Лукиан - Лукиан Самосатский. Сочинения
3. Леонтих. Но я набрался храбрости и выступил на середину, вооруженный не хуже пафлагонца, потому что и я был весь раззолоченный, так что тотчас же крик поднялся и у нас, и у варваров. Они тоже меня узнали, как только увидели, особенно по щиту, нащечникам и султану. Скажи, Хенид, с кем меня тогда сравнивали?
Хенид. С кем же, как не с Ахиллом, сыном Фетиды и Пелея, клянусь Зевсом! К тебе так шел шлем, яркий пурпур и сверкающий щит…
Леонтих. Когда сошлись, варвар первый ранил меня, но слегка, задев копьем повыше колена; я же, пробив его щит длинной пикой, ударил его прямо в грудь, потом, подбежав, быстро отсек ему голову мечом и возвратился с его оружием и головой, укрепленной на копье, весь обагренный кровью.
4. Гимнида. Поди же прочь, Леонтих, если ты рассказываешь такие ужасы и гадости про себя; никто не захочет на тебя смотреть и видеть твою любовь к убийствам, а не то что жить или проводить ночь с тобой. Я-то ухожу.
Леонтих. Возьми хоть удвоенную плату.
Гимнида. Я не в силах провести ночь с убийцей.
Леонтих. Не бойся, Гимнида! Все это было в Пафлагонии, а теперь я живу мирно.
Гимнида. Но ты человек запятнанный, потому что кровь капала на тебя с головы варвара, которую ты нес на копье. И чтобы я такого человека обняла и поцеловала? Да не будет этого, Хариты! Ведь он ничуть не лучше палача!
Леонтих. А ведь если бы ты меня видела в вооружении, — я прекрасно знаю, ты меня полюбила бы.
Гимнида. От одних твоих рассказов, Леонтих, меня тошнит, я дрожу и будто вижу тени и призраки убитых, в особенности этого несчастного начальника с рассеченной надвое головой. Подумай только, если бы я видела само злодеяние и кровь, и мертвых, лежащих кругом! Право, мне кажется, я бы умерла: ведь я никогда не видела даже, как режут петуха.
Леонтих. Ты так робка и малодушна, Гимнида? А я — то думал, что ты будешь слушать с удовольствием!
Гимнида. Ну, ты можешь услаждать такими рассказами, если встретишь каких-нибудь Лемниад или Данаид. А я бегу к матери, пока еще день не кончился. Иди и ты со мной, Граммида. А ты будь здоров, славный хилиарх, и убивай людей, сколько хочешь!
5. Леонтих. Постой, Гимнида, подожди!.. Ушла!
Хенид. Потому что ты сам, Леонтих, напугал неопытную девочку, потрясая султаном и рассказывая о невероятных подвигах. Я тотчас же заметил, как она побледнела еще тогда, когда ты рассказывал эту историю про начальника, и как менялась в лице и задрожала, когда ты сказал, что отрубил ему голову.
Леонтих. Я думал этим стать в ее глазах более достойным любви. Но ведь и ты, Хенид, меня толкнул на гибель, подсказав мне про поединок.
Хенид. Так что, не следовало поддерживать твою выдумку, если я видел причину твоего хвастовства? Но ты сделал ее уж чересчур страшной. Ну, пусть еще ты отрезал голову этому несчастному пафлагонцу, но зачем же было насаживать на копье, так что кровь лилась на тебя?
Леонтих. Это, действительно, отвратительно, Хенид, но ведь остальное, пожалуй, недурно придумано. Ну, пойди и убеди ее провести ночь со мной.
Хенид. Значит, говорить, что ты солгал все это, желая показаться ей доблестным?
Леонтих. Мне стыдно это, Хенид.
Хенид. Да ведь иначе она не придет. Выбирай, следовательно, одно из двух: или казаться героем, внушая Гимниде отвращение, или провести с ней ночь, признавшись, что ты солгал.
Леонтих. Тяжело и то, и другое. Но все-таки я выбираю Гимниду. Пойди к ней, Хенид, и скажи, что хоть я и наврал, но не все однако.
14 Дорион и Миртала
1. Дорион. Теперь ты у меня под носом дверь закрываешь, Миртала, — теперь, как только я стал беден из-за тебя? А когда я приносил тебе столько подарков, я был твой любовник, муж, господин, я был все! Так как теперь я совершенно иссяк, то ты нашла себе любовника, вифинского купца, а я выгнан и стою в слезах перед дверью, а он один все ночи напролет пользуется твоими ласками, один господствует в доме и проводит все ночи, и ты говоришь, что беременна от него.
Миртала. Меня это злит, Дорион, особенно когда ты говоришь, что много мне подарил и стал бедняком из-за меня. Посчитай все, что ты мне приносил с самого начала.
2. Дорион. Отлично, Миртала, посчитаем. Во-первых, сандалии из Сикиона — две драхмы. Клади две драхмы.
Миртала. Но ты провел со мной две ночи.
Дорион. Потом, когда я вернулся из Сирии, алебастровый сосуд с духами из Финикии, — это тоже две драхмы, клянусь Посейдоном.
Миртала. А я при твоем отплытии дала тебе вон тот маленький хитон до бедер, чтобы ты пользовался им при гребле. Его забыл у нас рулевой Эпиур, когда проводил ночи у меня.
