Сэй-Сёнагон - Записки у изголовья (Полный вариант)
До поздней ночи мучились мы, пытаясь сочинить начальную строфу, и наконец нам пришлось оставить напрасные попытки, но мы все условились, что свет узнает об этой истории.
Он совсем смутил меня своим рассказом.
— Теперь все зовут вас Травяной хижиной, — сообщил мне Гэн-тюдзё и поспешно удалился.
«Неужели эта безобразная кличка[167] навсегда пристанет ко мне? Какая досада!» — огорчилась я.
Вторым навестил меня помощник начальника службы ремонта Норими`цу[168].
— Я искал вас во дворце, спешил сказать вам, как сильно я обрадован.
— Чем же это? Что-то я не слышала о новых назначениях на должности. Какой пост вы получили?
— Не о том речь, — ответил Норимицу. — Какое радостное событие совершилось вчера вечером! Я едва дождался рассвета, так спешил к вам с этой вестью.
И он стал рассказывать мне, в общем, то же самое, что уже говорил Гэн-тюдзё.
«Я буду судить о Сёнагон по ее ответу и, если у нее не хватит ума, забуду о ней навсегда», — объявил То-но тюдзё. Вся компания начала совещаться.
Сначала посланный вернулся с пустыми руками, но все, как один, нашли, что вы поступили превосходно.
Когда же в следующий раз слуга принес письмо, сердце у меня чуть не разорвалось от тревоги. «Что же в нем? — думал я. — Ведь оплошай она, плохо придется и мне, ее „старшему брату“. К счастью, ответ ваш был не просто сносным, но блистательным и заслужил всеобщую похвалу.
„Старший братец“, — твердили мне, — пойдите-ка сюда. Нет, вы только послушайте!
В душе я был безмерно рад, но отвечал им:
— Право, я ничего не смыслю в подобных вещах.
— Мы не просим вас судить и оценивать стихи, — сказал То-но тюдзё, но только выслушать их, чтобы потом всем о них рассказывать.
— Я попал в несколько неловкое положение из-за того, что слыву вашим „старшим братцем“. Все бывшие там всячески старались приставить начальную строфу[169] к вашей замечательной строфе, бились-бились, но ничего у них не получалось.
— А какая у нас, спрашивается, особая надобность сочинять „ответную песню?“ — стали они совещаться между собой. — Нас высмеют, если плохо сочиним.
Спорили до глубокой ночи.
Ну, разве это не безмерная радость и для меня и для вас? Если бы меня повысили в чине, я бы и то не в пример меньше обрадовался»..
У меня сердце так и замерло от волнения и обиды. Я ведь писала ответ для одного То-но тюдзё. На поверку у него собралось множество людей, против меня был составлен заговор, а я об этом и не подозревала.
Все во дворце, даже сам император, узнали о том, что я зову Норимицу «старшим братцем», а он меня — «младшей сестрицей», и все тоже стали звать Норимицу «старшим братцем» вместо его официального титула.
Мы еще не кончили нашей беседы, как вдруг меня позвали к императрице. Когда я предстала перед ее очами, государыня заговорила со мной о вчерашней истории.
— Государь, смеясь, соизволил сказать мне: «Все мужчины во дворце написали ее двустишие на своих веерах».
«Удивительно! Кто поспешил сообщить всем и каждому мои стихи?» терялась я в догадках.
С того самого дня То-но тюдзё больше не закрывался рукавом при встречах со мной и стал относиться ко мне по-дружески.
83. В двадцатых числах второй луны…
В двадцатых числах второй луны государыня временно поселилась в своей дворцовой канцелярии. Я не сопутствовала ей, но осталась в павильоне Умэцубо`[170].
На другой день То-но тюдзё послал мне письмо:
«Прошлым вечером я прибыл на поклонение в храм Курама`, а сегодня „путь закрыт“, приходится заночевать в дороге. Все же я надеюсь вернуться в столицу еще до рассвета. Мне непременно нужно побеседовать с вами. Прошy вас, ждите меня, мне не хотелось бы слишком громко стучать в вашу дверь».
Вдруг госпожа Микусигэдоно`[171] — «хранительница высочайшей шкатулки с гребнями» — прислала за мною.
«Зачем вам оставаться одной в своих покоях? Проведите ночь здесь у меня», — велела она сказать мне.
На другое утро я поздно вернулась к себе.
Моя служанка рассказала:
— Прошлой ночью кто-то сильно стучался в дверь, насилу-то я проснулась, вышла к гостю, а он мне и говорит: «Так она во дворце? Поди скажи ей, что я здесь». А я подумала, вы, верно, уже почиваете, да и снова легла спать.
«До чего же тупа!» — вознегодовала я.
