Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков
«Ты плачешь? Сухейя сурова с тобой?..»
Ты плачешь? Сухейя сурова с тобой?Ты плачешь? А прежде ты был не такой!
Отвергла меня, даже слова не молвила,Потупила очи газели степной.
Даришь ей любовь — преклонения требует,Бесчувственна, словно кумир неживой.
Сухейя! Быть может, сегодня ты сжалишься?Как раб, со склоненной стою головой.
Неужто не знаешь, как смел я и доблестен,Когда нападаю на вражеский строй,
Когда на вспотевших конях безбородыеНаездники в страхе бегут предо мной?
Ударил я — падает враг окровавленный,Бледнеет, сраженный моею рукой.
«Я нападал столько раз на отряды врага…»
Я нападал столько раз на отряды врага,Вел за собою наездников, серых от пыли,
Мы, атакуя, безмолвно мечи возносили,Чье полыхание жару подобно в горниле.
Только высокие родом в дружине моей.Помню: когда они копья с врагами скрестили,
Блеск наконечников мог бы и тьму разогнать —Он ослепляет, он молнии равен по силе.
В битве испытаны воины, каждый верхомНа удалом жеребце или резвой кобыле.
Всадник в доспехах нелегок, и мы лошадейЧасто ведем под уздцы, если лошади в мыле.
Но прирастаем к седлу, и уже нас не сбить,Если на вражьи ряды скакунов устремили.
Каждый из витязей воду прошел и огонь,Ходят о них на легенды похожие были.
В час, когда всадников клонит в походе ко сну,Следом за мною во мрак смельчаки уходили.
Шли мы всю ночь по тяжелым дорогам, покаСтрелы восхода вселенную не озарили,
В полдень нам встретился недруг, и ринулся я,Первым ударил, врага обрекая могиле.
Долго мы бились, и черные кони враговАлыми стали, как будто их краской покрыли.
Я возвращался домой с головою вождя,Верные други мои остальных изрубили.
Грозное в битве, отходчиво сердце мое,Если влюблен я, то нежность дарю в изобильи.
Аблу об этом спросите. Как жаждут ееРуки и губы мои, — о других позабыли!
Если она позовет — я на помощь иду,В бедах она лишь моей доверяется силе.
«К седлам верблюдов уже приторочены вьюки…»
К седлам верблюдов уже приторочены вьюки,Кружится над головой черный ворон разлуки,
Крылья его облиняли и перья торчком.Нашей разлукою тешится ворон от скуки.
Я его проклял: «Бездомным, бездетным живи!Вечно терпи одиночества тяжкие муки!
Из-за того, что разлуку ты мне возвестил,Ночи не сплю и ломаю в отчаянье руки».
«Смешон для Аблы удалец…»
Смешон для Аблы удалец, чья жизнь полна невзгод,Чье тело твердо, словно меч, упруго, словно дрот.
Покрыта пылью голова, одежда вся в лохмотьях,Он не расчесывал волос, пожалуй, целый год.
Он целый год готов таскать железную кольчугу,Он ищет гибели в бою, его удел — поход.
Так редко он снимал доспех, что ржавчина на коже,Следы ее не смыть водой, ничто их не берет.
Смеется Абла надо мной: «Гляди, какой красавец!» —Старается холодной быть, но взглядом сердце жжет.
Ну почему же, почему она глаза отводит?Я славу смелостью стяжал и щедростью почет.
О девушка, не уходи! Взгляни хоть на прощанье!Ну погляди же на меня, ведь я же не урод!
Немало дев — нежней, чем ты, искуснее в жеманстве,Таких, что ослепят красой, и губы их, как мед,
Но я стремлюсь к тебе одной, любви твоей достоин,Скакун желанья моего узду тугую рвет.
«Отравленной стрелы проник мне в сердце яд…»
Отравленной стрелы проник мне в сердце яд,Едва красавица в меня метнула взгляд.
На празднестве она своих подруг затмила,Сияющих красой, как звезд лучистый ряд.
От мира боль таю, но на лице страданье:Мне невозможно скрыть горящий в сердце ад.
Красавица прошла, покачивая станом,—Так ветвь качается, лишь ветры налетят.
Красавица прошла, скосила глаз пугливый —Так робкая газель порой глядит назад.
Красавица прошла, так всходит в темном небеЛуна, украшенная бусами Плеяд.
Улыбкой расцвела — и жемчуга сверкнулиВ устах, которые мгновенно исцелят.
О Абла, я люблю, я все еще надеюсь,Хоть нет конца тоске, хоть жизни я не рад.
О, если бы судьба дала мне каплю счастья,Беда казалась бы мне легче во сто крат.
