Русские сказки в ранних записях и публикациях (XVI—XVIII века) - Коллектив авторов
Чрез несколько недель случилось сему цыгану быть в городе. В то время одна цыганка ходила просить к воеводе за непочтение на сына. Воевода послал с нею рассыльщиков, чтоб сына ее привели. Цыганка сия, идучи домой, пожалела о сыне своем и, не хотя ввести оного в побои, не знала, что делать. По бессчастию встретился с ними оный, недавно из мертвых восставший цыган. Тогда она показала рассыльщикам на него, сказав им, что сей сын. Тотчас схватили его под руки и потащили к воеводе. По приведении пред судиею, начал оный говорить ему: «Для чего ты не почитаешь мать свою?» — указывая на старуху. Цыган, взглянув на нее, закричал: «Чёрт ее возьми! Какая она мне мать!» — «О-хо-хо! — сказал воевода, — так ты и при мне то делаешь, что и дома. Плетей, плетей!» — закричал он. Бедный цыган, как ни отговаривался, не верили ему и, растянув, начали взваривать. Цыган терпел свою участь, но расчел, что ему не отделаться, и закричал: «Ах! Господин воевода! Теперь я признался, что моя мать родимая». — «Но будешь ли ты ее впредь почитать?» — сказал воевода. Цыган клялся ему в том от всей цыганской совести. Воевода согласился ему поверить, приказал перестать; но в знак покорности и смирения велел ему мнимую мать свою нести на плечах своих до дому. Цыган не смел противиться и потащил оную на руках с двора воеводского. На дороге встретился с ним мужик из той деревни, откуда и сам он был, который спросил его, какую он ведьму везет на себе. «Ши... Молчи, молчи, сосед, — отвечал цыган. — Се моя родная матушка». — «Какая твоя родная матушка: я знаю, что у тебя оныя нет», — сказал мужик. «Поди ж спроси у господина воеводы, — продолжал цыган, — он был на моих родинах». И так донес цыган старуху, куда она приказала, и не ходил уже́ в город, коим начальствовал толь прозорливый воевода.
23
<О племяннике Фомке>
В одном месте жил такой человек, который довольно не строго наблюдал осьмую заповедь. То есть он считал все имение ближних себе принадлежащим. В таковом расположении земли́ не пахал и хлеба не сеял. У него был родной племянник, оставшийся сиротою после его брата, который, пришед в леты, удобные к рассуждению, усмотрел, что дядя его, не исправляя работ по примеру прочих мужиков, живет оных достаточнее. Почему, пришед к нему, просил неотступно о научении таковому ж искусству. «Дядюшка,— говорил он ему, — я вижу, что ты живешь воровством, а сие рукомесло кажется мне не очень хитро; так, пожалуй, научи меня красть». — «Как, дурак, красть! — сказал дядя, — знаешь ли, что воров вешают?» — «Неправда, дядюшка, вешают только дураков, кои мало крадут. Например, третьего дня видел я в городе повесили крестьянина за то, что он, умирая с голоду, украл у скупого богача четверть ржи. А старый наш воевода украл у короля 30 000 рублев, его только сменили с места и не велели впредь к делам определять. Но ему и нужды в том нет: деньги-то остались у него почти все, за некоторым расходом. А из того заключил я, что и повешенный крестьянин, если б украл ржи 30 000 четвертей и притом не у судьи, а у самого короля, то бы его только сменили с места, то есть парламент дал бы ему за это шпагу. Итак, красть очень прибыльно; нужно лишь уметь концы хоронить». Дядя, приметив из рассуждения его довольную остроту его разума, согласился взять труд поучить его, чему сам горазд.
Первый урок назначен в следующее утро, и приказано ученику явиться часа за два до света. Тороватый племянник, пододевшись на легкую руку, не преминул исполнить повеление и выступил с учителем своим на подвиг. Шедши мимо де́рева, увидели они на оном сидящую на яйцах в гнезде сороку: «Вот учись, — сказал дядя, — надобно украсть из-под сороки яйцы, чтоб она того не слыхала. Полезай, а я буду тебя поправлять в ошибках». — «Нет, дядюшка, — отвечал он, — ты должен мне показать сию хитрость, а я стану присматриваться твоему проворству». Дядя согласился и полез на дерево. Племянник (которого звали Фомкою) между тем весьма искусным образом облупил у дядиных сапогов подошвы и снял с него портки, так что он ничуть сего не почувствовал. Вор, украв яйца, опустился. «Вот, Фомка! Так-то учись, — сказал он племяннику, — соро́ка не слыхала, как я подобрал яйцы». — «А ты, дядюшка, не слыхал, как с тебя портки сняли и обрезали у сапогов подошвы», — говорил племянник, показывая ему оные. Вор удивился. «Ну, друг мой! — сказал он, — ученого учить, лишь портить. Я вор славный, а ты преславный: лучше будь ты мне не ученик, а товарищ». Итак, заключа с ним договор вместе воровать, пошли домой.
Проходя лес, увидели они крестьянина, ведущего на веревке корову. «Вот добрая говядинка, — сказал дядя. — Если б можно, отведал бы этого мясца». — «А для чего ж не можно, — спросил племянник. — Я украду корову». — «Вот какой вздор, — сказал дядя, — можно ли из рук у мужика украсть ее!» — «Посмотри только», — молвил Фомка и тотчас, скинув с себя новый сапог, обмарал оный калом и, забежав вперед мужика, бросил на дороге, а сам, спрятавшись за куст, примечал, что мужик с сапогом сделает. Который, нашед на оный, хотел было поднять, но, обмарав руку, бросил, и продолжал путь. Фомка, скинув другой сапог, забежал еще вперед, также бросил на дороге. Крестьянин, нашед еще сапог, сказал: «Э! Как жаль, что я не поднял сапога, вот ему пара; однако вернусь, он
