Платон - Государство (litres)
– Какое орудие?
– Мы сказали, что судить надо при помощи доказательств, не так ли?
– Да.
– Доказательства – это и есть преимущественно орудие философа.
– Безусловно.
– Если то, что подлежит суду, судить на основании богатства или корысти, тогда похвала либо порицание со стороны корыстолюбца непременно были бы самыми верными суждениями.
– Наверняка.
– А если судить на основании почета, победы, мужества, тогда, не правда ли, верными были бы суждения честолюбца, склонного к соперничеству?
– Это ясно.
– А если судить с помощью опыта, размышления и доказательства?
– То, что одобряет человек, любящий мудрость и доказательство, непременно должно быть самым верным, – сказал Главкон.
– Итак, поскольку имеются три вида удовольствий, – сказал я, – значит, то из них, что соответствует познающей части души, будет наиболее полным, и, в ком из нас эта часть преобладает, у того и жизнь будет всего приятнее.
– Как же ей и не быть? Недаром так расценивает свою жизнь человек разумный – главный судья в этом деле.
– А какой жизни и каким удовольствиям отведет наш судья второе место?
– Ясно, что удовольствиям человека воинственного и честолюбивого, они ближе к первым, чем удовольствия приобретателя.
– Значит, на последнем месте стоят удовольствия корыстолюбца.
– Конечно.
– Итак, вот прошли подряд как бы два состязания и дважды вышел победителем человек справедливый, а несправедливый проиграл. Теперь пойдет третье состязание, олимпийское, в честь Олимпийского Зевса-спасителя. Заметь, что у всех, кроме человека разумного, удовольствия не вполне подлинны, скорее это тени удовольствий; так, помнится, я слышал от кого-то из знатоков, а ведь это означало бы уже полнейшее поражение несправедливого.
Удовольствие и страдание. Отличие подлинного удовольствия от простого прекращения страданий
– Еще бы! Но что ты имеешь в виду?
– Я найду это, если ты мне поможешь своими ответами.
– Задавай же вопросы.
– Скажи-ка, не говорим ли мы, что страдание противоположно удовольствию?
– Конечно.
– А бывает ли что-нибудь ни радостным, ни печальным?
– Бывает.
– Посредине между этими двумя состояниями есть какое-то спокойствие души в отношении того и другого? Или ты это называешь иначе?
– Нет, так.
– Вспомни слова больных – что они говорят, когда хворают?
– А именно?
– Они говорят: нет ничего приятнее, чем быть здоровым. Но до болезни они не замечали, насколько это приятно.
– Да, помню.
– И если человек страдает от какой-либо боли, ты слышал, как говорят, что приятнее всего, когда боль прекращается?
– Слышал.
– И во многих подобных же случаях ты замечаешь, я думаю, что люди, когда у них горе, мечтают не о радостях как о высшем удовольствии, а о том, чтобы не было горя и наступил бы покой.
– Покой становится тогда, пожалуй, желанным и приятным.
– А когда человек лишается какой-нибудь радости, покой после удовольствия будет печален.
– Пожалуй.
– Стало быть, то, что, как мы сейчас сказали, занимает середину между двумя крайностями, то есть покой, бывает и тем и другим, и страданием и удовольствием.
– По-видимому.
– А разве возможно, не будучи ни тем ни другим, оказаться и тем и другим?
– По-моему, нет.
– И удовольствие, возникающее в душе, и страдание – оба они суть какое-то движение. Или нет?
– Да, это так.
– А то, что не есть ни удовольствие, ни страдание, разве не оказалось только что посредине между ними? Это – покой.
– Да, он оказался посредине.
– Так может ли это быть верным – считать удовольствием отсутствие страдания, а страданием – отсутствие удовольствия?
– Ни в коем случае.
– Следовательно, этого на самом деле не бывает, оно лишь таким представляется: покой только тогда и будет удовольствием, если его сопоставить со страданием, и, наоборот, он будет страданием в сравнении с удовольствием. Но с подлинным удовольствием эта игра воображения не имеет ничего общего: в ней нет ровно ничего здравого, это одно наваждение.
– Наше рассуждение это показывает.
– Рассмотри же те удовольствия, которым не предшествует страдание, а то ты, может быть, думаешь, будто ныне самой природой устроено так, что удовольствие – это прекращение страдания, а страдание – прекращение удовольствия.
– Где же существуют такие удовольствия и в чем они состоят?
