо и есть наслаждение...
Мудрец не делает своего тела рабом вещей, не нарушает гармонии страстями. Поэтому в радости не ликует, в печали не скорбит. Тьма превращений, сотни изменений вольно текут, ни на чем не задерживаясь. Я один, освобожденный, покидаю вещи и вместе с дао выхожу. Поэтому если обрел себя, то и под высоким деревом, и внутри пустой пещеры найдешь соответствующее своему естеству. Если же не обрел себя, то, будь хоть вся Поднебесная твоим домом, а тьма народа слугами и прислужницами, все будет недостаточно. Способный достичь наслаждения без наслаждения всегда наслаждается, а всегда наслаждающийся познает предел наслаждения...
Когда ничто не радует, не гневит, не несет ни наслаждения, ни горестей, то тьма вещей приходит к сокровенному единству. Исчезают истина и ложь, рождения и превращения [подобны] сокровенным вспышкам. Живой, я подобен мертвому[189]. Я владею Поднебесной, а Поднебесная владеет мной. Разве есть что-нибудь, разделяющее нас? Неужели владеть Поднебесной непременно означает держать в руках власть, обладать могуществом, сжимать карающий скипетр и отдавать приказы и повеления? Я называю владением Поднебесной совсем не то. Обрести себя и все. Обретаю себя, и тогда Поднебесная обретает меня. Мы обретаем друг друга и навсегда завладеваем друг другом. Откуда же возьмется что-то между нами? «Обрести себя» — значит сохранить свою целостность. Кто целостен, с дао образует одно...
Тот, кто обрел дао, сам устанавливается — независимо от вещей; я обретаю себя — независимо от ежеминутных изменений и превращений. То, что я называю обретением, — это когда мое естество покойно. Природа вещи и ее назначение рождаются одновременно с формой: форма готова, и с нею готова природа вещи и ее назначение. Природа вещи и ее назначение определены, и рождаются любовь и ненависть[190]. Поэтому мужам свойственна определенность суждений, а женам — постоянство в поведении[191]. Циркуль и угольник — это не круг и квадрат, крюк и отвес — это не изгиб и прямая. По сравнению с вечностью неба и земли путь к славе не долог, а жизнь в презренной бедности не коротка. Тот, кто обрел дао, бедности не страшится; добившись преуспеяния, не гордится; взойдя на высоту, не трепещет; держа в руке наполненное — не прольет. Будучи новым, не блестит, старым — не ветшает. Входит в огонь и не горит, входит в воду и не намокает. Поэтому и без власти уважаем, и без имущества богат, и без силы могуществен. Ровный, пустой, плывет по течению, парит вместе с изменениями. Такие прячут золото в горах, жемчуг — в пучинах, не гонятся за товарами и имуществом, не домогаются власти и славы. Поэтому довольство не почитают за наслаждение, а недостаток за горе. Не считают знатность основанием для покоя, худородство — для тревоги.
Форма, разум, эфир, воля[192] — все находит свое место, чтобы следовать движению Вселенной. Форма — жилище жизни, эфир — наполнитель жизни, разум — управитель жизни. Когда одно из них утрачивает свое место, то три других терпят ущерб[193]. Поэтому мудрец, управляя людьми, каждому определяет его место, каждому дает свою службу — чтобы не было борьбы между ними. Форма, помещенная не на место, лишается покоя и разрушается; эфир, не получая того, что дает ему полноту, иссякает; разум, не имея себе соответствующего, слепнет. Эти три вещи нужно бережно хранить. Взять хотя бы всю тьму вещей в Поднебесной. Пресмыкающиеся и черви, насекомые и бабочки все знают, что доставляет им удовольствие или вызывает отвращение, что несет выгоду, а что — вред. Отчего? Оттого, что их природа при них всегда и их не покидает. А если вдруг уйдет, то кости и плоть утратят единство пары... А вот безумец не может спастись от огня и воды, преодолеть канаву — разве нет у него формы, разума, эфира, воли? Дело в разности их использования: они лишились места, которое должны были охранять, запутались между внутренним и внешним. Поэтому суетятся, будучи не в состоянии обрести должное, в покое и движении найти середину[194]. Всю жизнь перекатывают несчастное тело из одной ямы в другую, то и дело проваливаются в зловонные канавы. Ведь жизнь выплавляется одновременно с человеком, как же оказывается, что она так жестоко смеется над людьми? Все оттого, что форма и разум утратили друг друга.
Поэтому если разум господин, то форма идет следом, и в этом польза; если форма управитель, то разум идет следом, и
