Письма - Гай Плиний Младший
9
Плиний Колону1 привет.
(1) Очень, очень хорошо, что ты с такой болью переживаешь смерть Помпея Квинтиана2: в твоей тоске живет привязанность к утраченному. Большинство ведь любят людей, только пока те живы, или, вернее, притворяются любящими и даже притворяются только по отношению к тем, кого видят в благополучии; о несчастных забывают так же, как об усопших. Твоя же верность долговечна и таково постоянство в любви, что любовь эта может окончиться только с твоей смертью. (2) И клянусь Геркулесом, Квинтиан был таков, что его подобает любить, следуя его собственному примеру. Счастливых он любил, несчастных оберегал, тосковал по утраченным. А сколько благородства было в его лице, какая неторопливость в речи, как смягчалась его серьезность любезностью! Какое рвение к наукам, какая верность суждений! Какую сыновнюю любовь он проявлял, живя с отцом, столь на него непохожим!3 Он не мешал ему казаться отличным человеком, так как сам был отличным сыном. К чему, однако, я растравляю твою скорбь? (3) Ты, впрочем, так любил этого юношу, что предпочтешь и такие слова молчанию о нем, особенно с моей стороны: ты считаешь, что мой хвалебный отзыв прославит его жизнь, продолжит память о нем и сможет как бы вернуть ему те дни, которые были у него похищены4. Будь здоров.
10
Плиний Тациту привет.
(1) Хотел бы я повиноваться твоим наставлениям, но кабанов так мало, что нельзя угодить и Минерве, и Диане1, которых, как ты говоришь, надо почитать одинаково. (2) Следует поэтому послужить только Минерве, но в меру, как и подобает летом в деревне. В дороге я, правда, написал кое-какие мелочи2, подлежащие немедленному уничтожению, так растянуто и с той болтливостью, с какой ведутся речи в повозке. К этому я кое-что добавил, находясь на вилле: не хотелось делать ничего другого. Итак, поэмы, которые, по-твоему, так удобно заканчивать среди лесов и рощ, спят3. (3) Одну-две незначащие речи я пересмотрел; этот труд, впрочем, непривлекателен, неприятен4 и скорее похож на сельские работы, чем на развлечения. Будь здоров.
11
Плиний Гемину1 привет.
(1) Я получил твое письмо, очень приятное, особенно потому, что ты просишь написать тебе что-нибудь, что ты сможешь вставить в свои книги. Тема найдется – или та самая, на которую указываешь ты, а может быть, и другая, лучшая: в той ведь есть некоторые неприятные стороны – осмотрись кругом, и они бросятся тебе в глаза.
(2) Я не думал, что в Лугдуне2 есть книгопродавцы3, и с тем большим удовольствием узнал из твоих писем, что мои книжки распродаются; я в восторге от того, что одобрение, которое они снискали в Риме, остается за ними и в чужих краях4. Я начинаю считать достаточно отделанными те произведения, оценка которых столь одинакова у людей, живущих в столь разных областях. Будь здоров.
12
Плиний Юниору1 привет.
(1) Некто бранил своего сына2 за то, что тот немного переплатил за лошадей и собак. Когда юноша ушел, я говорю ему: «Послушай, разве ты никогда не делал того, за что тебя мог бы поругать отец? Делал ведь! И разве иногда ты не делаешь того, в чем твой сын, если бы вдруг он стал отцом, а ты сыном, не мог бы укорить тебя с такой же суровостью? Разве все люди не подвержены каким-нибудь ошибкам? Разве один не потакает себе в одном, а другой в другом?» (2) Мы так любим друг друга, что я не мог не написать тебе, находясь под впечатлением этой неумеренной строгости: не обходись никогда со своим сыном3 слишком жестоко и строго. Подумай о том, что он мальчик, что и ты был когда-то таким, и, пользуясь своим положением отца, помни, что ты человек и отец человека. Будь здоров.
13
Плиний Квадрату1 привет.
(1) Чем усерднее и внимательнее прочитал ты мои книги «Отмщение за Гельвидия»2, тем настойчивее требуешь от меня, чтобы я подробно описал тебе все, что не вошло в эти книги и что говорилось вокруг, – словом, весь ход дела, при котором ты по своему возрасту не мог присутствовать.
(2) После убийства Домициана я подумал и решил, что преследовать виновных, отплатить за несчастных, проявить себя – это великая и прекрасная задача3. Среди многих преступлений, совершенных многими людьми, самым ужасным казалось то, когда в сенате поднял руку сенатор на сенатора, преторий на консуляра, на подсудимого – судья4. (3) Кроме того, я был дружен с Гельвидием, насколько возможна была дружба с человеком, который из страха перед этим временем скрывал в уединении свое громкое имя и великие доблести; был дружен с Аррией и Фаннией: первая была мачехой Гельвидия, а вторая матерью его мачехи5. Меня побуждали, однако, не столько личные отношения, сколько общественная совесть: подлость проступка и желание подать пример.
(4) В первые дни после возвращения свободы6 каждый за себя, с нестройным и беспорядочным криком, привлекал к суду и карал своих недругов, по крайней мере таких, которые не пользовались влиянием7. Я же полагал, что будет пристойнее и увереннее сокрушить чудовищного злодея8 не ненавистью, которую в то время разделяли все, но его собственным преступлением. Когда первый порыв несколько поостыл и гнев, изо дня в день слабея, перешел в справедливость, я, хотя и был тогда в большой печали, так как недавно потерял жену9, посылаю к Антее (она была замужем за Гельвидием10) и прошу ее прийти, так как новый траур еще удерживал меня дома11. (5) Когда она пришла, я сказал ей: «Мне предназначено не оставить твоего мужа неотомщенным. Объяви об этом Аррии и Фаннии (они уже вернулись из ссылки), обдумай сама, обдумай вместе с ними, хотите ли вы присоединиться к делу, в котором мне спутника не требуется; я, однако, не настолько ревную о своей славе, чтобы позавидовать вашей в ней доле»12. (6) Антея передает мое поручение, и те не заставляют себя ждать. Заседание сената, кстати, приходилось через два дня. Я всегда сообщал обо всем Кореллию, которого знал как самого предусмотрительного и мудрого из своих современников13. Тут я, однако, удовольствовался своим разумом, опасаясь, как бы Кореллий не запретил мне действовать: был он слишком медлителен и осторожен. Я не удержался, впрочем, от желания дать ему знать в тот же день, что я решился на дело, о котором с ним не совещался, зная по опыту, что