– Их много, и притом разных, но особенно, если хочешь это понять, возьми удовольствия, связанные с обонянием: мы испытываем их внезапно с чрезвычайной силой и без всякого предварительного страдания, а когда эти удовольствия прекращаются, они не оставляют по себе никаких мучений.
– Сущая правда.
– Стало быть, мы не поверим тому, будто прекращение страдания – это удовольствие, а прекращение удовольствия – страдание.
– Не поверим.
– Однако так называемые удовольствия, испытываемые душой при помощи тела, – а таких чуть ли не большинство, и они едва ли не самые сильные – как раз и относятся к этому виду, иначе говоря, они возникают как прекращение страданий.
– Это правда.
– Не так же ли точно обстоит дело и с предчувствием будущих удовольствий и страданий, иначе говоря, когда мы заранее испытываем радость или страдаем?
– Да, именно так.
– Знаешь, что это такое и на что это очень похоже?
– На что?
– Считаешь ли ты, что в природе действительно есть верх, низ и середина?
– Считаю, конечно.
– Так вот, если кого-нибудь переносят снизу к середине, не думает ли он, по-твоему, что поднимается вверх, а не куда-нибудь еще? А остановившись посредине и оглядываясь, откуда он сюда попал, не считает ли он, что находится наверху, а не где-нибудь еще, ведь он не видел пока подлинного верха?
– Клянусь Зевсом, по-моему, такой человек не может думать иначе.
– Но если бы его понесло обратно, он считал бы, что несется вниз, и правильно бы считал.
– Конечно.
– С ним бы происходило все это потому, что у него нет опыта в том, что такое действительно верх, середина и низ.
– Это ясно.
Без знания истины невозможно отличить подлинное удовольствие от мнимого
– Удивишься ли ты, если люди, не ведающие истины относительно многих других вещей, не имеют здравых мнений и об этом? Насчет удовольствия, страдания и промежуточного состояния люди настроены так, что, когда их относит в сторону страдания, они судят верно и подлинно страдают, но, когда они переходят от страдания к промежуточному состоянию, они очень склонны думать, будто это приносит удовлетворение и радость. Можно подумать, что они глядят на серое, сравнивая его с черным и не зная белого, – так заблуждаются они, сравнивая страдание с его отсутствием и не имея опыта в удовольствии.
– Клянусь Зевсом, меня это не удивило бы, скорее уж – если бы дело обстояло иначе.
– Вдумайся вот во что: голод, жажда и тому подобное – разве это не ощущение состояния пустоты в нашем теле?
– Ну и что же?
– А незнание и непонимание – разве это не состояние пустоты в душе?
– И даже очень.
– Подобную пустоту человек заполнил бы, приняв пищу или поумнев.
– Конечно.
– А что было бы подлиннее: заполнение более действительным или менее действительным бытием?
– Ясно, что более действительным.
– А какие роды вещей считаешь ты более причастными чистому бытию? Будут ли это такие вещи, как, например, хлеб, напитки, приправы, всевозможная пища, или же это будет какой-то вид истинного мнения, знания, ума, вообще всяческого совершенства? Суди об этом вот как: то, что причастно вечно тождественному, подлинному и бессмертному, что само тождественно и возникает в тождественном, не находишь ли ты более действительным, чем то, что причастно вечно изменчивому и смертному, что само таково и в таком же и возникает?
– Вечно тождественное много действительнее.
– А сущность вечно тождественного разве более причастна бытию, чем познанию?
– Вовсе нет.
– Что же? А истине она больше причастна?
– Тоже нет.
– Если же что меньше причастно истине, то не меньше ли и бытию?
– Непременно.
– Значит, всякого рода попечение о теле меньше причастно истине и бытию, чем попечение о душе?
– Гораздо меньше.
– Не думаешь ли ты, что то же самое относится к самому телу сравнительно с душой?
– По-моему, да.
– Значит, то, что заполняется более действительным и само более действительно, в самом деле заполняется больше, чем то, что заполняется менее действительным и само менее действительно?
– Как же иначе?
– Раз бывает приятно, когда тебя наполняет что-нибудь подходящее по своей природе, то и действительное наполнение чем-то более действительным заставляло бы более действительно и подлинно радоваться подлинному удовольствию, между тем как добавление менее действительного наполняло бы менее подлинно и прочно и доставляло бы менее достоверное и подлинное удовольствие.
