Повести о Куликовской битве - Михаил Николаевич Тихомиров
Уже бо нощь приспе светоноснаго праздника рожества святыа богородица. Осени же тогда удолжившися и деньми светлыми еще сиающи. Бысть же в ту нощ теплота велика и тихо вельми, и мраци роении явишася. Поистине бо рече пророк: «Нощь не светла неверным, а верным просвещена». Рече же Дмитьрей Волынец великому князю: «Хощу, государь, в нощь сию примету свою испытати». — И уже заря померкла, нощи глубоце сущи. Дмитрей же Волынец, поим с собою великого князя единаго, и выехав на поле Куликово и став посреди обоих плъков и обратився на плък татарекый, слышить стук велик и кличь и вопль, аки тръги снимаются, аки град зиждуще и аки гром великий гремить. Съзади же плъку татарьскаго волъци выют грозно вельми. По десной же стране плъку татарскаго ворони кличуще и бысть трепет птичей, велик вельми, а по левой же стране, аки горам играющим, гроза велика зело. По реце же Непрядве гуси и лебеди крылми плещуще, необычную грозу подающе. Рече же князь великий Дмитрею Волынцу: «Слышим, брате, гроза велика есть вельми». И рече Волынець: «Призывай, княже, бога на помощь!» И обратився на плък русскый, — и бысть тихость велика. Рече же Волынец: «Видиши ли что, княже?» — Он же рече: «Вижу многы огнены зари снимахуся». И рече Волынец: «Радуйся, государь, добри суть знаменна, токмо бога призывай и не оскудей верою!» И пакы рече: «И еще ми есть примета искусити». И сниде с коня и приниче к земли десным ухом на долг час. Въстав и пониче и въздохну от сердца. И рече князь великий: «Что есть, брате Дмитрей?» Он же млъчаше и не хотя сказати ему. Князь же великий много нуди его. Он же рече: «Едина бо ти на плъзу, а другая же — скръбна. Слышах землю плачущуся надвое: едина бо сь страна, аки некаа жена, напрасно плачущися о чадех своихь еллиньскым гласом, другаа же страна, аки некаа девица, единою възопи вельми плачевным гласом, аки в свирель некую, жалостно слышати вельми.
Аз же преже сего множество теми приметами боев искусих, сего ради ныне надеюся милости божиа — молитвою святых страстотръпец Бориса и Глеба, сродников ваших, и прочих чюдотворцов, русскых поборников, аз чаю победы поганых татар. А твоего христолюбиваго въиньства много падеть, нъ обаче твой връх, твоа слава будетъ. Слышав же то, князь великий прослезися и рече: «Господу богу вся възможна: всех нас дыхание в руце его!» И рече Волынец: «Не подобаетъ тебе, государю, того в плъцех поведати, токъмо коемуждо въину повели богу молитися и святых его угодьников призывати на помощь. И рано утре вели им подвизатися на коня своа, всякому въину и въоружатися крепко и крестом огражатися: тъ бо есть оружие на противныа, утре бо хощуть с нами видетися».
В ту же нощь некто муж, имянем Фома Кацибей, разбойник, поставлен бысть стражем от великого князя на реце на Чурове, мужества его ради на крепце стороже от поганых. Сего уверяа бог, откры ему в нощь ту видети видение велико. На высоце месте стоя, видети облак от въстока велик зело изрядно, приа, аки некаииа плъки, к западу идущь. От полуденныя же страны приидоша два уноши, имуща на себе светлый багряница, лица их сиающа, аки солнце, в обоих руках у них острые мечи. И рекуще плъковником: «Кто вы повеле требити отечесътво наше, его же нам господь дарова?» И начаша их сещи и всех изсекоша, ни един от них не избысть. Той же Фома целомудр и разумен оттоле уверен бысть, и то видение поведа на утрие великому князю единому. Князь же великий рече ему: «Не глаголи того, друже, никому же». И въздев руце на небо, нача плакатися, глаголя: «Владыко господи человеколюбие, молитв ради святых мученик Бориса и Глеба, помози ми, яко же Моисию на Амалика и пръвому Ярославу на Святоплъка, и прадеду моему великому князю Александру на хвалящегося короля римъскаго, хотящаго разорити отечьство его. Не по грехом моим въздай же ми, нъ излий на ны милость свою, простри на нас благоутробие свое, не дай же нас в смех врагом нашим, да не порадуются о нас врази наши, не рекуть страны неверных: где есть бог их, на нь же уповаша. Нъ помози, господи, Христианом, ими же величается имя твое святое!»
И отпусти князь великий брата своего князя Владимера Андреевичи вверх по Дону в дуброву, яко да тамо утаится плък его, дав ему достойных ведомцов своего двора, удалых витязей, крепкых въинов. И еще с ним отпусти известнаго своего въеводу Дмитреа Волынскаго и иных многых.
Приспевшу же, месяца септевриа в 8 день, великому празднику рожеству святыа богородица, свитающу пятку, въсходящу солнцу, мгляну утру сущу. Начата христианьскые стязи простиратися, и трубы ратные многы гласити. Уже бо русскые кони окрепишася от гласа трубънаго, и койждо въин идеть под своим знаменем. И видети добре урядно плъкы уставлены поучением крепкаго въеводы Дмитреа Боброкова Волынца. Наставшу же второму чясу дни, и начата гласи трубнии обоих плъков сниматися, татарьскыя же трубы яко онемеша, а русския трубы паче утвръдишася. Плъкы же еще не видятся, занеже утро мгляно. И в то время, братье, земля стонеть вельми, грозу велику подавающи на всток нолны до моря, а на запад до Дунаа; великое же то поле Куликово прегибающеся; рекы же выступаху из мест своих, яко николи же быти толиким людем на месте том.
Великому же князю преседающу на избранный конь, ездя по плъком и глаголаше от великыа горести сердца своего, слезы, аки река течаше от очию его: «Отци и братиа моа, господа ради, подвизайтеся и святых ради церквей и веры ради христианскыа, сиа бо смерть нам ныне несть смерть, нъ жывот вечный, и ничто же, братие, земнаго помышляйте, не уклонимся убо, да венци победными увяземся от Христа бога и спаса душам нашим». Утвръдив же плъкы и пакы прииде под
