Квинт Флакк - Сочинения
160
2К Флору
Флор, неизменнейший друг Нерона, что доблестью славен.
Если б, желая продать тебе кто-нибудь отрока, родом
Или из Тибура, или из Габий, сказал тебе так бы:
«Видишь, вот этот блестящий красавец, до пят от макушки,
Станет и будет твоим за восемь тысяч сестерций;
Он — доморосток, привык услужать по кивку господина.
Греческой грамоты малость впитал и на всякое дело
Годен: что хочешь лепи себе из него, как из глины.
Даже недурно поет: неискусно, но пьющим — приятно.
10 Много посулов ведь веру к купцу подрывают, который
Хвалит товар чересчур, лишь сбыть его с рук замышляя.
Крайности нет у меня — на свои я живу, хоть и беден.
Так ни один торгаш не поступит с тобой, и другому
Дешево так не отдам. Только раз он забыл приказанье
И, как бывает, плетей испугавшись, под лестницу скрылся»,
Деньги отдай, коль тебя не смущает рассказ о побеге:
Думаю, плату возьмет, не боясь он, что пеню заплатит, —
Зная порок, покупал ты раба и условья ты слышал.
Что же преследуешь ты продавца неправою тяжбой?
20 Так вот и я пред отъездом твоим говорил, что ленив я,
Что не гожусь для таких я услуг, как писание писем,
Чтобы не строго меня ты бранил, если писем не будет,
Польза какая была в том, коль ты нападаешь на право?
Право стоит за меня! Но сетуешь ты и на то, что
Все я, обманщик, тебе не шлю ожидаемых песен.
Как-то Лукуллов солдат сбережения все, что ценою
Многих лишений скопил, потерял до единого асса
Ночью усталый храпя. Тут волком свирепым, озлобясь
Сам на себя, на врага, зубами голодными грозный
30 Он, говорят, гарнизон целый выбил из крепости царской
Полной огромных богатств и весьма укрепленной. Деяньем
Этим прославясь, украшен почетными знаками был он
Кроме того, получил он еще двадцать тысяч сестерций
Вскоре затем, пожелав захватить какую-то крепость,
Претор солдата того ж уговаривать стал, обратившись
С речью такой, что могла бы и трусу прибавить отваги:
«Друг мой, иди, куда доблесть зовет, отправляйся в час добрый —
Будет награда тебе великая. Что же стоишь ты?»
Выслушав, тот отвечает хитро, хоть и был неотесан:
40 «Тот, куда хочешь пойдет, говорит, кто кушак потерял свой».
В Риме воспитан я был, и мне довелось научиться,
Сколько наделал вреда ахейцам Ахилл, рассердившись.
Дали развития мне еще больше благие Афины, —
Так что способен я стал отличать от кривого прямое,
Истину-правду искать среди рощ Академа-героя.
Но оторвали от мест меня милых годины лихие:
К брани хотя и негодный, гражданской войною и смутой
Был вовлечен я в борьбу непосильную с Августа дланью.
Вскоре от службы военной свободу мне дали Филиппы:
50 Крылья подрезаны, дух приуныл; ни отцовского дома
Нет, ни земли, — вот тогда, побуждаемый бедностью дерзкой,
Начал стихи я писать. Но когда я имею достаток
Полный, какие могли б исцелить меня зелия, если б
Лучшим не счел я дремать, чем стихов продолжать сочиненье?
Годы бегут, и у нас одно за другим похищают:
Отняли шутки, румянец, пирушки, любви шаловливость;
Вырвать теперь и стихи уж хотят: так что же мне делать?
Люди одно ведь и то же не все уважают и любят:
Одами тешишься ты, другого же радуют ямбы,
60 Речи Биона иных, с его едкою, черною солью.
Трое гостей у меня — все расходятся, вижу, во вкусах,
Разные нёба у них, и разного требует каждый.
Что же мне дать? Что не дать? Просит тот, чего ты не желаешь;
То, что ты ищешь, обоим другим противно и горько.
Кроме того, неужели, по-твоему, можно поэмы
В Риме писать среди стольких тревог и таких затруднений?
Тот поручиться зовет, тот выслушать стихотворенье,
Бросив дела все; больной тот лежит на холме Квиринальском,
Тот на краю Авентина; — а нужно проведать обоих!
70 Видишь, какие концы? И здоровому впору! «Однако
Улицы чистые там, и нет помех размышленью».
Тут поставщик, горячась, и погонщиков гонит и мулов,
То поднимает, крутясь, тут ворот бревно или камень;
Вьется средь грузных телег похоронное шествие мрачно;
Мчится там бешеный пес, там свинья вся в грязи пробегает, —
Вот и шагай и слагай про себя сладкозвучные песни.
