Абу Мухаммед аль-Касим аль-Харири - Макамы
Кончив речь, старец очи вниз опустил и замолчал, словно лишился сознанья и сил. То ли был он тайной мыслью томим, то ли страх пред Аллахом сделал его немым. Затем он голову поднял и стал глубоко вздыхать, прежде чем новую речь начать. Наконец он сказал:
— Клянусь созвездьями в небесных мирах, клянусь дорогами в земных краях, и солнцем, сияющим в вышине, и волной, разливающейся в глубине!
Клянусь морями бурливыми и ветрами шумливыми: это самый надежный амулет и вернее его защиты нет. Тот, кто им от угрозы ограждается, в оружье и войске не нуждается. Ты на рассвете эту молитву прочтешь — и весь день в безопасности проведешь. А прочтешь ее перед тьмой ночной — до утра не бойся беды никакой!
Говорит рассказчик:
— Мы стали молитву повторять, чтобы в памяти удержать, и друг за другом ее твердили, пока наизусть не заучили. Наших верблюдиц теперь не погонщики погоняли, а слова молитвы, что мы от старца узнали, и охраняли наш караван не воины храбрые, а его талисман. А старец следил, чтобы мы выполняли свой долг на рассвете и на закате, и словно не помышлял о плате.
Но как только вдали Аны[86] забрезжили очертания, он потребовал обещанного воздаяния. Мы ему показали все с собой увезенное, и все потаенное и предложили дружно:
— Выбирай, что тебе из этого нужно.
Так, раскрыв наши души, словно ключом, из бедняка он стал богачом: выбрал то, что поменьше величиной, но подороже ценой. Как вор, обобрал нас этот хитрец и вдруг ускользнул, как ловкий беглец.
Разлука с другом нас огорчила, исчезновение его удивило. И заблудшего спрашивали мы о нем, и того, кто идет прямым путем. А потом нам сказали, что с минуты прихода в Ану в винной лавке кутит он неустанно. Я подумал, что это — явная клевета, но все же рискнул пойти туда, хоть прежде в таких местах не бывал, заветы веры не нарушал.
Переодетый, с прикрытым лицом, ночью в винную лавку пришел я тайком и вижу: наш друг в одеянье цветном сидит среди сосудов с вином; красавцы-юнцы вино ему подливают, яркие свечи кругом мерцают, меж сосудов цветы благоухают, флейта и лютня слух ублажают. А он то губами к сосуду прильнет, то по струнам беглой рукой проведет, то ароматы цветов вдыхает, то красавца ласкает. Увидев, что вчерашний аскет нынче бесстыж и пьян, понял я его низкий обман и воскликнул:
— Аллах тебя проклянет! Или не помнишь, как ты сидел у дамасских ворот?
А старик засмеялся, подмигнул и песню мне в ответ затянул:
Я в разные страныВодил караваныВ пустынях песчаныхБез пищи и сна,
Скитался в морях я,Скакал на конях я,Бродяжил в степях я,А цель все одна —
Не богу молиться,А страстью упиться,Кутить, веселиться,Напиться вина!
Для чувств многоводьяСпустил я поводья,Мой дом, все угодья —Разгулью цена!
И ради стремленьяЛовить наслажденьяИспил униженьяЯ чашу сполна,
Но в хитрых уловкахДобыл я сноровку:Дурачу всех ловкоИ пью допьяна!
Не будь ты жестоким,Оставь все упреки,Морали уроки —Ведь правда ясна:
Вино исцеляетИ дух укрепляет,Печаль изгоняет,Как зиму весна.
Коль старец почтенныйГрешит откровенно —Пусть будет блаженнаЕго седина!
Влюбленный и страстный,Ты имя прекраснойСкрываешь напрасно —Пусть тайна видна!
И пламя в бокалеЗажечь не пора ли,Коль светом печалиДуша зажжена?
Тоска твоя сгинет,Уныние минетИ горе отхлынетЗа кубком вина.
Тот кубок вечернийСеребряной черниНальет виночерпийС лицом как луна.
Мелодия песниЗвенит все чудесней,Веселия вестникДля сердца она.
Послушай совета:На старость не сетуй,Целуй до рассветаКрасавца спьяна.
В безумном влеченьеОтбрось угрызенья —Любовь к наслажденьямНам свыше дана.
Оплошность приметив,Раскидывай сети —Любому на светеДобыча нужна!
Будь ласков с друзьями,Осыпь их дарами,Пусть жизнь их благамиДо края полна!