Дорион. Твой Эпиур его узнал и отнял у меня недавно на Самосе, хотя и после сильной схватки, клянусь богами. Я привез тебе еще луку с Кипра и соленой рыбы пять штук и четыре камбалы, когда мы приплыли из Боспора. Что еще? Да, восемь морских сухарей в плетушке и горшок фиг из Карий, а недавно из Патар — позолоченные сандалии, неблагодарная! И еще припоминаю: большой сыр как-то из Гития.
Миртала. Все это, может быть, драхм на пять, Дорион.
3. Дорион. Ах, Миртала, но я давал, сколько в состоянии дать человек, плавающий в качестве наемного гребца. Ведь только теперь я стал управлять правым бортом, и ты все-таки меня презираешь. А недавно, когда был праздник Афродисий, разве я не положил к ногам Афродиты серебряную драхму ради тебя? Опять же матери твоей я дал на обувь две драхмы, и этой Лиде часто совал в руку то два, а то и четыре обола. Все это сложив, составляет целое состояние для простого морехода.
Миртала. Лук и соленая рыба, Дорион?
Дорион. Да, так как мне было больше нечего подарить. Ведь я, конечно, не служил бы гребцом, если бы стал богатым. А моей матери я ни разу не принес даже головки чесноку. Но я с удовольствием узнал бы, что за подарки ты получила от вифинца.
Миртала. Прежде всего, видишь этот хитон? Это он купил, и ожерелье, что потолще.
Дорион. Он купил? Да ведь мне известно, что оно у тебя давным-давно.
Мирталла. Но то, которое тебе известно, было гораздо тоньше и без смарагдов. Потом еще вот эти серьги и ковер, и на днях дал две мины, и за помещение заплатил за нас, — это не то что патарские сандалии, гитийский сыр и прочий вздор.
4. Дорион. Но каков из себя тот, с кем ты проводишь ночи, этого ты не говоришь. Лет ему, наверно, за пятьдесят, он с облыселым лбом и кожа у него как у морского рака. А видела ли ты его зубы? Сколько красоты, о Диоскуры, особенно когда он поет и хочет быть нежным, — осел, себе подыгрывающий на лире, как говорится. Ну и пользуйся им, — ты ведь достойна его, и пусть у вас родится сын, похожий на отца! А я найду какую-нибудь Дельфиду или Кимбалию по мне или соседку вашу, флейтистку, — словом, кого-нибудь другого. А ковров, ожерелий и подарков в две мины никто из нас давать не может.
Миртала. Ах, счастливица — та, которая возьмет тебя в любовники! Ведь ты будешь ей привозить лук с Кипра и сыр, возвращаясь из Гития!
15 Кохлида и Партенида
1. Кохлида. Что ты плачешь, Партенида, и откуда идешь с поломанными флейтами?
Партенида. Это все тот громадный этолийский солдат, любовник Крокалы. Я была нанята Горгом, его соперником, играть у нее на флейте. А он ворвался, прибил меня, разломал мои флейты, стол между гостей перевернул, чашу с вином опрокинул. А деревенщину Горга вытащил из-за стола за волосы и избил сам воин, — Диномахом, кажется, его зовут, и сослуживец его, так что не знаю даже, выживет ли Горг, Кохлида, потому что кровь у него сильно лилась из ноздрей и все лицо вспухло и посинело.
2. Кохлида. С ума он сошел или пьян был и безумствовал от вина?
Партенида. Ревность какая-то, Кохлида, и несоразмерная любовь. Крокала, кажется, требовала у него два таланта, если он хочет, чтобы она принадлежала только ему одному. Диномах не дал, и она выгнала его, когда он пришел, и даже захлопнула за ним дверь, как говорят; она приняла некоего Горга из Энои, богатого земледельца, который был с давних пор ее любовником, человека порядочного, стала с ним пить и меня пригласила, чтобы я им играла на флейте. Пирушка шла своим чередом, я начала наигрывать что-то лидийское, и земледелец уже встал, чтобы плясать, а Крокала хлопала в ладоши, — все шло прекрасно. Вдруг слышится шум и крик, ломают вход во двор, и вскоре врывается человек восемь дюжих молодых людей, и в числе их мегарец. Ну тут все мгновенно было опрокинуто, Горга, как я сказала, поколотили и лежачего затоптали. Крокала, не знаю как, успела потихоньку убежать к соседке своей Феспиаде. Мне же Диномах дал пощечину и, бросив мне переломанные флейты, сказал: "Пропади!" Вот я и бегу рассказать обо всем хозяйке. Поселянин тоже ушел повидать друзей в городе, чтобы они передали в руки судей этого мегарца.
3. Кохлида. Вот какие радости доставляют эти любовные связи с солдатами: побои и тяжбы. Притом же все они говорят, что они предводители да тысяченачальники, а как только нужно что-нибудь подарить, так "подожди, — говорят, — выдачи, когда получу жалованье, тогда все сделаю". Да пусть они пропадут, эти хвастуны! Что до меня, то, право, я хорошо делаю, что совсем не пускаю их к себе. Для меня, пусть это будет рыбак, корабельщик или поселянин, все равно, лишь бы только он мало льстил и много дарил; а эти, что потрясают султанами да рассказывают про сражения, — нет, Партенида, все это пустое дело.