В эту минуту явился посланный и доложил:
— Его превосходительство господин То-но тюдзё велел передать вам: «Я тороплюсь во дворец, но раньше должен переговорить с вами».
— Если у его превосходительства дело ко мне, пусть придет сюда. Здесь и поговорим! — отвечала я.
«А вдруг он откроет дверь и войдет из смежного покоя?» — При этой мысли сердце мое забилось от тревоги.
Я поспешила в главный зал и подняла верхнюю створку ситоми на восточной стороне павильона.
— Прошу сюда! — позвала я. То-но тюдзё приблизился ко мне мерными шагами, великолепный в своем узорчатом кафтане «цвета вишни». Кафтан подбит алым исподом неописуемо прекрасного оттенка. Шелка так и переливаются глянцем. Шаровары цвета спелого винограда, и по этому полю рассыпаны крупные ветки глициний: чудесный узор! Лощеные шелка исподней одежды сверкают пурпуром, а под ней еще несколько белых и бледно-лиловых одежд.
Он присел на узкой веранде почти под самой бамбуковой шторой, спустив ноги на землю. Мне казалось, будто сошел с картины один из героев романа.
Цветы сливы, белые на западной стороне дворца, алые на восточной, уже понемногу начали осыпаться, но еще были прекрасны. Солнце тихого весеннего дня бросало на них яркие лучи… Как хотела бы я, чтобы все могли вместе со мной посмотреть на это зрелище.
Я нахожусь позади шторы… Нет, лучше представьте себе женщину куда моложе, длинные волосы льются по плечам. Картина выйдет еще более волнующей!
Но мои цветущие годы позади, лицо поблекло. Волосы у меня накладные и рассыпаются неровными прядями.
По случаю придворного траура на мне были платья тускло-серого цвета даже не поймешь, окрашены или нет, и не отличишь одно от другого, никакого парада. В отсутствие императрицы я даже не надела шлейфа. Мой убогий вид портил всю картину. Какая жалость!
То-но тюдзё сказал мне:
— Я тороплюсь сейчас в императорский дворец на службу. Что-нибудь передать от вас? Когда вы пойдете туда? — и продолжал дальше: — Да, между прочим, вчера я вернулся, не дожидаясь рассвета. Думал, вы меня ждете, я ведь предупредил вас заранее. Луна светила ослепительно ярко, и не успел я прибыть из Западной столицы[172], как поспешил постучаться в ваши двери. Долго я стучал, пока не вышла ко мне служанка с заспанными глазами. До чего же глупый вид и грубый ответ! — рассказывал он со смехом.
На душе у меня стало скверно.
— Зачем вы держите у себя такое нелепое существо?
«В самом деле, — подумала я, — он вправе сердиться». Мне было и жаль его и смешно.
Немного погодя То-но тюдзё удалился. Если б кто-нибудь смотрел на эту сцену из глубины двора, то, верно, спросил бы себя с любопытством, что за красавица скрывается позади бамбуковой шторы. А если б кто-нибудь смотрел на меня из глубины комнаты, не мог бы и вообразить себе, какой великолепный кавалер находится за шторой.
Когда спустились сумерки, я пошла к своей госпоже. Возле государыни собралось множество дам, присутствовали и придворные сановники. Шел литературный спор. Приводились для примера достоинства и недостатки романов.
Сама императрица высказала свое суждение о героях романа «Дуплистое дерево» — Судзу`си и Наката`да[173].
— А вам какой из них больше нравится? — спросила меня одна дама. Скажите нам скорее. Государыня говорит, что Накатада ребенком вел жизнь дикаря…
— Что же из того? — ответила я. — Правда, небесная фея спустилась с неба, когда Судзуси играл на семиструнной цитре, чтобы послушать его, но все равно он — человек пустой. Мог ли он, спрашиваю, получить в жены дочь микадо?
При этих словах все сторонницы Накатада воодушевились.
— Но если так… — начали они.
Императрица воскликнула, обращаясь ко мне:
— Если б видели вы Таданобу, когда он пришел сюда! Он бы вам показался прекрасней любого героя романа.
— Да, да, сегодня он был еще более великолепен, чем всегда, подхватили дамы.
— Я первым делом хотела сообщить вам о нем, но меня увлек спор о романе, — и я рассказала обо всем, что случилось.
Дамы засмеялись:
— Все мы не спускали с него глаз, но могли ли мы, подобно вам, следить за нитью событий вплоть до мельчайшего шва?
Затем они наперебой принялись рассказывать:
«То-но тюдзё взволнованно говорил нам:
— О, если б кто-нибудь вместе со мной мог видеть, в каком запустенье Западная столица! Все ограды обветшали, заросли мохом…
Госпожа сайсё бросила ему вопрос:
— Росли ли там „сосны на черепицах“?[174]