Со скрягой не знайся,До смерти не кайся,Копить не старайся —Ведь жадность бедна!
Я сказал:
— Прекрасны твои стихи, зато ужасны твои грехи! Ради Аллаха, скажи, какого ты роду и племени — у меня об этом гадать нет ни уменья, ни времени. Он ответил:
— Тайну свою я не хочу открывать, могу о себе лишь намеком сказать:
Узнай: я чудо всех времен,Дивятся мне со всех сторон.Средь мусульман и христианТворить я хитрости рожден.Но я — оборванный бедняк,Семьей большой обременен.Я сын злосчастья и нужды,Судьбой гоним и утеснен.Меня ли можно упрекать,Когда хитрить я принужден?
Говорит рассказчик:
— Тут я понял, что предо мной Абу Зейд, грешник и искуситель, благородных седин чернитель. Огорчило меня его порочное поведение, и я сказал языком презрения:
— О шейх! Позорно твое безрассудство! Не пора ли бросить такое беспутство?
Он что-то сердито проворчал, слегка призадумался, потом сказал:
— Не для попреков нам ночь дана, а для веселия и вина! Давай до утра отложим споры, тогда я послушаю твои укоры.
Я решил, что с пьяным не стоит вздорить — лучше уйти и не спорить. Не надеясь, что Абу Зейд выполнит обещание, провел я ночь, надев одежды раскаянья: видно, входить мне было не надо в обитель детища винограда! И я Аллаху пообещал стопы туда больше не направлять — хотя бы за это мне предложили халифом[87] стать! Я поклялся ни разу больше не видеть вина и как его пьют — даже если за это мне юность вернут! Затем мы пустились в путь на верблюдицах утром рано и оставили Абу Зейда в объятьях шайтана.
Перевод А. Долининой
Багдадская макама
(тринадцатая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— В Багдаде[88] бог дал мне добрых друзей — искусных поэтов тесный кружок; на славном ристалище стихотворства никто состязаться с ними не мог.
Раз мы сидели на берегу, беседуя всласть; наша речь, словно струи Тигра[89], свободно лилась, и слов причудливо вытканный ряд благоуханием мог посрамить цветов аромат. Но к полудню источники мудрости оскудели, и тела и души на покой захотели. Вдруг мы увидели, что старуха какая-то направляется к нам бегом — словно добрый конь, не сдерживаемый седоком. А за собой тащит она толпу детей, изможденных и грязных, как будто птенцов неоперенных, слабых и несуразных. Видно, нашла она, кого искала, ибо тут же к нам подбежала и сказала:
— Да благословит Аллах благодетелей, благородных радетелей! Вы — прибежище надежд бедняков, защитники вдов и немощных стариков! Знайте, что я из знатного рода, что предки мои были первыми среди своего народа: без их приказа не ступала нога, без их повеления не тянулась рука. Но рок злосчастный близких моих погубил, печень и сердце мне на куски разрубил. Мы были высокими, а стали низкими. Были для всех любимыми — стали всем ненавистными. Покинули нас слуги, оставили нас друзья и подруги. Золото наше утекло, спокойствие прочь ушло, опустела рука наша правая, ослабела рука наша левая. Опоры семьи обрушились, стада верблюдов повывелись. Серым стал для нас мир зеленый, отвернулся от нас динар желтый, почернели дни наши белые, побелели волосы черные, побледнело над нами небо синее, показалась смерть кроваво-красная[90].
Посмотрите на этих детей, какова их злая судьба — об этом сразу расскажут их бледность и худоба! Ложка похлебки да самая жалкая одежонка — что еще нужно голодному и оборванному ребенку? Но не могу я просить подаяния, честью своей пренебречь — клянусь, я скорее готова в могилу лечь! Однако я вижу: передо мной благородные люди; верю я, что от вас мое спасенье прибудет. Душа подсказывает мне точно: ваши руки — милостей верный источник. Пусть Аллах никогда не пошлет унижения тому, кто поможет нам в горестном положении, кто веки скупости плотно закрыл и взором щедрости нас одарил!
Говорит аль-Харис ибн Хаммам:
— Красноречием этой старухи мы были поражены, красотой оборотов восхищены. И сказали ей:
— Пленила нас твоя речь. А сумеешь ты эти жалобы в одежду стихов облечь?
Она отвечала:
— Зря не буду хвалиться, сами увидите — мои стихи из камня слезы заставят литься.