«Я черен, как мускус, черно мое тело…»
Я черен, как мускус, черно мое тело,Мою б черноту кислотой не свели,
Но дух мой от всякого черного делаДалек, словно выси небес от земли.
«Ветерок из Хиджаза, слетая с высот…»
Ветерок из Хиджаза, слетая с высот,В тишине предрассветной прохладу несет.
Не желаю сокровищ, ведь эта прохладаМне дороже, чем золото, жемчуг и скот.
Что мне царство Хосроев{48} без взора любимой?Если нет ее рядом, все царства не в счет!
Летний ливень омыл ту далекую землю,Ту равнину, где племя любимой живет.
Там в шатрах столько лун, белоликих и смуглых,Мраком черных кудрей затенен их восход.
Львам подобные воины дев охраняют,Сталь клинков обнаженных — надежный оплот.
Черноокая сердце мое полонила,Бьется сердце — не в силах уйти из тенет.
Стоит ей улыбнуться — и жемчуг сверкает,Украшая, как чашу, девический рот.
Эти очи, как очи газели, чаруют,Лев свирепый пред ними смиренно пройдет.
Так стройна моя милая и крутобедра,Рядом с нею сиять и луна не рискнет.
Абла, Абла! Огонь мое сердце сжигает,Искр мельканье — как стрел раскаленных полет.
Абла, Абла! О, если бы ты мне не снилась,Я стонал бы, всю ночь бы рыдал напролет.
Алькама
Перевод А. Ревича
{49}
«Видно, тайное скрыла глухая стена…»
Видно, тайное скрыла глухая стена.Не увидишь любимой, исчезла она.
Как утешить мужчину, разлукой сраженного,Когда плачет и ночи проводит без сна?
Племя Сальмы верблюдов навьючило затемно.Что поделать? — Разлука была суждена.
Привели тех верблюдов невольницы с пастбища,И на каждом верблюде попона красна.
Над животными кружится стая стервятников,Цветом жертвы растерзанной привлечена.
Унесут в паланкине лимонное деревце,И коснется тебя аромата волна.
Мышкой мускусной пахнет красавица юная,И коса ее мускусом напоена.
Вспомню Сальму, и вмиг, словно ворон взъерошенный,Чернотою мне застит глаза пелена.
Но ведь память о прошлом — всего лишь безумие,Сны неясные — невелика им цена.
Полногрудая девушка, тонкая в поясе,Соразмерно была, словно лань, сложена.
О верблюдица, словно онагр, быстроногая,Мчись любимой вослед от темна до темна,
Ты подобно гиене дрожишь, озираешься,Ты косишься на бич, ты смятенья полна.
Ты быстра, словно страус долин, для которогоЗреют дыни на склонах и вволю зерна.
Щиплет он колоски, острым клювом вонзаетсяВ сочный плод, чья зеленая шкура тверда.
Рот его — словно узкая трещина в дереве,Уши словно обрублены — нет и следа.
Бродит страус, ни ветра не чуя, ни мороси,Вспомнил вдруг, что ушел далеко от гнезда.
Он в тревоге, он мчится домой все стремительней,Так бежит, как еще не бежал никогда.
Выше клюва взвиваются лапы бегущего,Он спешит: не стряслась бы какая беда!
Крепкой грудью готов он прикрыть свое логово,Весь он черен, а крыльев опушка бела.
Он к заветному месту поспел еще засветло,Там его у гнездовья подруга ждала.
Он приблизился с криком тревожным и клекотом,Так румийцы{50} свои обсуждают дела.
Страусиха приветствует страуса радостно,Встала, голосом нежным его позвала.
А ведь мы наших братьев, беду предвещающих,Побиваем камнями, как вестников зла.
Так всегда: бережливость считается скупостью,Расточительству часто поется хвала,
Похвала, как и всякий товар, покупается —Для души эта плата не так уж мала.
Повсеместно у нас процветает невежество.Доблесть? Где она — доблесть? Была да сплыла.
Сытый всюду найдет себе пищу обильную,Голодает бедняк и раздет догола.
Тот, кого неотступно преследуют вороны,Обречен, хоть здоров и отважней орла.
Крепкий дом, чьи опоры стояли столетия,Прахом стал, и столбы повитель обвила.
Я пирую, я слушаю лютню певучую,А иные свалились уже от вина.
Эта влага хранится в прохладных вместилищах,Их до срока земная таит глубина.
Эта сладкая влага волшебна и хворогоИсцелит, но не следует пить допьяна.
Целый год эта влага была в подземелии,Потому так прозрачна и так холодна.
А теперь наливает вино искрометноеЮный перс в одеяньях из тонкого льна.
Длинногорлый кувшин схож с газелью прекрасною,Как в одежды, завернут в кусок полотна.
Абид ибн аль-Абрас