Любит поэтов весь хор сени рощ, городов избегает;
Вакха любимцы они, и в тени любят сном наслаждаться;
Ты же стремишься, чтоб я среди шума дневного, ночного,
80 Песни слагая, ходил за поэтами узкой тропою.
Я, что избрал себе встарь Афины спокойные, ум свой
Целых семь лет отдавал лишь наукам, состарился, думы
В книги вперив, — я хожу молчаливее статуи часто,
Смех возбуждаю в народе: ужели же здесь средь потоков
Дел и невзгод городских для себя я признал бы удобным
Песни в стихах сочинять, согласуя со звуками лиры?
Были в Риме два брата, юрист и ритор, и оба
Только хвалы лишь одни в стихах возносили друг другу,
Первый второму был Гракх, второй был первому Муций;
90 Разве не так же с ума сладкогласные сходят поэты?
Песни слагаю вот я, а он элегии: диво!
То-то творенья всех Муз девяти! Посмотри, полюбуйся,
Как мы спесиво идем, и с каким мы напыщенным видом
Взор устремляем на храм просторный для римских поэтов!
Вскоре затем, коль досуг, последи и в сторонке послушай,
С чем мы пришли и за что венок себе каждый сплетает.
Вплоть до вечерних огней, как два гладиатора, бьемся.
Точно ударом платя за удар и врага изнуряя.
Он восклицает, что я — Алкей; ну, что мне ответить?
100 Я отвечаю, что он — Каллимах; а ежели мало,
Станет Мимнермом тотчас, величаясь желанным прозваньем.
Много терплю, чтоб смягчить ревнивое племя поэтов,
Если пишу я стихи и ловлю одобренье народа;
Кончив же труд и опять рассудок себе возвративши,
Смело могу я заткнуть для чтецов открытые уши
Смех вызывают всегда стихоплеты плохие, однако
Тешатся сами собой и себя за поэтов считают
Пусть ты молчишь — они все, что напишут, блаженные хвалят.
Тот, кто желает создать по законам искусства поэму,
110 Должен быть честен и строг, как цензор со списками граждан —
Все без различья слова, в коих блеска почти не осталось,
Те, что утратили вес, недостойными признаны чести,
Смело он выгонит вон, хоть уходят они неохотно.
И хоть поныне вращаются где-нибудь в капище Весты
Те, что скрывались во тьме, он снова откроет народу,
Выберет много таких выразительных слов и речений,
Коими прежде владели Катоны, Цетеги, а ныне
Плесень уродует их, покрывая забвения прахом;
Новые примет слова, что создал родитель-обычай.
120 Будет он мощен и чист, реке прозрачной подобно,
Сыпать сокровища слов, языком богатить будет Лаций;
Пышные он пообрежет, бугристые здравым уходом
Сделает глаже, а те, что утратили силу, отбросит;
Будет он с виду играть, хоть и мучится так же, как всякий
Скачущий, будто Сатир или пляшущий пляску Циклопа.
Я предпочел бы казаться безумным поэтом, негодным,
Лишь бы плохое мое меня тешило, пусть и обманом,
Чем разуметь и ворчать. Таков был один аргивянин:
Все-то казалось ему, что он слушает трагиков дивных, —
130 Сидя в театре пустом, аплодировал он им в восторге;
Прочие жизни дела исполнял он, как прочие люди,
Добрым соседом он был и хозяином гостеприимным,
Ласков с женою; умел снисходительным быть и к рабам он:
В яростный гнев не впадал, коль печать повредят у бутыли;
Он и обрыв обходил, и не падал в открытый колодец.
Стал он усильем родных и заботою их поправляться;
Выгнав из желчи болезнь наконец чемерицею чистой,
Только пришел лишь в себя: «Не спасли вы меня, а убили,
Други, — сказал он, клянусь! Ибо вы наслажденье исторгли,
140 Отняли силой обман, что приятнейшим был для сознанья.
Нужно мне жизнь подчинить, значит, мудрости; бросить забавы,
Детям на долю отдать подходящие им лишь утехи…
Слов не искать для того, чтоб приладить их к струнам латинским,
Но изучать только строй и гармонию правильной жизни.
Вот почему сам себе я твержу, про себя рассуждая:
Если б не мог утолить ты обильною влагою жажду,
Ты обратился б к врачам; а о том, что, чем больше скопил ты
Тем ты и жаждешь сильней, никому не дерзаешь признаться?
Если бы рана твоя от назначенных трав или корня
150 Легче не стала, ведь ты избегал бы лечиться как корнем,
Так и травой, от которых нет пользы, — ты слышал: «Кому лишь
Боги богатство дадут, от уродливой глупости тот уж
Будет свободен». И ты, хоть ума не прибавил нисколько,
Ставши богаче, ужель будешь верить советчикам этим?
